могу наказать Богдана смертью, коль ещё недавно были сподвижниками, — оправдывал свою мягкотелость Борис.
А вскоре новые вести пришли с юга о бесчинствах Бельского, о его гордыни. Будто учинил он в крепости казачий воровской притон и войско собирает, а против кого, неведомо. Нашёлся в Царёве-Борисове смелый человек, уличил Бельского в измене царю. Так он того человека — мушкетёра из швецов Иоганна Толлера — вскоре же воровским манером убил.
— Усмири разбойного татя Бельского, — снова потребовал патриарх. — Царя он не чтит, веру Христову попирает. Ещё не было на Руси подобного, чтобы прежде церкви кабак заложили. В Царёве-Борисове церкви не строят. Попран вековой закон.
— Отче владыко, я накажу Бельского. Он достаточно испытал моё терпение, — ответил Иову царь Борис Фёдорович. И не мешкая распорядился послать в Царёв-Борисов полк стрельцов да с ними надёжных людей во главе с боярином Семёном, чтобы привезли Бельского в Москву. Стрельцы передвигались на пароконных телегах и делали до восьмидесяти вёрст в день. Примчались к Царёву-Борисову внезапно. Да в полуночную пору, когда сладок сон наваливается, без стрельбы и боя взяли Богдана Бельского в постели и привезли в Москву.
Как только Богдана доставили в столицу, вельможи потребовали от царя казни Богдана. Борис Фёдорович в эти дни занемог. Лежал в постели, никуда не выходил. Худел что ни день, ослаб, лицо серым налётом покрылось. И когда к царю пришли самые именитые бояре решать судьбу Богдана, то Борис Фёдорович тихо, подбирая слова, сказал:
— Крови не хочу, и не должно быть её. Накажите Бельского позором принародно. Да вору и не место в Москве, сошлите его на Волгу в понизовый город.
Суд приговорил выставить Бельского у позорного столба, лишить чести, имущество взять в приказ Большого дворца, а людей его освободить и дать им право служить кому захотят.
И Бельского повели на площадь, которую в народе называли «Поганой лужей», где вершились казни над низкими людьми: разбойниками и ворами. Да туда же повелели явиться всем верховным боярам, дворянам, думным дьякам, чтобы в урок им сие наказание шло. Иов так и сказал в Думе:
— Идите и смотрите, да будет вам памятью.
Бельского привели на Болотную площадь наряженного в лучшие одежды да в шубу соболью. Пышную бороду его дворянскую слуги расчесали. Взгляд у Бельского ещё не потух, он смотрел гордо да, может, чуда ждал, избавления от позора. Ан нет, пришёл позор. Да принёс его на белый сосновый помост капитан мушкетёров шотландец Габриэль. И дозволено было Габриэлю в отмщение за убитого сотоварища по оружию Иоганна Толлера выдрать Бельскому бороду, красу и гордость дворянскую.
Богдан до последнего момента не знал, какое наказание придумали ему судные дьяки. Да и капитан Габриэль подходил к нему без кнута, без батога, лишь руки в чёрных кожаных перчатках потирал. И смотрел Бельский на капитана-чужеземца с презрением: «Будет воля, узнаешь ещё меня, тать заморская!» На бояр: на Романовых, на Шуйских, на Черкасских — ещё Богдан посмотрел с усмешкою и презрением. «Да мы же едиными помыслами связаны, а вы отдали меня в руки жалкого рабоцаря!» — хотел крикнуть Бельский и не успел.
Капитан Габриэль сделал резкий шаг к Бельскому, ловко взял его за бороду одной рукой, другой отделил прядь волос и с силой их дёрнул. Богдан вскрикнул от неожиданной, пронзившей голову и лицо боли. Габриэль снова прядь выдрал. Тут ещё острее боль врезалась, до сердца достала, оно замерло, голова кругом пошла, всё плыло окрест: Болото, тысячная толпа, гудящая не то от гнева, не то от радости, восторга. А пышная борода Богдана всё таяла и таяла, и пряди смоляных волос летели с помоста по ветру, да всё на вельмож-бояр.
И они пришли в ужас от сего знамени, и каждый свою бороду стал прятать, глаза таращил на помост, на кровь, что заливала лицо Богдана, на то, как он корчился от неведомой боли.
Потом и палачи пришли, топор в плаху воткнули. Богдан содрогнулся, сознание стал терять. А палачи только содрали с него одежды до исподнего белья, надели рубище из рядна и, подняв под белые руки, унесли в крытый возок. И укатили его резвые кони с места казни прямо в ссылку под надзор нижегородского пристава. А народ ещё долго не расходился с Болота. И бояре ещё видели, как летали пряди холёной бороды дворянина Бельского, оружничего, выученика Малюты Скуратова-Бельского.
* * *
Бояре Романовы уберегли свои бороды. Да на них бояре Годуновы и сам царь Борис Фёдорович и не позарились. Но чуть ли не в крик спрашивал своего духовного пастыря Иова больной царь, что делать с родом Романовых и всем гнездом, чтобы они больше не занимались происками против трона и государя.
— Отче святейший, жду от тебя совета! Жду проявления духовной власти! — требовал Борис Фёдорович.
И снова человеколюбивый старец, одолев мягкосердие, напомнил о прибавлении к избирательной грамоте.
— Писали мы, что милости не должно быть к преступившим клятву. Исполни, государь, закон, сошли злочинцев в дальние монастыри. Да постриг их в монашество благословляю, — ответил патриарх Иов.
И царь Борис согласился с патриархом. Знал он, что Романовы теперь кровные враги ему. И не остановятся ни перед чем, чтобы сбросить его с трона. Вот он не успел слечь в постель от случайной хвори, как по Москве поползли слухи, что он, царь Борис Годунов, и вовсе отдал Богу душу, что нет его на троне, а правит подставное лицо.
Думал Борис Фёдорович, что нужно бы показаться народу. На том же настаивал и дядя, боярин Семён. А он-то хорошо знал, зачем показываться. «Да и пусть отнесут меня в Благовещенский собор к обедне, да на Красную площадь вывезут, сидящим в карете», — размышлял царь. И снова говорил Иову о самом наболевшем:
— Спасибо, отче святейший, что на крутую меру меня не толкаешь. Не хочу крови, не хочу возрождать в державе опричнину.
— Мудрый и добросердый государь, пекись о преданном тебе народе. Он не покинет тебя в беде. Нет такого державного мужа, за которого бы Русь страдала как за тебя. И ежели ты не жаждаешь крови недругов своих и с Господом Богом в согласии — честь и хвала тебе. Но было бы тебе ведомо, государь-батюшка, о том, что Романовы ищут корень Калитиного племени. И вельми усердствуют в этом. И слухи выползают из романовского гнезда о том, что якобы царевич Дмитрий не был убит и
