Всё вспомнилось с детства ясно, чётко. Вот он, мальчишкой, уцепившись за подол бабкиной юбки, с ужасом взирает в пустые, кровоточащие глазницы отца. Не оттого ли он, Иван, став великим князем, карал усобников, как было с новгородцами. И даже за высокоумничанье не то, что бояр, князей не миловал. Князю Семёну Ряполовскому-Стародубскому велел голову отрубить, а князя Ивана Юрьевича Патрикеева с сыном Василием в монахи постриг. Васька Патрикеев, иноческий сан приняв и нарёкшись Вассианом, противу монастырского добра поднялся!
Нежданно мысль переметнулась на иное. Припомнился Ивану Васильевичу поход на хана Ахмата. То было в лето тысяча четыреста восьмидесятое. На Угре простояли долго. По одну сторону реки русские полки, по другую - татарские. Не осмелились недруги перейти Угру и убрались ни с чем.
Ныне иные времена настали для Казанской орды. Им бы в пору себя боронить. Близится пора Казань к рукам прибрать. Сегодня в силе великой крымцы. С ними надобно настороже быть. Особливо когда они с Литвой заодно. Дочь Елена хоть и жена короля польского и великого князя Литовского Александра, но города русские Литва добром не отдаст.
И снова мысли о прошлом… Поход на Новгород Великий припомнился. Горит Торжок, пылают пограбленные новгородские деревни, льётся кровь именитого новгородского боярства. Страшно. Тогда, по молодости, не думалось о том, а ноне привиделось - и боязно. Однако же прогнал страхи, мысль заработала чётко. Так надобно было, иначе, как государство воедино сбирать, когда боярство новгородское задумало к Литве передаться[190], под литовского князя город отдать и люд на войну с Москвою подбивало.
Вот она, смерть, над ним, Иваном, витает. Чует он на своём лике её дыхание. А сколь ещё несделанного сыну Василию наследовать! Смоленск и Киев за королём польским и великим князем литовским! Волынь за угорским королём; казанский царёк Мухаммед-Эмин возомнил себя ноне превыше государя Московского.
Ох-хо-хо! Какую Русь оставляю на тебя, сыне Василий? Устроенную? Нет, много ещё возлагаю на твои плечи вместе с шапкой Мономаха…
И у Василия в голове от мыслей тесно… Глядит на умирающего отца, и прошлое вспоминается, мнится будущее. И то, как когда-то по наущению бояр отец, озлившись на Софью, мать Василия, великое княжение завещал не ему, Василию, а внуку от первой жены - Дмитрию[191].
Много стараний приложила тогда мать, чтоб отец изменил своё решение и ему, Василию, власть вернул.
Мудр был отец и радел о государстве. Хотел Русь видеть царством повыше Римского и Византийского.
Василий склонился над ложем, приподнял безжизненную отцову руку, приложился к ней губами, сказал внятно:
- Исполню, отец, все твои заветы и править зачну, как учил ты меня.
Иван Васильевич чуть приметно улыбнулся. Он услышал от сына слова, каких ждал. Лицо умирающего стало спокойным. Жизнь покинула его.
* * *Тело Ивана Васильевича положили в церкви Успения. Народ спозаранку повалил проститься с государем. Василий устал. С полуночи не отходил от гроба. Чёрный кафтан оттенял и без того бледное лицо. От бессонницы под глазами отеки.
Поднял голову, огляделся. Рядом - съехавшиеся на похороны братья: Юрий, похожий на него, Василия, брюзглый Семён, настороженный, нелюдимый, Дмитрий - добродушный толстяк, к нему жмётся маленький Андрейка, красивый, белокурый, с бледным лицом и красными заплаканными глазами.
В церкви тесно и душно, приторно, до головокружения пахнет топлёным воском и ладаном. Уже отпел митрополит Симон заупокойную и теперь затих у аналоя. Плачет, не скрывая слёз, духовник Митрофан.
Василий протиснулся сквозь плотные ряды бояр, вышел на паперть. Площадь усеял люд. Государя окружили со всех сторон нищие и калеки, древние старцы и старухи. Грязные, в рубищах, сквозь которые проглядывало тело, они, постукивая костылями, ползком надвигались на Василия. Протягивая к нему руки, вопили и стонали:
- Осударь, насыть убогих!
- Спаси-и!
Хватали его за полы, но Василий шёл, опираясь на посох, суровый, властный, не замечая никого, и люд затихал, расступался перед ним, давал дорогу.
Неожиданно из толпы выскочил юродивый, заросший, оборванный. Звеня веригами, запрыгал, тычет пальцем в великого князя, визжит:
- Горит, душа горит!
От юродивого зловонит. Василий хотел обойти его, но тот расставил руки, что крылья, не пускает, гнусавит:
- Крови отцовой напился! Карр… Карр…
У Василия глаза от гнева расширились, слова не вымолвит. Поднял посох, ударил наотмашь. Треснуло красное дерево, и, залившись кровью, упал юродивый. Народ заголосил вразноголос:
- Убивец!
- Лишил жизни Божьего человека!
Подбежали оружные, государевы рынды[192], силой разогнали люд.
У боярина Версеня рот перекосило, заохал. Нагнулся к боярину Тверде, прошептал злобно:
- Плохо княжить почал Васька, дурной знак!
* * *Ночь долгая, кажется, нет ей конца. Мается государь, ворочаясь с боку на бок.
Поднялся, походил из угла в угол, снова прилёг. Потолок в опочивальне низкий, давит. Разбудил Василий отрока. Тот спал у самой двери на медвежьей полости.
- Оконце отвори!
Отрок взобрался по лесенке, толкнул свинцовую раму. Она подалась с трудом. В опочивальню хлынул холодный ветер. Государь вздохнул свободней.
- Не закрывай, пусть так до утра. Отрок с лесенки да на шкуру - и засопел.
- Эко кому нет заботы, - вслух позавидовал Василий.
Снова думы навалились. Сколь их? Что на дереве листьев. И то, как властвовать, чтоб бояре, как при отце, место знали, в нём, Василии, государя чтили. Да как держаться с зятем Александром, великим князем Литовским. Доколь он русскими городами володеть будет? Коли б прибрать к рукам Мухаммед-Эмина казанского, тогда и с Литвой речь иная…
Василий вздремнул и тут же пробудился. Юродивый перед глазами предстал. Тот, что днём его в смерти отца уличал. Великий князь пробормотал в сердцах:
- Плетёт пустое!
И про себя уже спокойнее подумал:
«Такие люд смущают. Велеть, чтоб ябедники[193] тех, кто речи непотребные ведёт, ловили да в железо, дабы они народ не волновали…»
Одолела ярость.
«Никого не миловать, боярин ли то, холоп, всех казнить, чтоб не токмо делом, но и словом на меня, государя, не помыслили…»
* * *Обедали в трапезной своей семьёй. За длинным дубовым столом, уставленным яствами, сидели просторно. По правую руку от Василия Юрий и Семён, по левую - Соломония, жена Василия, строгая, неулыбчивая. С ней рядом Дмитрий, за ним Андрейка.
Ели молча, долго. Когда обед подходил к концу, Семён отодвинул миску с жареной бараниной, встал. Подняв тяжёлый взгляд на Василия, сказал хрипло:
- Ты, брате, нам отныне заместо отца. И мы тя чтим, но и ты нас не забывай. Княжения наши невеликие и скудные. Дал бы ты нам ещё городов. На щедрость твою и разум уповаем.
Затихли все, жевать перестали. Ждут ответа Василия. А тот не торопится. Вскинул брови, посмотрел то на одного брата, то на другого. Наконец заговорил:
- Брат Семён и вы, Юрий и Дмитрий, к тому, что выделено вам отцом нашим, покойным государем Иваном Васильевичем, добавить не могу, ибо государство крепко единством, а не вотчинами. Вы же не по миру пущены, и обиды ваши напрасны. Надобно нам сообща Русь крепить. А коль будем мы порознь, откуда силе взяться? - Зажал в кулаке бороду, откашлялся: - Мыслю я, братья, поход на Казань готовить. По весне пошлю полки на Мухаммед-Эмина. Отец наш Ахмата заворотил и тем самым дал понять Орде, что нет её ига над Русью. Нам же Казанью владеть, ибо та Казань ключ у Волги-реки…
Замолк, поднялся, дав знать, что большего не скажет.
Братья покинули трапезную. Проводив их взглядом, Соломония промолвила:
- Зачем зло на себя накликаешь, Василий! Да и с боярами гордыни не держи, совета их спрашивай, и будет тогда тишь да благодать.
- Не твоего ума дело, Соломония! - оборвал жену Василий. - О какой тиши речь ведёшь? Уж, не о той ли, когда Русь уделами терзалась да усобицами полнилась? Тому сейчас не быть, а в советах боярских не нуждаюсь. - И, повернувшись к жене спиной, добавил резко: - Тако же и в твоих!
* * *Из трапезной братья перешли в просторную гридню. Массивные каменные колонны подпирали расписанный красками потолок День к вечеру, и сквозь высоко проделанные полукруглые оконца тускло проникал свет. Князья остановились посреди гридни. Юрий сказал насмешливо:
- Воистину, Семён, глас твой вопиет в пустыне. Нет, не могу быть здесь боле, завтра же покину Москву.
