что вы согласились стать моим издателем…
После этой фразы Пушкин пришел в замешательство, но присущее ему чувство юмора внутренне успокоило его.
— Я немедленно отдам переписать ваши «Записки», сказал он, вставая. — Вы делаете мне честь, избирая меня своим издателем.
— Я вам так благодарен, — ответила Надежда Андреевна, тоже вставая и протягивая руку Пушкину.
Пушкин поклонился и поцеловал ее руку.
Она вспыхнула, отвела руку за спину и воскликнула:
— Ах, боже мой, я так давно отвык от этого!
В своем дневнике Надежда Андреевна писала:
«На лице Александра Сергеевича не показалось и тени усмешки, но полагаю, что дома он не принуждал себя и, рассказывая домашним обстоятельства первого свидания со мною, верно, смеялся от души над этим последним восклицанием».
В следующее свое посещение Дуровой Пушкин приветливо, по-мужски пожимая ее руку, сказал:
— Здравствуйте, Александр Андреевич, прочел с удовольствием вашу рукопись. Есть, правда, у меня кое-какие замечания. Вот и поговорим о них.
Пушкин высказывал свои соображения — дельные соображения многоопытного редактора и гениального писателя.
— Мне кажется, что озаглавлена она неудачно: «Своеручные записи русской амазонки, известной под именем Александрова». «Записки амазонки» — как-то слишком изысканно, манерно, напоминает немецкие романы. «Записки Н. А. Дуровой» — просто, искренне, благородно.
А Надежда Андреевна слушала поэта и становилась все мрачнее и мрачнее. Видно было, что ни в чем ее не убедил Пушкин.
Он заметил это и перевел разговор на другую тему:
— Думаю, что в этой комнате у Демута оставаться вам не следует. Неуютно здесь у вас.
Пушкин оглядел комнату, более чем скромную, с низким потолком, изношенной мебелью.
— Но что же делать? — вдруг заносчиво сказала Надежда Андреевна. — Я надеялся сразу же по приезде получить от «Современника» тысячу рублей.
— Александр Андреевич, — спокойно ответил Пушкин, — у нас свои порядки. Платежи производятся после появления журнала в свет. Но если уж так нужны вам деньги — пятьсот рублей я вам выплачу в следующую встречу.
— И когда же будет эта встреча?
— Пусть будет завтра, — сказал Пушкин. — Приглашаю вас к себе на дачу отобедать. Я приеду за вами.
Обед подали ровно в пять часов. Из хозяев были: Пушкин, тетушка Гончаровых — Наталья Ивановна Загряжская, сестры Натальи Николаевны — Александра и Екатерина. Наталья Николаевна после родов еще не выходила к гостям.
Из гостей, кроме Дуровой, был друг Пушкина Плетнев.
В семье Пушкиных Дурову дожидались с нетерпением. С огромным интересом, но осторожно приглядывались к ней. Пушкин рассказывал дома о своих встречах с «девицей-кавалеристом», и женщины не знали, как обращаться к гостье. Предпочитали избегать имени и рода.
А Плетнев сразу же, как давнего знакомого, назвал ее Александром Андреевичем, перевел разговор на времена Отечественной войны, и Дурова, вначале молчаливая и даже чуть угрюмая, оживилась, тогда и женщины забросали ее вопросами.
— Слухи о вас жили в нашей Калуге и в нашем родовом Полотняном заводе, — сказала Александра Николаевна, — и когда я была еще девочкой-подростком, то мечтала, как вы, убежать на войну. Но Отечественной войны уже не было. Да и не было во мне той силы воли и храбрости, которая нужна для такого подвига. Сколько же времени вы прослужили в кавалерии?
— Немало, — ответила Надежда Андреевна, — сначала рядовым, позднее ротмистром. И теперь штаб-ротмистр в отставке.
— Как же вы ушли из дома? — с жаром продолжала расспрашивать Александра Николаевна. — Как решились сделать такой необычный для женщины шаг?
— Как пришла вам в голову эта мысль? — добавил Плетнев.
— Страшная ошибка, что я родился женщиной, — задумчиво сказала Надежда Андреевна и, тряхнув головой с коротко остриженными волосами, словно сбросив это раздумье, продолжила: — Я с детства любил по-мужски скакать на коне и носить одежду воина. Почти ребенком усмирил горячего коня Алкида, на котором другие ездить боялись. Он и был со мной в боях, мой верный конь. Мой дорогой друг. Как плакал я, когда он погиб, этой печалью своей чуть не выдал себя. Уйти в русскую армию было моею мечтой с детства.
В семье Пушкиных знали то, о чем никогда не рассказывала Дурова: ее в восемнадцать лет родители выдали замуж. У нее был сын. Она бросила мужа и сына. Видимо, не наградила природа эту женщину чувством материнства и не отпустила ей никаких женских способностей и привязанностей. Она ушла от мужа снова к родителям для того, чтобы покинуть и их.
— Ушел на рассвете, когда все спали. В день своего рождения. Обрезал локоны. Переоделся в казачий униформ. Взял саблю отца, которой играл в детстве. На берегу реки оставил свою женскую одежду для того, чтобы родители могли сказать знакомым, что я утонул. А то что отец поймет, куда я исчез, — не сомневался. Ушел без сожаления. Без колебаний. Ушел безвозвратно, — сказала Надежда Андреевна. Но голос ей чуть-чуть изменил в это мгновение и предательски увлажнились глаза, может быть, не от воспоминаний о том как трудно было расстаться с родными, может быть, больно было вспомнить неповторимую юность и то отважное свершение.
Она на секунду опустила голову, смяла в руке салфетку, затем отбросила ее и, распрямив плечи, подняла голову, сказала:
— А! Что вспоминать тот день! Он слишком далек. И уже давно потерял свое значение.
Она перевела разговор на другую тему.
— Очень жаль, что я не увидел Наталью Николаевну, говорят, что она необыкновенно прекрасна.
— И все же кто первый разгадал, что вы женщина? — не мог угомониться Плетнев.
— Выдал меня дядя моего отца. Умерла мать. Отец остался с двумя детьми. Дядя обратился к императору Александру Первому. Тот вызвал меня к себе. И я упросил его не лишать меня единственной радости жизни — служить в русской армии. Мне было разрешено. Меня наградили солдатским Георгиевским крестом, и под именем корнета Александрова я был определен в Мариупольский
