С тех пор как Мария, будучи дофинессой Франции, позволила называть себя королевой Англии, она представляла опасность, способную нарушить мирную жизнь Елизаветы. Она должна умереть. Но только когда будет несомненно доказано, что она заслужила смерть.
Елизавета слушала Берли, Уолсингема и Лестера. Все трое уговаривали ее согласиться на смертную казнь, но ее женское восприятие заставляло ее колебаться вновь и вновь. Они, как проницательные государственные деятели, понимали, что хорошо для нее и для страны; но она, как женщина, очень боялась слухов, которые будут передаваться шепотом на всех углах, и знала, что уличные сплетни часто приводят к непредсказуемым последствиям.
В Звездной палате в Вестминстере парламентская комиссия открыла судебное заседание по делу Марии.
На заседание привели Жака Нау и Гильберта Керля.
Жак решил проблему, мучившую его много дней и ночей. Его соблазняли, но он отказался от искушения. Ни ради свободы, ни ради Бесси и их совместной жизни не смог бы он дать ложные показания. Они допрашивали его до тех пор, пока у него совершенно не оставалось сил, и он опасался, не мог ли он в беспамятстве сказать что-нибудь против королевы. Ради успокоения собственной совести он написал Елизавете, хотя был совершенно уверен, что письмо не окажет никакого воздействия ни на нее, ни на ее министров.
Он слышал об ужасной смерти Бабингтона, Болларда и остальных, умерших вместе с ними. Иногда он просыпался по ночам в поту, когда ему снилось, что топор палача занесен над его трепещущим телом. Пытки и унизительная смерть, с одной стороны… Бесси и все, к чему он стремился, — с другой. Но как он смог бы радоваться жизни, если бы его не покидало сознание, что для обретения этой радости он помог послать на смерть свою госпожу?
Он стоял перед членами парламентской комиссии, и Уолсингем допрашивал его.
Он не скажет того, чего они ждут от него. Письма от Бабингтона были, но главное обвинение, выдвигаемое против Марии — что она участвовала в заговоре с целью покушения на жизнь Елизаветы, — ложь.
Он вскинул голову и крикнул:
— Вы, милорды, ответите перед Господом Богом, если по ложным обвинениям осудите королеву.
Его не привела в отчаяние злоба на лицах членов комиссии.
— Я требую, — продолжал он, — чтобы мне дали возможность высказать протест публично.
Керль улыбался ему, поскольку они вместе стояли за это; и они понимали, что их свидетельские показания были самыми главными на этом суде.
Членов комиссии это не испугало. Слова свидетеля никогда не должны быть услышаны за стенами Звездной палаты.
Они пришли сюда, чтобы объявить Марию, королеву Скоттов, виновной и заслужившей смертную казнь. Это они и собирались сделать.
Уолсингем и Берли предстали перед своей государыней королевой.
— И каков приговор? — спросила она.
— Виновна, ваше величество. Мы не можем найти другого возможного способа обеспечить безопасность вашего величества, кроме как посредством справедливой и быстрой смертной казни королевы Скоттов; отказ от этого может вызвать недовольство и наказание Господа Бога.
— Я не желаю, — ответила королева, — вызвать недовольство и наказание Господне, но в глубине души я помню, что она — королева и моя кузина Скажите мне, все ли согласились с приговором?
Уолсингем и Берли обменялись взглядами.
— Только один, ваше величество, заявил, что не уверен, что королева Скоттов замышляла, готовила или предполагала убийство вашего величества.
— Его имя?
— Лорд Зуч.
— Один из членов Звездной палаты, — размышляла королева, — А как много таких в стране?
— Ваше величество, — сказал Берли, — сейчас не время проявлять слабость. Пока королева Скоттов жива, вы в опасности. Время настало.
Елизавета кивнула.
— Тогда поезжайте в Фотерингей и известите ее о приговоре, который вынесли ей моя Звездная палата и палата парламента.
Министры с торжествующим видом покинули ее.
Какой ужасной была зима в Фотерингее, какой скучной в Лондоне!
Обе королевы постоянно думали друг о друге. «Смягчится ли она?» — спрашивала Мария. «Как я могу казнить ее, когда сомневаюсь в ее виновности?» — размышляла Елизавета.
Министры с нетерпением ждали ее решения.
Юный Джеймс написал ей, умоляя о снисходительности к его матери. Как бы это утешило Марию, если бы она узнала об этом!
«Но она не должна узнать! — сердито думала Елизавета. — Пусть она ждет в своей тюрьме, полная страха и тревоги, поскольку она нависла тенью над моей жизнью с того дня, как я надела корону».
Уолсингема раздражало вынужденное ожидание. Доказано, что Мария виновна. Почему Елизавета колеблется?
Он заглянул к ее секретарю Уильяму Дэвисону и рассказал ему о своих тревогах. Они должны найти способ подвести Елизавету к подписанию смертного приговора. Дэвисон отрицательно покачал головой.
— Она сердится, когда с ней заговаривают об этом. И все же ей не терпится, так же как и вам и мне, чтобы это свершилось.
— Давайте подготовим приказ… и подсунем его среди незначительных документов на подпись королеве.
Мужчины задумчиво смотрели друг на друга. Это может сработать. Елизавета хотела подписать этот смертный приговор, но так, чтобы казалось, что она этого не делала. Если бы она могла подписать его, сделав вид, что не поняла, что это за бумага, то приговор можно было бы привести в исполнение. И если бы затем все узнали, что она была не в силах ничего предпринять, чтобы помешать этому, то она была бы счастлива.
Этот был один из тех хитроумных способов, с помощью которых она так успешно вела свою страну от опасности к опасности.
Пожалуй, стоило попробовать.
Дэвисон положил документы перед королевой. Она заметила, что он дрожит, и поняла, что среди документов есть нечто важное. Более того, она догадывалась, что это, потому что знала, какое дело в настоящий момент больше всего занимало умы всех ее министров.
Она болтала с ним, беря документы.
— Вы бледно выглядите, Уильям. Вы мало занимаетесь физическими упражнениями. Вам надо побольше бывать на свежем воздухе ради собственного здоровья.
Ее ручка спокойно скользила над бумагами. Дэвисон затаил дыхание. Казалось, что она не смотрит на них. А вот и приговор. Он увидел решительный росчерк пера. Дело было сделано.
Она подняла взгляд и увидела, что Дэвисон уставился на бумагу, лежавшую перед ней.
— Теперь я вижу, что это, — сказала она.
Дэвисон склонил голову, как будто ожидая удара. Но его не последовало.
— Итак, — пробормотала она, — наконец-то это сделано. Я долго откладывала это, потому что это так огорчает меня. Все мои друзья знают, как это огорчает меня. Меня поражает, что те, кто охраняет ее, оказывают так мало уважения ко мне, заставляя меня так страдать. Как легко они могли бы это сделать за меня.
Она вздохнула и подала Дэвисону приговор.
Спотыкаясь, он вышел из комнаты, на всех парах помчался к Уолсингему и рассказал ему о случившемся.
— Пишите Паулету, — приказал Уолсингем.
Они вместе сочинили письмо, жалуясь, что королева недовольна службой Паулета, поскольку он не нашел способа укоротить жизнь королевы Скоттов, что было необходимо для сохранения их религии, мира и процветания в их стране. Елизавета плохо думает о тех, кто, зная о ее естественном нежелании пролить кровь своей родственницы и королевы, все-таки хочет свалить бремя расправы с кузиной на ее плечи.
— Пусть это немедленно доставят ему, — сказал Уолсингем.
Когда сэр Эмиас получил письмо, он был ошеломлен. Он считал Марию своим врагом, но он был пуританином и ревностным протестантом.
Он тотчас сел писать ответ.
«Меня огорчает, что от меня требуют по указанию моей самой великодушной государыни совершить акт, который запрещен Богом и законом. Бог не позволит мне так замарать свою совесть или оставить такое огромное пятно на моем бедном потомстве, пролив кровь не по закону и без приговора».
Он зашел к сэру Друэ Драри, который был прислан в качестве еще одного охранника королевы Скоттов, когда она переехала в Фотерингей, и тот добавил постскриптум внизу письма, что он от души подписывается под мнением своего напарника.
Получив это письмо, Дэвисон и Уолсингем встревожились и незамедлительно написали Паулету, прося его сжечь предыдущее их послание.
Судьба Марии была решена. Осталось только сыграть последний акт трагедии.
7 февраля граф Шрусберийский прибыл в Фотерингей с графом Кентским. Им выпала обязанность зачитать смертный приговор Марии, особенно отвратительная для Шрусбери.
Они попросили немедленно проводить их в апартаменты Марии, где она приняла их, догадываясь, зачем они приехали. Шрусбери смотрел на нее с извиняющимся выражением, но Кент вел себя высокомерно и грубо. С ними пришли Роберт Бийл, секретарь совета, Паулет и Драри.
