что они пусты.
– Сдавайся! – крикнул он. – Я тебя не трону!..
Кесри знал, что все это зря. Взгляд китайца говорил: если б даже он понял обращенные к нему слова, то предпочел бы смерть плену. Так и вышло. Раненый метнулся к Кесри, словно умоляя прикончить его, и просьба эта была исполнена.
Выдернув окровавленный клинок, Кесри заглянул в немигающие глаза убитого, в которых еще доли секунды теплилась жизнь. Такой взгляд он уже видел, когда воевал в Аракане и горах Восточной Индии, так смотрели те, кто сражался за свою землю, свой дом, свою семью, свои обычаи и за все, что дорого их сердцу.
Сейчас он вновь видел этот взгляд, и его ожгла мысль, что за всю свою службу он не изведал войны, какую, скажем, познал его отец в битве при Асаи, войны за свое родное, за нечто, связующее тебя с предками и пращурами, ушедшими в тьму времен.
Окутанный неизъяснимой печалью, Кесри опустился на колени и закрыл глаза мертвецу.
Канонада, даже смягченная расстоянием, на Гонконге слышалась столь грозной, что садовники решили воздержаться от работы. В питомнике Полетт все утро трудилась одна, стараясь отвлечься делом – поливом, обрезкой, копкой, однако отдаленное буханье не давало покоя.
За год Полетт свыклась с внезапными всплесками далекой ружейной или орудийной стрельбы, но сегодня она казалась иной. Мало того, что канонада длилась слишком долго, в ней была этакая зловещая безжалостность, выбивавшая из привычной колеи. Трудно было не думать о смерти и убитых, о пролитой крови и разорванной в куски плоти. На таком фоне уход за растениями выглядел тщетой.
Ближе к полудню, когда канонада стихла, но горизонт на севере затянулся дымной пеленой, Полетт решила передохнуть в тени дерева.
Что же там произошло? Что означает этот дым? Она не могла не задаться такими вопросами, хотя в глубине души не желала получить ответ.
Потом на тропе, что вела к питомнику, возникла какая-то фигура. Наведя подзорную трубу, Полетт узнала в ней Фредди и облегченно выдохнула – не придется изображать веселость, отвагу и всякое такое, он вполне удовольствуется собственным обществом.
И она не ошиблась – издали кивнув ей, Фредди уселся на нижней террасе питомника, привалившись спиной к смоковнице.
Некоторое время он сидел неподвижно, глядя на север. Полетт тоже рассматривала далекие клубы дыма, а потом увидела, как Фредди достал трубку. Что-то в ней шевельнулось, и она, спустившись к нему, села рядом, наблюдая, как он раскладывает свой инвентарь на траве.
– Желаете покурить, э, мисс Полетт?
– Я бы хотела попробовать, – кивнула она.
– Раньше не курили?
– Нет, никогда.
Фредди прищурился:
– Почему?
– Побаивалась.
– Вот как? Чего же?
– Боялась стать рабом зелья.
– Рабом? – Лицо Фредди озарилось редкой для него улыбкой. – Опий не порабощает, мисс Полетт. Нет, опий освобождает. – Он кивнул на дымное марево, укрывшее горизонт: – Вот они там – рабы, э? Рабы денег, наживы. Хоть сами не курят опий, они его невольники. Это фимиам, который они воскуряют своим богам – деньгам и выгоде. С помощью опия они хотят покорить весь мир этим божествам. И они победят, потому что их боги очень сильны, э, сильны, как демоны. Но, одержав победу, они поймут, что только опий спасет их самих от этих демонов. Только он укроет от их же хозяев.
Пока говорил, Фредди чиркнул длинной спичкой с серной головкой и поднес к пламени иглу с опийной чешуйкой. Подогрев ее, он передал трубку Полетт.
– Когда опий вспыхнет, я положу его в драконий глаз… – Фредди показал на крохотную дырочку в чашке, – а вы глубоко затянитесь. Нельзя растранжирить бесценный дым, э? – Он снова поднес чешуйку к огню и через секунду-другую крикнул: – Давайте!
Полетт ухватила губами мундштук и втянула дым, проникший в нее приливной волной, которая, отхлынув, наделила невероятным покоем. Точно дым костра, отгоняющий мошкару, этот вдох избавил от всего, что терзает душу: страха, тревоги, горя, печали, разочарования, желания. Их место заняла безмятежная пустота, вакуум, не ведающий боли.
Полетт откинулась навзничь на мягкую траву. Отведав трубку, Фредди улегся рядом и, закинув руки за голову, уставил взгляд в густую древесную крону.
– Расскажи, как ты стал курильщиком, – попросила Полетт.
– Женщина научила.
– Правда? А кто она?
– Так, вроде меня – наполовину индианка, наполовину китаянка. Очень красивая… наверное, даже чересчур…
– Почему?
– Иногда красота – проклятие, э? За нее могут убить или еще чего. Ей нужна охрана, и я был сторожем. Я приносил женщине опий, однажды она пригласила покурить вместе, показала как, поделилась секретами. Я и раньше курил, но не понимал секретов, пока она их не открыла.
История эта будто соткалась из дыма, и в ощущении нереальности всего вокруг следующий вопрос не выглядел бестактным:
– А ты… любил ее?
Фредди молчал, наверное, целую вечность. Правда, Полетт потеряла счет минутам, ей казалось, что стрелки ее внутренних часов замерли и время превратилось в нечто иное. Когда Фредди заговорил, она уже почти забыла, о чем спрашивала.
– Не знаю, ла. Не могу сказать, любовь это или нет. Наверное, что-то вроде дыма, которым сейчас мы полны. Это сильнее всяких чувств, сродни безумию или смерти.
– Почему? Почему – смерти?
– Потому что та женщина была наложницей, имуществом моего хозяина. Очень важный человек, Большой брат для мелюзги, как я. Звать Ленни Чан. Только безумец влюбится в женщину Большого брата. Он же всегда узнает, э?
– Так и случилось?
– Да. Он узнал и прислал своих людей. Они ее убили и утопили в реке. Хотели убить и меня, но я сбежал. Моя мать меня прятала, но они вызнали и убили ее – за меня. – Фредди усмехнулся. – Если б Чан знал, что я здесь, меня бы давно не было в живых. Но он думает, что я мертвый, он не ведает, что я возродился как Фредди Ли. Будем надеяться, он так и не узнает, ла.
Рано утром, узнав о выдвижении английских кораблей к Тигриной пасти, Нил и Джоду взобрались на фок-мачту “Кембриджа” и в подзорную трубу наблюдали за боем.
Когда китайские батареи на Чуенпи открыли огонь, пара на мачте возликовала, уверенная, что атака англичан будет отбита. Но вот английские орудия начали обстрел укреплений, и уверенность сменилась тревогой. Не веря своим глазам, наблюдатели смотрели, как английские ядра крушат стены фортов Чуенпи и Тайкока, но еще больше их ошеломил штурм, который начали войска, высадившиеся с пароходов, баркасов и ботов. С высоты было хорошо видно, как они ринулись в проем, пробитый в стене, а вот их обходной маневр открылся, лишь когда подразделение сипаев появилось в тылу форта.
Тучи пыли и дым скрыли начавшееся побоище, но о нем наглядно свидетельствовали трупы в воде, все прибывавшие числом, однако весь ужас происходящего стал явью, только когда косяки обугленных тел выплыли в пролив.
Английские же корабли, судя по всему, не получили ни царапины.
Быстрота, с какой все закончилось, поражала не меньше однобокости потерь. По часам Нила, атака началась в девять утра, а уже в одиннадцать британские флаги развевались по обеим сторонам пролива. Единственным оплотом сопротивления оставалась флотилия боевых джонок под командованием адмирала Гуань Тяньпея.
В начале боя джонки попали под убийственный огонь противника и, уступая ему числом, отошли в укрытие бухты, отделявшей Чуенпи от Хумэня. Защитой им служила песчаная коса –
