Кастрюля с клеем постоянно грелась на хибати, поскольку клей должен быть всегда готовым к употреблению, и весь дом был пропитан его острым запахом.
— Среди такой вони жить не хочется, — капризно морщась, жаловалась Мисао. — На свете столько умных людей! Ну хоть бы один из них пошевелил мозгами да придумал, как избавиться от этого запаха. Вонища — хоть беги из дома!
Мисао не считала нужным помогать мужу в работе. Поругав его за медлительность и отпустив пару крепких слов по поводу запаха горячего клея, она поспешно уходила из дому. Возвращалась к ужину, обедали же обычно без нее.
Домашние давно уже к этому привыкли, и, когда наступало время обеда, Рё-сан накрывал на стол, и дети послушно приступали к трапезе. Все они уже учились в школе, кроме самой маленькой, и проявляли недюжинные способности, а старший, Таро, был бессменным старостой класса.
— Эти детишки — главное чудо из семи чудес нашей улицы, — говорили местные жители. — Просто не верится, что среди нас могли появиться на свет такие способные дети.
Мисао была не ласкова с детьми, и они платили ей тем же. Потому ли, что источником средств существования была работа Рё-сан, а может быть, из-за возникшего в юных сердцах чувства жалости к отцу все пятеро обращались со своими горестями и радостями только к отцу и всегда выражали готовность помочь ему. С матерью же, даже когда она бывала дома, предпочитали не общаться.
Местные жители носили застиранную до дыр, бессчетное число раз штопанную и перелицованную одежду. Даже решившись справить обновку, они пользовались главным образом услугами старьевщиков — покупали у них остатки материи или ношеную одежду, которую потом перешивали.
Семья Рё-сан не была исключением в этом отношении. Одежда детей была перешита из старья, рубашки и брюки, блузки и юбки лицевались и штопались. Время от времени этим занималась Мисао, но справедливости ради следует сказать, что большая часть работы ложилась все же на плечи Рё-сан. Дети постоянно находились у него на глазах, и, естественно, он первым замечал непорядок в их одежде.
Дети в меру своих сил кое-что делали по хозяйству. Ханако ходила еще только во второй класс, но уже научилась чинить и штопать одежду. Таро и Дзиро занимались стиркой. А когда у них выпадала свободная минутка, помогали Рё-сан изготовлять щетки.
— Не пойму, что вы за дети? — нередко говорила Мисао, обращась к мальчикам. — Разве это мужская работа — заниматься стиркой? Заранее вижу: растратите себя по пустякам и ничего путного из вас не получится.
Дети отмалчивались. Учитель в школе не раз поучал: старайтесь обслуживать себя сами. Но если об этом сказать матери, она, чего доброго, высмеет и самого учителя. Поэтому они предпочитали не отвечать.
— Я сейчас в таком положении, что должна готовить себе отдельно, — время от времени напоминала Мисао.
И она действительно готовила себе мясо, требуху тунца и закуски.
— Я жду ребенка, — повторяла она при этом, — и мне нужна питательная еда.
Никто не обращал внимания на ее слова. Лишь самая маленькая, Умэко, — ей пошел всего пятый год, — почуяв запах жареного мяса, невольно поворачивалась к плите.
— Чего глаза пялишь? — кричала Мисао, враждебно глядя на девочку. — Твоя мать в таком положении, что ей надо есть за двоих! Даже соседи удивляются, как это я могу рожать при таком скудном питании.
— И это тухлое мясо не дают съесть спокойно, — плаксивым голосом жаловалась она в другой раз. — Уж если тебе так хочется — на, жри! — И она кидала содержимое тарелки в лицо Умэко, а сама принималась истерически рыдать.
Отец будущего ребенка был известен всем соседям. Год назад на их улице поселился молодой человек по имени Енэмура. Мисао сразу обратила на него внимание, но дело осложнялось тем, что к нему стала проявлять живейший интерес и вдова О-Томи. Короче говоря, ни одна из женщин не захотела уступить. О-Томи жила одна, свободного времени хоть отбавляй, и, само собой, это давало ей большие преимущества по сравнению с Мисао, обремененной пятью детьми. Однажды Мисао, заметив, что Ёнэмура тайком пробрался к О-Томи, ворвалась к ней в дом и учинила грандиозный скандал. Сбежались соседи. Ёнэмура же, воспользовавшись суматохой, незаметно улизнул. Мисао стала всячески поносить парня, кричала, что он вытягивает из нее деньги, чтобы развлекаться с О-Томи. Так местным женщинам удалось выяснить два давно мучивших их вопроса: каким образом Мисао удается завлекать стольких мужчин и почему ее семья бьется в тисках нужды, несмотря на трудолюбие Рё-сан.
Мисао доставляла заказчикам изготовленные Рё-сан щетки и получала за них деньги. Рё-сан никогда не интересовался, сколько платили за его щетки, и Мисао могла тратить заработанные мужем деньги по своему усмотрению. Правда, какие уж там доходы у щеточника? Для своих возлюбленных Мисао могла выкроить лишь малую толику — на стаканчик-другой самогона.
Ёнэмура снимал койку у разнорабочего Тауры, иногда нанимался на поденную работу, но она ему быстро надоедала. Работал он не более десяти дней в месяц, а остальное время бездельничал.
У каждой из двух влюбленных в него женщин были свои преимущества. Ёнэмура хорошо это усвоил и умело действовал на два фронта. Однако после скандала О-Томи покинула эти места, и фанфары победы протрубили в честь Мисао, монопольно завладевшей Ёнэмурой.
Надо сказать, что отцы пятерых детей Мисао время от времени требовали к себе внимания.
— Послушай, как там мой сын Таро? Говорят, у тебя завелся молоденький. Должно быть, поэтому ты так похорошела.
— Как поживает Ханако? Почему совсем глаз не кажешь? Будет тебе за молодыми ухлестывать. Загляни как-нибудь, вспомним старое.
— Не будь такой неприступной, Мисао, — уговаривал ее отец Сиро. — Поглядеть на тебя — ты женщина в самом соку, и, сдается мне, одного молодого тебе не хватает. Будет время — заходи, повеселимся.
Отец Дзиро считал, что действия намного эффективней слов. Поэтому, повстречавшись с Мисао где-нибудь в безлюдном месте, он молча тащил ее в кусты.
Все это происходило на глазах у соседей. Мисао нисколько не стеснялась и не сердилась на прежних ухажеров. Она даже бравировала этим, стараясь возбудить зависть у женщин.
Соседи посмеивались над Рё-сан, а иногда и намекали ему на неприличное поведение его жены. Но Рё-сан лишь скромно опускал свои маленькие круглые глазки и добродушно улыбался.
— Со дня сотворения Японии не было у нас такого наивного добряка, — говорили между собой мужчины.
И все же иногда Рё-сан ревниво разглядывал лица детей. Сидя вместе с ними за обеденным столом, он неожиданно ставил на стол чашку и начинал переводить удивленный взгляд с Таро на Дзиро, затем на Ханако, Сиро и Умэко.
— В чем дело, отец? — спрашивал кто-нибудь из детей. — Что-нибудь случилось?
Но Рё-сан тихо качал головой и, ласково улыбаясь, отвечал:
— Нет-нет, все в порядке. Просто гляжу на вас и думаю: как, однако, вы выросли за последнее время!
Однажды вечером Дзиро вернулся домой в слезах. Такое случалось с этим забиякой и раньше, поэтому сначала никто не обратил на него внимания.
Рё-сан делал очередную щетку, а Таро покрывал лаком дощечку. Ханако первая заметила, что Дзиро ведет себя необычно.
— Что с тобой, Дзиро? — спросила она. — Перестань плакать. Видишь, Умэко тоже вот-вот расплачется.
— Отец, — прошептал Дзиро, размазывая грязными руками слезы по лицу, — это правда, что все мы не твои дети?
Таро, Ханако и Сиро, затаив дыхание, смотрели на Рё-сан. В их глазах светилась надежда именно сейчас узнать то, о чем каждый из них уже подумывал.
Рё-сан отложил в сторону работу и медленно обвел взглядом всех пятерых. Его лицо, как обычно, освещала улыбка, и лишь маленькие круглые глазки слегка сузились.
— Вы — мои дети, — произнес Рё-сан, помолчав. — Поэтому я люблю и берегу вас. Если же вы не любите меня, не считаете своим отцом, Значит, я для вас и в самом деле не отец. Не так ли, Дзиро?
Дзиро вытер тыльной стороной руки глаза и жалобно прошептал:
— Но все говорят, давно говорят, что мы не твои дети.
— Люди разное говорят. О вашем отце, к примеру, они болтают, что он, мол, безвольный человек, тюфяк. — Рё-сан хрипло рассмеялся. — Но это неправда. Ваш отец — человек сильный и никому не уступит в драке. В детстве я был забиякой похлеще Дзиро — никому не давал спуску.
Рё-сан закатал рукав рубашки на левой руке и показал детям длинный коричневый шрам.
— Это след от ножевой раны — однокашник пырнул. Я в ту пору в шестом классе учился. — И Рё-сан стал подробно рассказывать, как он посрамил самого главного хулигана в классе, от которого даже учителя страдали.
Дети слушали, замирая от страха. И только Таро стыдливо потупился. По-видимому, ему одному была известна подлинная история со шрамом.
