и стоял там один, словно всё происходящее в покоях его не касалось. Он видел, что дело уже решено, что как только юный граф поставит подписи на актах передачи собственности, уже никто — даже герцог! — не сможет отобрать у его Брунхильды это поместье. Сыну графини никогда не придётся бедствовать, искать себе хлеб и добывать себе имя и честь кровавым воинским делом, как пришлось самому генералу. Он смотрел спокойно на мальчишку, что сопел над очередным имущественным актом, и был удовлетворён. В общем… дело было сделано.
Когда граф подписал все нужные бумаги, Волков стал хлопать в ладоши, и все стали ему вторить, он подошёл, взял с подноса два стакана вина, один себе, другой графу, и они под ободрительные речи епископа стали пить вино, как истинные друзья. И уже после того пошли и рассказали родственникам молодого графа, что теперь промеж их домами мир и нет больше поводов для раздора.
А Волков ещё и сказал всем присутствующим, дескать, граф теперь его друг, и всякий, кто графу будет врагом, будет врагом и ему. Тётка графа госпожа Гертруда фон Рахт — женщины есть женщины — стала вместо радости почему-то плакать и подвывать нехорошо, то ли от горя, то ли от бессильной злобы, а господин фон Эдель только смотрел на кавалера зло, но ничего при этом уже не говорил. А Волков нехорошо, с вызовом улыбался. После смерти девятого графа мужчин в доме Маленов не осталось.
Малены, к общей радости, уехали, на обед не остались, обида, видно, не дала остаться, да и слава Богу, уж с кем точно не желал обедать кавалер, так это с их семейкой, уж лучше с судейскими и иже с ними. Пусть людишки всё жалкие, низкие, но в нынешние времена, когда всякая подписанная бумажка вес имеет, полезные. Пусть крючкотворы посидят с ним за столом, у него чести не убудет, а они потом будут бабам своим хвастаться и детям, с кем виделись сегодня и с кем обедали.
Но и с ними кавалер долго не сидел, наконец свалился ещё один камень с души, разрешилось тяжёлое дело, теперь он мог и отдохнуть. И посвятить время госпоже Ланге. А та просила его поехать, как время будет, с ней по лавкам, присмотреть ей хорошей ткани на новое платье, так как она уже не во все свои наряды выросшим животом влезала. Кавалер хоть и говорил госпоже Ланге, что тут он ей не советчик, но она хвалила его вкус в одежде и его вкус ко всякому красивому, и тут он уже отказать не мог. Но меж тем, ходя с нею по лучшим лавкам и портным города Малена, он замечал, что Бригитт часто при людях, при лавочниках, при приказчиках, при слугах берёт его под руку и так же при людях обращается к нему словами, что подчёркивают их близость. Ну… Он и не возражал. Хотя и не очень того хотел, но послушно ходил с ней из лавки в лавку. Пусть она потешит своё самолюбие. А заодно потратит немного денег, женщинам это надобно. А уже после, к вечеру ближе, они вернулись в дом Кёршнеров. А там его ждал капитан Рене. С новостями. Рене выглядел впечатляюще. Конечно, приоделся, к герцогу ездил, как иначе. Волков его обнял по-родственному. Кёршнеры, и госпожа Ланге, и молодые господа — все хотели слышать, как принял герцог капитана и подарок от кавалера. И капитан, хоть и чуть волнуясь от такого внимания, немного сбивчиво рассказал, что герцог поначалу был строг и подарка, двадцать пудов серебра, брать от опального вассала не пожелал. Но Рене не уехал. И остановился в Вильбурге в одной хорошей таверне. А на следующий день опять поехал с телегой серебра и гвардейцами ко двору. И снова просил офицера на воротах пустить его во двор замка, так как он привёз презент для Его Высочества от победителя горцев и мужиков кавалера фон Эшбахта. И сначала его опять не пускали. Но потом вышел один человек и сказал, что он канцлер герцога фон Фезенклевер, и просил дозволения посмотреть подарок; капитан, конечно же, разрешил посмотреть серебро, но сказал канцлеру, что отдаст сие богатство только после свидания с Его Высочеством. На что фон Фезенклевер сказал, что он надеется на то, что герцог примет подношение и капитана.
— Говорят, что у герцога не всё хорошо с деньгами, — вставил хозяин дома, купец Кёршнер. — Он всё тянет с оплатой той кожи для сбруй, что мы ему поставили для его конюшен ещё прошлой осенью.
Но никто не прислушался к словам купца, все слушали капитана. А тот продолжал:
— После меня пригласили в одну залу, предложили сесть, налили вина, а после туда пришёл и сам герцог. Но не один, с господами двора, господа по виду были военными, а потом туда пришла и графиня…
— Графиня? — спросил кавалер. Конечно, все и так поняли, о какой графине идёт речь, но он уточнил задумчиво. — Графиня фон Мален?
— Да-да, — подтвердил Рене. — Ваша сестра, генерал. Вошла без всякого спроса, с какой-то товаркой, приятной госпожой. Сели и тоже меня слушали.
— Слушали вас? А вы что-то герцогу рассказывали? — опять спросил кавалер.
— Конечно, сначала он меня поблагодарил… Вас поблагодарил за подношение, а потом высказал вам, что, дескать, дерзки и будете посему наказаны, как и всякий ослушник. А потом господа сели и стали спрашивать меня о вас.
— Что спрашивали?
— Да всё, но больше о том, как вы воюете. Сколько рядов ставите в баталию, сколько держите арбалетчиков, сколько стрелков. Спрашивали — правда, что таскаете большие орудия и применяете их в поле? Я говорил им, что везде с пушками ходите. А они удивлялись, сравнивали вас с королём, врагом нашего императора. Ещё спрашивали, был ли я при деле на реке и у оврагов, были ли я с вами при Овечьих бродах, был ли в кампании на том берегу. Ну, я и говорил, как есть…, — тут капитан вдруг осёкся, посмотрел на кавалера и спросил: — Может, не нужно было всего говорить им?
Генерал лишь рукой махнул:
— Ничего, пусть знают, — он чуть подумал. — Так, значит, герцог и его люди обо мне справлялись?
— Только о ваших деяниях и спрашивали, — отвечал капитан.
«Что ж, кажется, время пришло».
Кавалер повернулся к хозяину дома и спросил негромко:
— Друг мой, не найдётся ли у вас шести тысяч талеров, в я верну вам, как только доеду до дома.
— Найдётся, — отвечал купец. — Когда они вам
