Уолсингем поручил следить за Жаком своему человеку, Алейну, и тот находился днем и ночью с ним в одной комнате, втягивал его в разговоры в надежде вытянуть из него хоть слово, которое могло бы выдать королеву.
Жака охватила ужасная меланхолия; и его было не так уж просто заставить говорить.
Алейн пытался уговорить его.
— Ну же, — говорил он ему. — Вас нельзя ни в чем обвинить. Мой господин — очень справедливый человек. Он прекрасно понимает, что как секретарь королевы вы должны были исполнять свои обязанности. Она говорила вам: «Напишите это» — и вы писали. Единственное, чего желает мой господин, это чтобы вы подтвердили то, что, как нам известно, было написано.
Некоторое время Жак молчал, а затем произнес:
— Хотелось бы знать, как она воспринимает все это.
— Она боится, друг мой, не сомневайтесь в этом.
— Она явно беспокоится, что стало со мной. Она так молода; как тяжело, что ей приходится так страдать.
— Молода! Она уже совсем не молода, и она будет слишком сильно дрожать за свою шкуру, чтобы думать еще и о вашей.
— Я вижу, что вы не поняли. Я говорил о другой.
— О вашей возлюбленной?
— Мы поженимся, когда это будет возможно.
— A-а, — разочарованно протянул Алейн.
Но теперь Жак, заговорив о Бесси, уже не мог остановиться. Он рассказывал Алейну, как сверкали ее глаза и какими мягкими были ее волосы, как быстро она начинала сердиться, как могла открыто не повиноваться, какой решительной становилась, когда задумывала что-то, например выйти за него замуж.
Алейн без особого энтузиазма выслушивал все это. «Странно, — думал он, — что человек, находящийся в смертельной опасности, не может думать ни о чем, кроме как о девушке».
Когда Алейн предстал перед своим господином и Уолсингем спросил его, есть ли у него новости, тот ответил:
— С этим парнем нелегко, милорд. Похоже, он не понимает, какая опасность ему угрожает. Он не говорит ни о чем, кроме своей Бесси.
— Своей Бесси? — переспросил Уолсингем.
— Бесси Пьерпонт, милорд.
— Это должно быть внучка Шрусбери; так, значит, между ними любовь.
— Он больше ни о чем не говорит, милорд.
Уолсингем кивнул. Жаль. Но все же нельзя пренебрегать ни малейшей информацией. Длительный опыт научил его, что невозможно заранее знать, когда какая-нибудь мелочь может пригодиться.
Марии позволили вернуться в Чартли. Ее первая мысль была о Барбаре Керль, которая уже могла родить ребенка.
Бесси поздоровалась с ней — испуганная Бесси, глаза которой покраснели от слез. Мария с любовью обняла ее, забыв о размолвке. Было грустно, что Бесси в таком юном возрасте встретилась лицом к лицу с трагедией.
— А как себя чувствует Барбара? — спросила Мария.
— У нее родился ребенок. Она лежит в постели.
Мария тотчас пошла в комнату Барбары, и молодая мать издала радостный возглас, когда королева устремилась к ее постели и поцеловала ее.
— А как ребенок?
— Девочка, ваше величество. Она очень похожа на Гильберта. Ваше величество, какие новости?
— Я ничего не знаю, моя дорогая. Все это время меня держали узницей в Тиксале. Но поскольку мой священник был со мной, кто совершил причастие?
— Ее еще не крестили, ваше величество. Здесь никого не было, чтобы совершить обряд.
— Тогда это надо немедленно исправить. — Она взяла девочку на руки, нежно поцеловала ее в лобик. В этот момент в комнату бесцеремонно ворвался Эмиас Паулет.
— Я надеюсь, вы назовете ее Марией в мою честь, — сказала она.
— Ваше величество, это будет честь, которую она будет помнить всю жизнь.
Мария повернулась к Паулету:
— Вы позволите вашему священнику окрестить этого ребенка?
— Нет, — ответил он. — Крещение этого ребенка меня не касается.
— Это касается нас всех, — решительно произнесла Мария и, повернувшись к одной из женщин, стоявших рядом, сказала: — Принесите мне таз с водой.
— Значит, ребенка будете крестить вы? — спросил Паулет.
— Светским людям разрешается совершать обряд крещения, если нет священника.
Паулет сердито смотрел на нее, размышляя, как бы ему помешать ей выполнить ее намерение, но ничего не сказал. Вскоре вернулась женщина с тазом. Взяв ребенка на колени, Мария брызнула водой на маленькое личико, произнеся при этом:
— Я крещу тебя Мария, во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Паулет прорычал:
— Вам пора возвращаться в собственные апартаменты.
— Я готова, — ответила Мария и, улыбаясь, передала ребенка в руки матери — Не бойся, дорогая Барбара, — шепнула она. — Все будет хорошо. Гильберт вернется к тебе. Они не могут наказать невиновного.
Затем она поцеловала Барбару в лоб и, повернувшись к Паулету, повторила:
— Я готова.
В ее апартаментах творилось такое, что у нее вырвался крик тревоги и протеста. Ящики письменного стола были выдвинуты, сундуки выпотрошены, и почта все ее имущество пропало. Мария стояла, с отчаянием глядя на этот беспорядок, а Паулет с удовлетворенной улыбкой наблюдал за ней.
— По крайней мере, — произнесла Мария, — у меня нельзя украсть две вещи — мою английскую кровь и мою католическую веру, в которой, с благословения Господа Бога, я намереваюсь умереть.
Алейн вошел в комнату и сел возле своего подопечного.
— У меня есть новости для вас, — сказал он. — Ваша юная дама находится в тюрьме в Тауэре.
Жак поднял уставшие от бессонницы глаза на своего тюремщика.
— Это правда?
— Конечно, правда. Мы забрали ее от королевы и поместили туда. Комнаты королевы обыскали и нашли достаточно, чтобы отправить ее на плаху.
— Этого не может быть. Она никогда не делала ничего, чтобы заслужить подобную участь.
— Некоторые думают иначе.
— Что они делают с Бесси в Тауэре?
— Вам не стоит волноваться насчет ее безопасности. Если она будет вести себя благоразумно и вы тоже… тогда я не удивлюсь, если состоится приятная маленькая свадьба, после которой настанет вечное веселье.
— Что вы знаете об этом деле? Скажите мне честно.
— Что королева Скоттов находится в смертельной опасности.
— Она не совершила никакого преступления, пытаясь бежать.
— Вы, кто писал для нее все эти письма, знаете, что дело намного серьезнее.
— Я знаю, что она невиновна ни в каком преступлении.
— Участвуя в заговоре против жизни нашей великодушной государыни Елизаветы! Разве это — не преступление? Вам следует соблюдать осторожность. Такие разговоры пахнут изменой.
— Она не участвовала в заговоре против жизни Елизаветы.
— Если бы вы рассказали все, что знаете, вас бы выпустили отсюда, и вашу Бесси из Тауэра. Тогда не будет никаких препятствий для вашей свадьбы, и как знать… Я полагаю, вы смогли бы найти приятное место при дворе, поскольку мой господин вознаграждает тех, кто делает ему приятное, а он — человек весьма влиятельный.
Жак облизал сухие губы. Что ему предлагают? Свободу и Бесси. Это все, чего ему хотелось в жизни. За что? За предательство королевы. Он разрывался надвое. Он жаждал Бесси, мирной жизни, хотел забыть об опасности, вернуться во Францию.
Алейн тайком поглядывал на него.
«Весьма приятный парень, — думал он. — Из тех, кто не так легко идет на предательство. Но как он сможет отказаться от того, что ему предлагают, когда просидит здесь чуть дольше?»
— Дадим ему время, — сказал Уолсингем. — Затем, когда у нас будут его показания против нее, мы получим все, что нам нужно для достижения нашей цели.
Бабингтон знал, что конец близок. Все получилось совсем не так, как он мечтал. Заговор был раскрыт: вина Бабингтона, как и его друзей-заговорщиков, была, несомненно, доказана.
Их пытали и признали виновными в измене. У него не оставалось иллюзий насчет уготованной ему судьбы. Он, как и каждый в Англии, знал, какая жестокая смерть ждет изменников.
Его и Болларда допрашивали в присутствии специальной комиссии вместе с еще пятерыми: Джоном Сэведжем, Чидиоком Тичбурном, Робертом Барнвеллом, Томасом Салисбери и Генри Донном. Было бесполезно отрицать свою вину.
Когда Бабингтона свели лицом к лицу с Боллардом, он обвинил последнего во всем, что произошло. Какую храбрость и сдержанность проявил священник! Он посмотрел на присяжных и заявил:
— Моя вина в том, что я убедил Энтони Бабингтона стать участником этого заговора. Пролейте мою кровь, если желаете, но освободите его.
Это было благородно, но не произвело никакого эффекта на суд. Все были приговорены к страшной смерти.
И вот час настал. Узников вывели из камер, подвесили на колья и провезли с холма Тауэра через город к Сен Жиль Филдс, где был возведен эшафот. Толпы ждали, чтобы увидеть, как эти люди умрут, возможно, самой ужасной смертью, какую мог придумать человек.
