145
Burton Watson описал храм следующим образом:
«Главное здание настоящего храма было построено около трех с половиной веков назад в вычурном стиле, характерном для архитектуры конца периода Момояма; прекрасный сам по себе, со сложными крышами, всплесками красного и золотого, он вызывает впечатление какой-то фальшивой античности в храме, который на самом деле гораздо старше — где-то середины десятого века. К главному зданию примыкают множество мелких святилищ, скульптуры, каменные фонари всех форм, а среди всего этого растут цветущие сливы, которыми знаменит храмовый комплекс. Маленькие деревья, опасно наклоненные и изогнутые, они, кажется, были безжалостно побиты и поломаны, и поэтому, когда каждый год из почерневших стволов появляются навстречу холоду россыпи утонченных белых цветков, они являют нам символ мягкой, но упорной намеренности продолжать жизнь». (Watson, Michizane…, p.217.)
В XVII веке правительство Токугава возвело в столице Эдо (Токио) новый важный храм для поклонения Митидзанэ, которого сёгуны особо почитали за конфуцианскую ученость.
Окагами (Великое Зерцало), цитируется в Сирё-ни ёру нихон-но аюми, «Кодай-хэн», Токио, 1960, с. 139.
Сугавара дэндзю тэнараи кагалш (букв. «Зерцало введения в таинства каллиграфии Сугавара») — пьеса для театра кукол, написанная в 1746 году. Такэда Идзумо. Более детальное описание на английском языке см. в кн. Aubrey Halford, The Kabuki Handbook, Tokyo, 1956, p.306.
Токихира был основным лицом реформаторского движения со времени смерти Ясунори в 895 году вплоть до своей кончины в 909-м. Он был особенно активен в сфере экономики, — в частности по вопросам устройства сёэн (феодальных поместий) и улучшения системы земельных наделов хандэн.
Профессор Burton Watson — один из немногих зарубежных ученых, переводящих китайскую поэзию Митидзанэ, приводит ценное суждение в своей книге Michizane, с. 217–218:
«Митидзанэ превзошел всех остальных поэтов своего времени в составлении китайских стихов, что подразумевает его способность выйти за рамки стереотипных тем и сентиментов, которых можно было бы ожидать от придворного ученого — „Прощание с посланником из Бохай“, „Наблюдая хризантемы во время официального банкета“ и т. п. — и использовать способ отображения реальных сцен вокруг него и тех эмоций, которые они вызывали».
Кокинсю, №№ 272 и 420 в издании «Нихон котэн дзэнсё», с. 85, 112. № 420 — поздравительное стихотворение, написанное по случаю выезда экс-императора Уда за город в 398 году, известно в Японии каждому школьницу, поскольку включено в знаменитую антологию Хякунин иссю.
См. Morris, Shining Prince…, pp.183-85.
Только в эпоху Токугава (приблизительно через семь веков после смерти) Митидзанэ стали в массе почитать как божество каллиграфии. Знаменательно, что в известной пьесе кукольного театра 1746 года он фигурирует не как поэт или ученый, но как мастер письма.
«Сомнительно, чтобы кто бы то ни было в Японии был так же популярен на протяжении такого же долгого времени, как Сугавара-но Митидзанэ». «Short Biographies of Eminent Japanese in Ancient and Modern Times», Токио, 1890, автор не указан, без пагинации.
Из всех японских героев, потерпевших неудачу, единственным другим гражданским человеком, дожившим до преклонных лет, был Сэн-но Рикю (1521–1591), — самый известный мастер чайной церемонии, однако даже он был вынужден покончить с собой. Среди исторических героев-неудачников Митидзанэ уникален в том смысле что умер ненасильственное смертью.
Для христианского опыта всегда стояла проблема: что чистое сознание и дух должны отдать Кесарю, и, несмотря на частые экклесиастические компромиссы (типа того, на который пошел Ватикан во время Второй мировой войны), это трудное положение так и осталось неразрешенным. В мифологии японских героев, потерпевших поражение, природа противостояния мира и духа, несмешиваемых, подобно маслу и воде, выражена гораздо более полно и удовлетворительно, нежели в западных попытках разглядеть Господен Промысел, действующий в истории.
Наследники ответвлений фамилии Фудзивара, такие как Каноэ, в действительности играли важную роль при японском дворе вплоть до новейшего времени; они даже продолжали свою «политику женитьб», предлагая своих дочерей в качестве императорских наложниц.
Как и в большинстве других стран, историческими героями Японии были люди военные; основное же различие состояло в том, что большинство из них сражались на стороне побежденных. Для нас — людей постиндустриальной эпохи, трудно составить реальную картину характера средневекового рыцаря, не говоря уже о японском рыцаре, а те записи, которые имеются в нашем распоряжении, рассказывающие о знаменитых самураях, оказываются совершенно бесполезными, когда доходит до личных или психологических черт персонажей.
Без сомнения определение Эмерсона: «грубая, мужская нация безжалостной силы» относится как к большинству японских воинов, так и к их западным коллегам. Их образ жизни в сжатой форме отображает жестокую, неистовую сторону японской традиции; в тех случаях, когда мы впадаем в заблуждение, превознося средневековых самураев, профессор Барде напоминает нам, что это были «грубые, необразованные люди, занятые грязной профессией». (H.Paul Varley, Japanese Culture, New York, 1973, p. 173.) Все же, несмотря на всю их дикость, жестокость, от которой бросает в дрожь — упоминаниями об этом испещрена история самураев на протяжении веков — их яростность часто умерялась искренней чуткостью, которая проявлялась в любви к культуре и особенно — к поэзии, почитании «искренности» и восприятии «очарования вещей». Эти и другие позитивные качества японского воина сжато выражены в «сборной» историко-легендарной фигуре Ёсицунэ и повторяются у позднейших героев воинского сословия, таких как Масасигэ и Сайго Такамори.
«Если суперпатриоты излишне превозносят фигуру самурая, то нам не следует для себя затемнять его немалые достижения… смелость, смешанную с деликатностью, твердость наряду с легкостью, привязанность к достойному… Мир не настолько богат мечтами о рыцарстве, чтобы недооценивать такие образы.» (Singer, Mirror, Sword and Jewel, New York, 1973, p.167.)
Locus classicus этой фразы — хайку поэта начала ХУП века Мацуэ Сигэёри, который выражает красоту поражения на примере природы — с помощью лепестков вишни, разлетающихся на весеннем ветру:
Ё я хана-ни букв.: «Ах, весь мир — для цветов!
Хоганбиики Хоганбиики (симпатии к побежденному)
Хару-но кадзэ Весенний ветер!»
Симпатизирование потерпевшему поражение и восхищение героической параболой совершенно отчетливо соотнесено с ощущениями мудзёкан и моно-но аварэ, о которых говорилось выше, и принадлежат «искренней» стороне дихотомии, описанной в примечаниях к Гл. 2.
В легендах о Ямато Такэру и Ёсицунэ, так же как и в действительной истории современного героя Сайго Такамори, блестящая серия побед сменяется катаклизмом поражения; в каждом случае пафос падения акцентировался славой предыдущих успехов, однако именно характер финала их жизни делал их столь привлекательными героями. По наблюдению г-на Кудо, «Необходимо, чтобы [герой] поднялся на пик успеха, а затем пал.» Кудо Ёроси, Тэнраку-кэй-но Нихон эйю-дзо, в еженед. «Сюкан Асахи» 6–8, 1973: 116.
Например, путешествие Ёсицунэ в сказочные страны. См. Helen McCullough, Yoshitsune, A Fifteenth-Century Japanese Chronicle, Stanford, 1966; pp. 38. В книге профессора Маккалоу содержится прекрасное исследование легенды о Ёсицунэ, за которым следует перевод «Гикэйки».
По Мирча Элиаде, миф в действительности может быть «правдивее» действительности в том, что он заставляет реальную историю «раскрывать более глубокий и богатый смысл, снимая покров с трагической судьбы». Элиаде приводит пример недавнего происшествия в деревне на Балканском полуострове, которое было должным образом приукрашено и обращено в миф; местное крестьянство рассматривало мифическую версию происшествия, как гораздо более аутентичную, нежели те события, которые они наблюдали собственными глазами. (Eliade, Cosmos and History, New York, 1959.) В моем описании жизни Ёсицунэ я сочетал легендарные и исторические фрагменты, указывая (где мне это казалось необходимым), является ли данное событие истинным или выдуманным. Разумеется, во всех главах я достаточно свободно черпал из мифическо-легендарных источников, которые никак не отнесешь к «объективной» истории, но которые все же предоставляют важную возможность заглянуть в психологию японского героя-воина. «Миф, — как писал профессор Чадвик, — есть последняя, а не первая, ступень в процессе развития героя.» (N.Chadwick, The Growth of Literature, Cambridge, England, 1932, p 278.)
