Какие дураки эти молодые люди, которые пишут женщинам письма, — казалось бы, им следовало извлечь урок из других примеров, но они никак не могли этого постичь.
Я была рада, что в этот неприятный для меня момент Дизраэли был рядом. Я чувствовала, что, если кто-то и мог выручить нас из этой скандальной ситуации, это мог быть только он.
— Вы предоставите это дело мне, мэм? — спросил он.
— Охотно, мой друг, — отвечала я.
Как он был умен! Он неустанно трудился для моего блага. Он сказал мне, что обратился с этим делом к лорду Хардвику и объяснил ему опасность ситуации. Лорд Хардвик его понял и обещал сделать все, что сможет. Вместе они убедили лорда Эйлсфорда прекратить дело, и к тому времени, когда вернулся Берти, все было улажено.
Но, как и предполагал Дизраэли, стали распространяться слухи, так что Черчиллю было предложено принести принцу извинения. Сначала он отказался, но, когда его семья и друзья убедили его, что в противном случае его репутация при дворе погибнет, он согласился. Берти принял его извинения, но лорд и леди Рэндольф сочли за благо отправиться путешествовать за границей на некоторое время. А Берти поклялся, что никогда не примет его.
Таким образом еще одной неприглядной истории был положен конец. Милый, умный Дизраэли!
Он был таким блестящим государственным деятелем. Его политика в Индии привела к тому, чего он так жаждал. Я стала императрицей Индии. Как он был горд этим! Конечно, оппозиция изо всех сил старалась этому помешать; Дизраэли пришлось пойти на компромисс, заверив оппозицию, что этот титул будет употребляться, только когда речь будет идти об Индии.
Я очень беспокоилась о нем и настояла на том, чтобы сделать его пэром, так что он стал лордом Биконсфилдом.
Он убедил меня больше появляться на публике, и мне это было очень приятно. Я посетила концерт в Альберт-холле и Мемориал — такое искусно сделанное сооружение с позолоченной фигурой Альберта в центре.
Ситуация в Европе вынуждала нас быть постоянно настороже. Похоже было, что готовилась новая Крымская война. Отношения между Турцией и балканскими странами были напряженными. Турки проявили на Балканах большую жестокость, и Россия угрожала вмешательством.
Дизраэли следовал примеру Пальмерстона. Он говорил, что наши интересы в Индии и в других местах требовали, чтобы Турция оставалась неприкосновенной, и поэтому было необходимо удержать Россию от вмешательства. Я написала Алисе, которую очень тревожил этот конфликт, и она, встретившись с царем в Дармштадте, получила от него заверения, что он не желает столкновения с Англией.
Это обещание немногого стоило. Россия тут же объявила войну Турции и за короткий промежуток времени одержала победу. Я была очень расстроена, когда султан обратился ко мне с просьбой повлиять на русских в целях заключения мира на менее жестких условиях. Как будто бы Россия на это пошла! Дизраэли предложил, чтобы мы потребовали обсуждения мирного договора на конгрессе европейских стран.
Ситуация была крайне тревожная, и мы были на грани войны с Россией. Я полагаю, Гладстон уступил бы, но лорд Биконсфилд был тверд, и я поддержала его. Я никогда не забуду тот день, когда он пришел ко мне, очень серьезный, и заявил:
— Мы должны любой ценой помешать России закрепиться к югу от Дуная.
Я знала, что означали зловещие слова «любой ценой». Я сказала, что целиком ему доверяю и что он должен пойти на риск.
Он уехал в Берлин, где должна была состояться конференция, и я очень встревожилась, когда услышала, что его переговоры с князем Горчаковым зашли в тупик и что, если они не придут к соглашению, спор придется решать «другими средствами».
Я думаю, России не хотелось войти в конфликт с нами, и в результате был достигнут компромисс. Лорд Биконсфилд вернулся в Англию, привезя с собой, как он сказал, «почетный мир».
Я была рада его видеть и тепло его приветствовала. Я была твердо намерена показать всем, как высоко я ценила его труды, и вручила ему орден Подвязки.
Я думаю, всем было известно, в каких хороших отношениях я была с моим премьер-министром. Я посетила его поместье в Хьюэндене и посадила там дерево в память об этом событии.
В обществе лорда Биконсфилда и с помощью моего верного Джона Брауна я была очень счастлива.
Мои милые, славные дети. И хотя они почти все стали взрослые, я по-прежнему переживала за них. Меня постоянно беспокоил Леопольд. Я боялась этих ужасных кровотечений. Он был такой безрассудный. Он хотел жить, как все нормальные здоровые люди, — и это я могла понять, но он намеренно пренебрегал опасностью, и это меня тревожило.
Я несколько больше расположилась к Берти. Он всем нравился, хотя никто с ним особенно не считался. Казалось, что причиной его популярности был его характер. Он всегда был учтив с прислугой, и, поскольку я сама придерживалась такой же манеры, мне это в нем нравилось.
У Берти была еще одна черта, внушавшая мне любовь к нему. У него было множество недостатков, но он никогда не потерпел бы, чтобы кто-нибудь осуждал меня. Он был хорошим сыном, если забыть о некоторых его проступках, в особенности что касалось женщин.
В семьях часто случаются недоразумения различного рода. И вот я узнала, что у Викки начались проблемы с юным Вильгельмом[73]. Ребенком он всегда был заносчив, а иметь изуродованную руку должно было быть для него мучительно, видимо, это сильно повлияло на его характер. Он всегда подписывал свои письма «принц Вильгельм Прусский», даже ко мне. Он очень гордился своим прусским происхождением и не скрывал презрения ко всему английскому, что меня раздражало. Он явно не любил Викки — свою собственную мать! Больше всего его бесило, что Англия занимает более влиятельное положение в мире, чем Германия, и Бисмарк, вместе с его бабкой и дедом по отцу, внушили ему, что такое положение невозможно, а может быть, и должно измениться. Он никогда не вступался за свою мать, когда ее оговаривали — что случалось часто из-за ее английского происхождения. Он насмехался над ней и ее английскими привычками. Я знала, что для Викки этот сын был постоянным источником расстройства.
Я написала Викки, выражая ей сочувствие по поводу поведения Вильгельма. Это заставило меня осознать, как мне повезло в конце концов. Альфред и Леопольд были часто небрежны и невнимательны; зато Артур был всегда добр и внимателен; и я начинала думать, что переделки, в которых побывал Берти, послужили ему уроком. И я думаю, никто из них не позволил бы кому-либо дурно отозваться обо мне.
Из всех моих детей Артур был больше всех похож на Альберта. Я думала, что он никогда не женится, но он вдруг влюбился, причем сделал очень неожиданный выбор. Он избрал принцессу Луизу Маргарет, дочь принца Фридриха-Карла — племянника германского императора — и принцессы Марианны Прусской. Это был довольно неудачный выбор, потому что родители принцессы разошлись. Я бы желала, чтобы он не торопился. Но Артур решил твердо, а я никогда не желала принуждать детей к браку, который был бы им неприятен.
Однако, когда я познакомилась с принцессой, она показалась мне очень милой, и я нашла, что Луизхен — как я к тому времени стала ее называть — была более способна, чем кто-либо другой, оценить такого человека, как Артур, и сделать его счастливым, потому что у нее перед глазами был опыт ее родителей, хотя и совсем иного рода.
Но больше всего я беспокоилась об Алисе. Она была не очень здорова. Ей слишком тяжело дались все ее дети. Она была им безмерно предана и ужасно страдала, когда умер маленький Фритти. На него легла проклятием эта ужасная болезнь, которую передавали сыновьям матери. Я передала ее Леопольду, а Алиса — Фритти.
Вскоре умер герцог Гессен-Дармштадтский, и Луи наследовал ему. Хотя это было маленькое княжество, сильно уменьшившееся за счет усилий этого чудовищного Бисмарка, официальные обязанности оставались тяжелым бременем.
Для Алисы дороже всего была семья. И хотя она была мне преданной дочерью, после замужества она, естественно, отдалилась, но все же она оставалась моей любимой дочерью.
Я была в ужасе, узнав, что ее дочь Виктория заболела дифтеритом. Двумя днями позже от нее заразилась Аликс. Потом малышка Мэй. А затем ее единственный сын Эрнст и Элла.
Телеграммы начали приходить в ноябре. Это было время года, которого я, после смерти Альберта, больше всего боялась. В это время воспоминания осаждали меня с новой силой. Я стала считать четырнадцатое декабря зловещим днем, когда меня постигали самые ужасные события. В этот день умер Альберт, Берти был близок к смерти и в этот же день чудом выжил. Но свои опасения я никому не высказывала.
У Алисы оставалось шестеро детей. Они были смыслом ее жизни. Она была, в отличие от меня, прежде всего матерью. Как она должна была страдать, когда ее малыш выпал из окна… в восторге от того, что увидел ее!
