…Глухо роптал огромный ордынский лагерь, полумесяцем охвативший московскую крепость. В Кремле звонили колокола. Закрыв лицо руками, Тохтамыш сидел в одиночестве. Почему так счастлив Тимур в своих военных предприятиях? Почему он может неделями осаждать города, ничего не опасаясь? Кто остановит безродного тигра? Кроме Тохтамыша некому. Но Тохтамыш еще должен одолеть каменную стену.
Надо заставить войско молиться всю ночь - аллах тогда, наверное, услышит и восстановит справедливость. Разве аллах не должен покарать этих неверных собак, укрывшихся за стеной? Они не хотят покориться своему законному владыке, они убили правоверного царевича и множество других воинов аллаха. Сейчас Тохтамыш ненавидел их смертельно - они не позволяли себя порезать и распродать в рабство ему, властелину Орды. Тохтамыш понимал теперь краснобородого старика Чингисхана, который видел высшее наслаждение в том, чтобы усмирить взбунтовавшихся и подавить непокорных. Хан заставил себя думать, искать дорогу в крепость и на тот случай, если завтрашний штурм окажется неудачным.
Когда смолкли пушки, женщины и ребятишки хлынули к стене, остановить их не было никакой возможности. По лестницам сносили раненых, убитых опускали со стены на связанных копьях. Плач, проклятия врагу, и рядом - слезы радости и объятия. Сошедшего вниз Олексу кто-то тронул за локоть.
- Арина? И ты здесь?
Молодая женщина с ребенком на руках протянула ему узел, из которого торчало горлышко кувшина.
- Поснедай, Олекса Дмитрия.
- Благодарствую, Аринушка, да ко князю спешу.
- Он же ускакал к неглинской стороне.
Олекса уж и не помнил, когда последний раз обедал, взял узел.
- Да тут на целый десяток. - Поискал взглядом кого-нибудь из своих, но не было вблизи ратника, которого не старались бы теперь накормить и напоить. Даже незамужние прибежали с узелками - извечная женская забота и тревога в лихое время: накормить мужчину-защитника. Олекса стал выбираться из толпы к бревнам, сваленным поодаль грудами, присел, развязал холст. Арина стояла рядом, мальчишка насупленно поглядывал голубыми глазенками на железного дядю, который убирал подовые пироги один за другим.
- Чего дуешься? Пожуй-ка со мной.
- Да сыт он, Олекса Дмитрич.
- Ниче, пущай ест - скорей вырастет. - Олекса сделал "козу", мальчишка разинул рот, как галчонок, загукал.
- Вон какой веселый, а я думал - бука. Глаза-то Алешкины. Теперь бы вам дочку с мамиными глазами.
Красивое, исхудалое лицо женщины покрылось румянцем Никто, кроме звонцовских, не знал, что сын у Арины - от погибшего куликовского ратника.
- Спаси бог, хозяюшка, а молоко ему оставь. У нас в башне ключевой водицы довольно.
- Да у меня еще есть. Раздобыла нынче.
- Оставь. Теперь худо с молоком, дальше хуже будет - корми впрок сынишку.
- Олекса Дмитрич, - просяще заговорила женщина, - определил бы ты мне девицу в няньки. Я снадобья знаю, раны умею целить. Мы с Дарьей на Куликовом поле спасали раненых. А с ним вот, с Юркой-то, я как повязанная.
- Да у вас в тереме вроде и девки живут.
- И-и, Олекса Дмитрич, вон они, девки, - так и рвутся к стене. А с малыми боюсь оставлять.
Олекса оглянулся. Он уже приметил в толпе синий сарафан Анюты. Сейчас она стояла одиноко с пустой корзиной в руке. От его громкого оклика девушка вздрогнула, обернулась. На зов подошла неуверенно, поклонилась:
- Доброго здоровья.
- Анютушка, я тебе воинское задание нашел. Бери этого головастика, его Юркой зовут, а мамашу - Ариной. Бери!
Девушка несмело протянула руки, взяла ребенка, тот начал колотить ее по лицу ручонкой.
- Ишь, озорник! Воин - в батьку свово. Ты с ним построже, мама не осерчает. Будешь, Анютушка, водиться с Юркой, кормить, поить и все остальное. Вот тебе сразу кувшин молока. - Не давая девице опомниться, обернулся к Арине: - Ты нынче же перебирайся в дом князя Владимира. Моя гридница пустует, нам теперь со стены не сойти до конца. Анюта тебе укажет. А теперь ступай в Спасский - туда раненых сносят.
Арина, изумленная не меньше Анюты, стояла в нерешительности. Ребенок заплакал, потянулся к ней, девушка стала качать его.
- Ступай, Арина, ступай! Минута дорога - сама знаешь. Скажешь монахам: я прислал.
Качая ребенка, Анюта вопросительно смотрела на Олексу.
- Знахарка она. На Куликовом поле спасала раненых. Разве Дарья тебе не рассказывала?
Девушка охнула:
- Господи! Дак это ж та самая Арина! Я-то думала…
Она зацеловала мальчишку, а когда смеющимися глазами глянула на Олексу, в груди лихого сотского будто жаворонок запел: понял, о чем подумала эта сероглазка, увидев его рядом с незнакомой женщиной. Смелость вернулась к Олексе, он прижал девушку с ребенком к своей окованной груди, мимолетно поцеловал в косы.
- Теперь бегите, мои хорошие, домой бегите. Ждите мамку, да и сам я как-нибудь вас проведаю.
Кто-то уже звал его со стены. Ступая по лестнице, Олекса вспоминал, как разбранил Арину, узнав, что та отказалась ехать вслед за "похищенной" Дарьей с гонцом княгини. Она слышала, что Алешка в Волоке, и надеялась скоро увидеть его. Но нет худа без добра. От Тупика он был наслышан о лекарском искусстве Алешкиной жены. Какой воин не знает, что и малая рана может сгубить человека, если руки невежды приложат к ней негодное зелье. Кремлевские монастыри были известными лечебницами, среди монахов встречались настоящие чародеи-целители, но было немало и таких, кто больше уповал на причитания. Шептунам Олекса не верил с тех пор, как один знахарь-мельник заговорил его копье, а оно сломилось в первой же стычке с врагом.
В соборах и монастырях отпевали убитых. Немало женщин в тот день надело траурные убрусы и повойники, но всех поддерживала одна радость: первый приступ врага отбит с тяжелым для него уроном. Как поступит хан дальше? Снова бросит на крепость свое серое воинство или пошлет его истребительным палом по русским княжествам? Москва притянула к себе бессчетные полчища, об этом люди говорили с гордостью, но со стены жутковато было смотреть на степные тумены, обступившие Боровицкий холм: будто голодные крысы облепили ларь с зерном.
Остей шел от башни к башне, повторяя в каждой сотне: "Благодарю, храбрые рыцари! Бог и государь вас не забудут". Несмотря на бессонную ночь, князь сегодня казался веселым и бодрым - он наконец поверил в свое сермяжное воинство. Впрочем, такое ли оно сермяжное? На стене стояли лучшие ополченческие сотни, даже вооружением они мало отличались от княжеских дружинников. Глядя на рукастых кожевников и плечистых кузнецов, на рослых суконников, ухватистых плотников, железнопалых бронников, ловких, умноглазых пушкарей, князь уверялся: эти не побегут.
Припасы он уже осмотрел. Мало муки, но достаточно зерна и есть ручные мельницы. Можно, вместо хлеба, обходиться и толокном. Солонину он пока трогать запретил - пусть режут свиней и птицу, для коров еще имеется сено. Если бы что-то случилось с колодцами, в недрах Тайницкой бьет сильный ключ, он напоит весь Кремль.
К полудню враг не возобновил приступа, и ратники под охраной дозорных забывались тревожным, тяжелым сном. Олекса и Адам поднялись на верхний ярус башни. Орда притихла, только стук и звон доносились из ее стана.
- Не иначе возграды на нас готовят, собаки, - предположил Олекса. - Слышишь, тараны оковывают.
Адам, расстилая на дощатом полу войлок, поднял голову.
- Неуж думают наши ворота тараном сокрушить?
- Поди - спроси. - Олекса прилег рядом с Адамом, накрылся плащом. Еще мальцом он бегал смотреть, как бородачи-кузнецы и каменщики ставили в башни строящегося Кремля железные ворота полуаршинной толщины и чудовищной тяжести. Было это после великого пожара, в тот год женился Димитрий Иванович. Князю тогда исполнилось шестнадцать лет, Олексе - восемь. Жил Олекса в доме Вельяминовых мальчиком-слугой при старом боярине Василии Васильевиче - московском тысяцком, втором человеке государства. Своих родителей Олекса совсем не помнил и даже не знал, есть ли у него где-нибудь родственники. Говорили, будто отец был служилым человеком князя, но так ли это? В страшные чумные годы вымирали целиком города, что там села и деревни! Почему-то в семьях чаще всего выживали дети. Спасибо великому князю Ивану Милостивому и его людям: собирали сирот неустанно по всему княжеству, определяя в монастыри и зажиточные семьи, а детей умерших служебников князя брали в боярские дома, готовили отроками в полк. У Васьки Тупика хоть старшие братья оставались до Пьяны, у Олексы - никого. Да таких теперь, почитай, половина в полку. Выросли, иные в бояре выбиваются, и все, как один, отчаянные - не у маминой юбки росли. Олекса вздохнул: надо бы в церковь сходить, родителям свечки поставить, а он даже имен их не знает. Дмитричем кличут по городу Дмитрову, где его подобрали. Покойный Вельяминов будто бы отца помнил, но никогда сам не говорил о нем, а спросить Олекса то ли боялся, то ли просто не догадался. Какое соображение у мальца? Родителей он не представлял, и не о ком было спрашивать. Понимать уж после стал. Чума да Орда - две беды на земле, и одна другой стоит. Сколько новых сирот появится в эти дни!
