торговала узорочьем и паволокой. Лавку она открыла как раз на пути из Кремля в монастырь — на Пречистенке. Капитал у неё ещё от отца кой-какой сохранился, да и князь Фёдор своё слово сдержал, наградил её серебром немалым. Было на что дело поставить. Скупала она в дни больших торжищ у иноземных купцов украшения разные и товары заморские оптом, а потом и торговала ими. Охотниц до её товаров на Москве было множество. Шли к ней дворянки и жёны служилого сословия, купчихи, поповны, иногда и боярыни заглядывали. Их привлекали больше кружева и шитьё золотой нитью по чёрному атласу.
В лавке всё ласкало взор покупательниц. Видела такие лавки Катерина в Софии, в Царьграде и не пожалела денег, чтобы и у неё всё радовало глаз, держала хорошую мебель, цветы разводила. Много чего и для рукоделья в лавке продавалось. Вот вся справа для вышивания золотой и серебряной нитью. Вот пуговицы позолоченные, серебряные, с каменьями. Вот тафта бирюзовая, куски атласа, шелков разных для вышивания, нитки разных цветов, крючки да спицы редкие — из шведской стали.
Катерина продавала и своё рукоделье. И однажды в её лавку зашла княгиня Одоевская, долго любовалась пеленой с райскими птицами и купила её, ценой не торгуясь. С нею она отправилась в Новодевичий монастырь, а в пути надумала подарить пелену царице-инокине. Случилось это вскоре после венчания Бориса Фёдоровича на царство. Ирина была в хорошем расположении духа и несказанно обрадовалась подарку.
— Милостивый Боже, какая басота! — воскликнула она, когда увидела рукоделье. — Кому дана такая Божественная сила удивлять мир? — И сказала она княгине Одоевской: — Как бы я хотела научиться такому рукоделью.
— Ради Бога, — воскликнула княгиня. — Матушка Александра, я приведу мастерицу, и она научит тебя, если не передумаешь.
— Да как же передумать — делать угодное Богу!
Через день княгиня Одоевская заглянула в лавку Катерины и сказала:
— Счастье тебе выпало, рукодельница. Собирайся в путь, поедем к царице-матушке.
— Зачем же я ей? Да ещё в монастыре! Нет, бесполезна я!
— Ты не мешкай. — Одоевская ведь не знала, какой смысл заложила в отказ ведунья. — Не по моей воле едешь, по царёвой. От её имени и зову. Да приклад для вышивания возьми. Царицу-матушку рукоделью своему научишь.
Тут-то Катерина и обрадовалась. Польстило ей приглашение. Собралась она в один миг и поехала в княжеской карете, забыв даже привести себя в смирение.
Был конец сентября. Светило солнце, ветерок срывал с берёз золотой лист, устилал им укатанную дорогу. Катерина улыбалась. В карете княгини она чувствовала себя вольно. «Все мы перед Богом равны. Да и у меня князь есть, и ноги мне целовал, и ещё многое что...» — развеселилась Катерина.
Удивлялась церемонная княгиня молодой «кобылице». «Вот уж, право, кобылица», — подумала Одоевская, разморённая от полноты теплынью.
Ближе к монастырю княгиня не преминула упрекнуть Катерину:
— Ты усмири свою плоть! В Божью обитель едем!
— Да и плетью не усмирить, матушка княгиня, коль я до жизни жадная.
Пути с Пречистенки до Новодевичьего — на дна маха птичьего крыла. А у княгини кони тоже словно птицы летят — враз примчали к воротам обители. И здесь у отчаянной ведуньи дрогнуло смелое сердце. По закону ли будет ей войти в святую обитель? Но почему бы, если она не летала чёрной воронихой по тёмному лесу, по чистому полю не скакала волчицей, а в синих водах не плавала коварной щукой, не пугала по ночам христиан, не наносила им порчи, а всё чинила людям добро. И царю Борису ею был оказан почёт. Не сказать ли, не напомнить ли о сём царице Ирине, чтобы красное слово от неё услышать?
Размышляя о своих тревогах, она и не заметила, как оказалась в царицыной палате. И с нею ничего не случилось. И небеса не разверзлись. И страху в душе как не бывало. И родилось у Катерины такое ощущение, словно пришла она к Ирине не впервые, а была здесь многажды. И от этого ощущения, радостного и чуточку тревожного, она улыбнулась.
Царицу-инокиню предупредили, что к ней пожаловала гостья. И она вышла в просторные сени перед трапезной, где уже ждали её Одоевская и Катерина.
Второй раз встретились эти две женщины. Но тогда царица не могла сказать, что виденное было явью. Теперь же сие не вызывало у неё сомнения: перед нею стояла ведунья. Как и тогда, их что-то влекло друг к другу. Катерина ещё стояла в изумлении, увидев благородную осанку Ирины, её глубокий и печальный взгляд больших восточных глаз, её тонкие черты лица, как у Византийской Божьей Матери. Она ещё рассматривала прекрасную женщину, созданную для одной любви, но не завидовала ни ей, ни её царскому сану. Она только радовалась, что есть на Руси такие прекрасные и мужественные женщины, способные на любое самопожертвование. Она, Катерина, была не такая.
Ирина сие поняла сразу, как только увидела-рассмотрела дерзкую красоту Катерины, её гордый, на грани бесстыдства взгляд, всю самою её, наполненную бунтующей против смирения женской плотью. Ирина была для своего времени просвещённой женщиной, она понимала подлинное искусство, знала греческих и римских художников, ваятелей. И она пожалела, что никому из них не дано видеть такое торжество жизни, такую удивительную гармонию тела. Оно было скрыто под одеждой, но Ирина угадывала его и обнажала. «Да простит меня Всевышний. — Рассматривала грациозные линии русской Афродиты. — Откуда ты? Да любят ли тебя мужи российские?»
«Любят, страстно! Лихо мне от их любви», — отвечала Катерина, читая в глазах Ирины её вопросы.
Ирина и Катерина стояли друг против друга долго. Их созерцающие взгляды не привели ни ту, ни другую в смущение или тем паче в замешательство. У каждой из них было своё состояние покоя. Они даже не обращали внимания на княгиню Одоевскую, которая суетилась, семенила из угла в угол по гостевой палате.
Катерина в этот миг думала о том, почему сия чудесная женщина несчастна в жизни, лишена радостей, лишена семьи, детей. «Как было бы прекрасно, если бы её окружали шестеро, как у Ксении Романовой». Почему-то Катерина любила слушать рассказы Фёдора о детях. Бывало, слушая его, себя жалела, что бездетна. Да и родила бы многажды, но не хотела прелюбодейчищей плодить. Теперь вот и бывшую царицу пожалела по-бабьи.
У царицы-инокини наплывали свои размышления о молодой цветущей женщине, которая стояла перед нею. Она по каким-то скрытым приметам догадалась, что Катерина не простая
