— У него большое желание спасать уличных женщин и возвращать их на путь добродетели. Я не могла этому поверить.
Чтобы мистер Гладстон вел себя подобным образом! Интересно, что говорит по этому поводу миссис Гладстон.
— Она в высшей степени преданная жена. Она безусловно верит в добродетель своего супруга.
— И она тоже занимается вместе с Ним… этой деятельностью?
— Насколько мне известно, они вместе «спасли» одну или двух. Это продолжается уже давно.
— Какое странное занятие для такого человека!
— И опасное. — Он лукаво посмотрел на меня. — Люди склонны неправильно его истолковывать. — Я поверить не могу, чтобы мистер Гладстон не был добродетелен. Ах, Боже мой, бедная миссис Гладстон!
Дизраэли оказывал на меня исключительное воздействие. Я чувствовала себя лучше впервые после смерти Альберта. Я казалась себе полной жизни, моложе и даже привлекательнее, и не как королева, а как женщина.
Я полагаю, что в каком-то смысле он был влюблен в меня. Люди не всегда могут это понять. Они считают, что любовь — это нечто чисто физиологическое. Для меня это не существовало. Я не нуждалась в такого рода близости; мои чувства имели духовное начало.
Я слышала, что он писал обо мне кому-то, что после смерти Мэри Энн я была единственная в мире, кого он любил. Он был предан мне целиком и полностью; наши встречи приносили ему столько же радости, сколько и мне.
Я знала, что он называл меня «Королева фей». Мне это нравилось, и я была ему признательна.
Люди грубо говорили, что он меня «раскусил», что он умел расположить к себе и сам притвориться расположенным.
Я слышала обо всех этих разговорах, но меня они мало беспокоили. Люди всегда стараются испортить что-нибудь прекрасное, а наши отношения с ним были прекрасны. Мы находили радость и утешение в обществе друг друга, а что может быть прекраснее этого?
Во многом мы сходились во мнениях, а когда меня что-нибудь раздражало, и он не соглашался со мной, он имел обыкновение очень комично поднимать брови и говорить нарочито серьезным тоном «Милая моя государыня», что всегда забавляло меня и нередко заставляло изменить мою точку зрения.
Мы подробно обсуждали Гладстона. Его очень волновали вопросы религии. Сначала он отстаивал католицизм, а потом опубликовал «Опровержение», направленное против догматов католической церкви. Он был странный человек — в некотором смысле даже опасный. Чего стоят только его одержимость религиозными проблемами и ночные похождения!
Я бы не сказала это никому, кроме Дизраэли, но что, если Гладстон был тайным католиком… и распутником?
Дизраэли только взглянул на меня и произнес своим обычным в таких случаях тоном: «Милая моя государыня», что меня тут же рассмешило.
За многие годы правления я поняла, что всегда существовала опасность оскорбить общественное мнение, и казалось, что против королевской семьи все время зрело недоброжелательство, постоянно готовое вырваться наружу.
Один неприятный инцидент очень восстановил против нас публику, хотя я не знаю, в чем тут была наша вина. Когда мы переправлялись в Осборн, наша яхта «Альберта» столкнулась с другим судном. Трое утонули, и я была очень подавлена случившимся. Эта трагедия разбиралась в суде, и толпа, окружившая здание суда, выкрикивала угрозы в адрес нашего капитана. Все это было очень неприятно; дело тянулось и тянулось, и наши враги раздували его в газетах. Можно было подумать, что я намеренно допустила это столкновение и не придавала никакого значения гибели людей, лишь бы доставить себе удовольствие. Все это было так далеко от истины, и никто не скорбел о погибших больше, чем я.
А потом разразился скандал с Эйлсфордами, в котором снова оказался замешанным Берти. Он обладал удивительной способностью попадать в такие переделки. Случилось то, чего так опасался в свое время Альберт. Дизраэли очень интересовался Индией.
— Когда-нибудь я сделаю вас императрицей Индии, мэм, — сказал он.
Я улыбнулась. Он так пекся обо мне! Он полагал, что было бы неплохо послать Берти в Индию.
— Пожалуй, эта поездка сможет наилучшим образом продемонстрировать его способности дипломата. Правда, я опасаюсь, как бы он вновь не попал в какую-нибудь историю, — сказала я.
— Вы правы, он очень хороший дипломат. Он нравится людям.
— Он слишком любит распутных женщин и азартные игры.
— Людям нравится, когда их герои имеют какие-то слабости, присущие обычным людям, и поэтому-то, обнаружив, что они наделены такими же способностями, как и их герой, они сами себе кажутся героями. Я думаю, что принц Уэльский очень хорошо справится. Наконец я решила, что, раз премьер-министр так считает, так тому и быть.
Берти был в восторге; Александру это меньше обрадовало, так как она с ним не ехала.
Когда он был в Индии, как раз и разразился скандал. Все было опять как в деле Мордонтов — с некоторыми отличиями, разумеется. Но от Берти такого и следовало ожидать.
Диззи, как его все называли — и я тоже, про себя, так как «мистер Дизраэли» звучало слишком официально по отношению к такому другу, как он, — явился ко мне.
— Боюсь, мэм, что в кругах, близких к принцу Уэльскому, возникло маленькое недоразумение.
— О Боже… уж не женщины ли опять?
— Одна женщина, мэм.
— Пожалуйста, объясните мне. Я должна знать все, пусть даже самое худшее.
— Это лорд Эйлсфорд. Его жена угрожает развестись с ним.
— О нет… не может быть, чтобы это был Берти!
— Не совсем, мэм. Я передам факты так, как их сообщили мне. Может быть, вам неизвестно, что лорд Эйлсфорд — один из близких друзей принца.
— Нет, мне это очень хорошо известно. Более того, я была против, чтобы он сопровождал принца, но со мной не посчитались. Он — игрок.
— Вот именно, мэм. Его находят очень занятным типом.
— А его жену?
— Она тоже в хороших отношениях с принцем.
— Вот этого-то я и опасалась.
— Речь о разводе идет не из-за принца. Здесь замешан лорд Блэндфорд. Пока Эйлсфорд был в Индии, леди Эйлсфорд жила с Блэндфордом. Об этом стало известно Эйлсфорду, и он поспешил домой — вопреки желаниям принца, которому нравится его общество. Принц с презрением отозвался о Блэндфорде, и некоторые его высказывания дошли до сведения младшего брата Блэндфорда — лорда Рэндольфа Черчилля.
— Он мне никогда не нравился.
— Вспыльчивый молодой человек. Он разъярился, когда брат его, по его словам, был оклеветан. Особенно…
— Что особенно? — продолжала настаивать я.
— Особенно принцем. Он припомнил дело Мордонтов и…
— И другие скандалы. Вы должны сказать мне правду, мистер Дизраэли.
— Разумеется, мэм. Ваше величество слишком проницательны, а ситуация слишком деликатная, чтобы выбирать выражения. Дело в том, что Черчилль требует, чтобы дело о разводе прекратили. Это оголтелый идиот, лишенный всякой выдержки и такта. Он хочет, чтобы принц помешал разводу, используя свое влияние на Эйлсфорда.
— Но для чего втягивать в это принца?
— Черчилля разозлило то, что принц сказал про его брата. Он говорил, что задета честь семьи. Это порывистый, необузданный молодой человек, способный в пылу гнева на любую глупость; такие люди способны причинить большой вред. Он уже добивался аудиенции у принцессы Уэльской.
— Не может быть! О моя бедная Александра! Мало ей того, что она знает о… проделках принца, но чтобы втянуть ее еще и в эту историю!
— Это было глупо, но ведь Черчилль сам глуп.
— Но зачем обращаться к принцессе?
— Он хочет, чтобы она внушила принцу, что он должен воспрепятствовать разводу Эйлсфордов.
— Но почему принц должен это сделать?
— Мэм, Черчилль утверждает, что принц переписывался с леди Эйлсфорд. Когда Эйлсфорд стал угрожать разводом, она отдала письма принца Блэндфорду. Теперь они у Черчилля, и, если Эйлсфорд начнет дело о разводе, письма принца будут переданы в газеты.
— Это ужасно.
— Боюсь, что это довольно неприятно.
— Это напоминает мне дядю Георга. У него всегда были проблемы с женщинами, как доказательство его виновности частенько использовались его письма.
— Быть может, письма принца совершенно невинного содержания? Я беспомощно смотрела на него.
— Но Черчилль утверждает, что, если эти письма будут опубликованы, принцу никогда не видеть трона.
От волнения силы стали покидать меня. Если бы только был жив Альберт. Он бы знал, что делать. Но как бы он был несчастлив! Наверно, мне следует радоваться, что ему не приходится выносить все это.
Какая неприятная ситуация! Черчилль будет настаивать на своем. Мне он никогда не нравился. Я не принимала при дворе ни его, ни его жену — американку.
Я знала, что возмущаться бесполезно. Я знала также, что, будь Берти вовсе к этому непричастен — а в это мне верилось с трудом, — в глазах прессы и публики он будет выглядеть виновным, что было так же скверно, как если бы он действительно был виноват.
