и опоздал на собрание. Он сказал, что юм-чаэ пригрозил гильдии, но все это не больше чем слова. Хоуква известный ловкач, и, я думаю, он нарочно изобразил дикий страх, зная, что господа Кинг и Уэтмор характером, скажем так, мягче, нежели большинство мужчин. Со мной или с кем другим этот фокус не прошел бы. Когда мы встретились, он, уверяю вас, был в прекрасном расположении духа.
Все молчали, переваривая услышанное, и только Кинг, красный как рак, выкрикнул:
— Это наглая ложь, мистер Дент!
— На вашем месте, мисс Кинг, я бы следил за языком, — прошипел Слейд. — За такие слова, знаете ли, могут вызвать к барьеру.
— Даже если так, сэр, я не стану трусливо молчать. Я тоже видел Хоукву и утверждаю, что он отнюдь не притворяется, но буквально раздавлен ужасом. Уж поверьте, купцы гильдии вправду охвачены страхом за свою жизнь и имущество. Я вовсе не адвокат деспотических методов, хочу лишь сказать: не в нашей власти повернуть вспять события, которым дан ход. Заклинаю вас помнить о том, что коммерческие потери можно легко и быстро компенсировать, а вот пролитую кровь уже не восстановишь. Нашим китайским коллегам угрожает реальная опасность; пусть порой мы их хаяли, но они по-прежнему наши друзья и соседи. Разве кто-нибудь в здравом уме станет колебаться в выборе между карманом инвестора и головой соседа?
Впечатление от сего страстного выступления было смазано Дентом, который во все время речи оглядывал стол, по головам пересчитывая своих сторонников. Дождавшись тишины, он буднично сказал:
— Что ж, налицо коренное расхождение: Кинг уверовал, что Хоуква и иже с ним обуяны смертельным страхом, а я столь же неколебимо убежден, что это очередное надувательство. По-моему, наши китайские коллеги играют на чувствах тех из нас, кого природа обделила мужественностью.
— При чем здесь мужественность? — опешил Кинг.
— При том! — врезался Бернэм. — Вам ли не знать, что изнеженность — проклятье азиата? Оттого-то он столь падок на опий, потому-то столь зависим от начальства. Если б местное дворянство не размякло от своей любви к живописи и поэзии, эта страна не пребывала бы в столь жалком состоянии. Пока здесь не возобладает энергичная мужественность, китайцы не оценят всей прелести вольности и первостепенной важности свободной торговли.
— Вы впрямь считаете, что мужественность — порождение доктрины свободной торговли? — спросил Кинг. — Будь оно так, мужчины стали бы редкостью наподобие райских птиц.
— Господа, господа! — вмешался Уэтмор. — Прошу вас говорить по существу дела.
— Верно, нечего рассусоливать и терять время, — сказал Дент. — Мистер Уэтмор уведомил нас о содержании своего письма, у меня же иное предложение: дать ответ в общих чертах. Мы заверим гильдию, что согласны с необходимостью в будущем положить конец опийной торговле и создадим комиссию, коя изыщет наилучший путь ее завершения. Этим мы убьем двух зайцев: Верховный комиссар получит повод для отмены репрессий, а мы ничего не отдадим. — Он оглядел собрание и повернулся к Уэтмору: — Ну вот, господин председатель, у нас два варианта: мой против вашего. Давайте поставим их на голосование.
Заметив, что слова эти встречены одобрительным гулом и кивками, Кинг вскочил на ноги.
— Погодите! — сказал он, вцепившись в столешницу. — Вопрос этот нельзя решать простым поднятием рук. Не только потому, что сделанный нами шаг будет иметь далеко идущие последствия, но еще и потому, что среди нас есть тот, кто представляет огромное население, и он один вправе говорить от имени территорий, производящих сей спорный товар. — Кинг посмотрел на Бахрама. — Речь, конечно, о вас, мистер Модди. На вас возложена тяжелая ноша, ибо вы в ответе за свою страну и ее соседей. Мы, иные члены Совета, родом из далеких государств, результат сегодняшнего голосования не затронет наших наследников, а вот ваши дети и внуки ощутят его на себе в полной мере. Призываю вас, мистер Модди, хорошенько поразмыслить о своем долге: ваше слово и ваш голос имеют большой вес. В наших беседах вы не раз говорили о том, что в вашей вере, как никакой другой, отражена вечная борьба Добра со Злом. Перед тем как сделать выбор, загляните в пропасть, на краю которой вы стоите. Подумайте не о сиюсекундном, но о вечном. — Кинг помолчал и тихо спросил: — Что выбираете, мистер Модди: свет или тьму, Ахура-Мазду или Ахримана?
Слова эти были точно удар грома. У Бахрама затряслись руки, и он поспешно спрятал их в рукава чоги. Чарли Кинг поступил нечестно, ужасно нечестно — приплел страны и континенты, да еще и веру! Какое ему, Бахраму, дело до стран и континентов? В первую очередь он должен думать о самых близких, ведь так? И что за радость будет им, если он разорится? Ради детей — дочек и Фредди — он охотно пожертвует своим благополучием в загробном мире. Его насущный долг — сделать их счастливыми, даже если этим он навеки перекроет себе дорогу на небеса.
Правая рука привычно скользнула под ангаркху и нащупала кошти, придающий уверенности. Бахрам глубоко вздохнул, откашлялся и посмотрел в глаза Кингу.
— Мой голос за вариант мистера Дента, — сказал он.
Приступ ревматизма уложил Хорька в постель, и потому отбором растений для отправки в Кантон занималась Полетт.
Наскоро переговорив с наставником, она составила коллекцию из шести особей: саженца дугласовой пихты, куста красной смородины, двух представителей северо-западного побережья Америки — невысокого куста орегонского винограда, уже выпустившего желтые цветки, и горшка с гаультерией шаллон, похвалявшейся глянцевыми листьями и нежными соцветиями в форме колокольчиков. Компанию им составили выходцы из Мексики — шуазия с прелестными белыми бутонами и великолепная фуксия блестящая, числившаяся в сокровищах Хорька.
Полетт уже привязалась ко всем этим растениям, особенно к буйному орегонскому винограду. С болью в сердце наблюдала она, как матросы их опускают в корабельную гичку, чтобы затем перегрузить в джонку Бабурао, и чувствовала себя матерью, отправляющей своих деток в неизведанную жизнь.
— Я знаю, сэр, что Кантон для меня закрыт, — сказала Полетт, — но нельзя ли хоть немного проводить наших питомцев?
Хорек поскреб бороду и пробурчал:
— Можете доехать до Линтина, только не маячьте там.
— Правда, сэр?
— Пусть джонка возьмет на буксир гичку с матросом, чтобы вам было на чем вернуться.
— Ой, спасибо, сэр. Большое спасибо!
Полетт выбежала на палубу и крикнула матросам, что тоже едет.
В своей джонке, покачивавшейся рядом с гичкой, Бабурао приготовил помост для растений. С замиранием сердца Полетт смотрела, как лебедкой их перегружают,
