— Такие письма есть. Думаю, что под «красным морем» Вяземский подразумевает кружок кавалергардов, группировавшийся вокруг императрицы Александры Федоровны. Как известно, кавалергарды носили красные мундиры. «Мать всего красного» — так называл императрицу в письмах Вяземский. Она была шефом «ея императорского величества кавалергардского полка». На парадах она объезжала свой полк на белом коне, в красном кавалергардском мундире. «Самый же красный» — это князь Александр Васильевич Трубецкой, любовник императрицы, выполнявший довольно грязную роль в преследовании Пушкина.
Вопросы продолжались бы бесконечно, но, оберегая дорогого гостя, заведующая библиотекой объявила встречу законченной.
Когда ученый покидал зал, седая старушка в причудливой шляпке, с проворством перебирая костылями, приблизилась к нему и спросила:
— В последнее свое лето, на даче, на Каменном острове.
«Душа в заветной лире мой прах переживет»
…Наталья Николаевна, ночью разглядев полоску света, выползающую из-под закрытой двери, поднялась с постели и, неслышно ступая босыми ногами, пошла к кабинету Пушкина. Дверь была приоткрыта. Пушкин сидел за столом. В правой руке он держал перо и грыз его. Левой наматывал на палец прядь взлохмаченных волос. Они теперь уже не вились так буйно, как шесть лет назад… Глаза были устремлены… нет, не в какую-то точку на стене — это почувствовала Наталья Николаевна, — они были устремлены в будущее.
Холодок пробежал по телу Натальи Николаевны от этого пронизывающего всевидящего взгляда. Она так же неслышно ушла в спальню, легла, но уснуть не могла: душой, умом видела глаза Пушкина. Спать было невозможно.
А рано утром он, веселый, ворвался в спальню, сел на кровать, закутал Наталью Николаевну одеялом до подбородка, вышел на середину комнаты, вскинул вверх руку и сказал:
— Слушай, Наташа.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа, Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа. Нет, весь я не умру — душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит…
Он читал, а Наталья Николаевна, сбросив одеяло, сначала села, потом встала. Ее знобило так же, как ночью, когда она увидела его глаза.
Он кончил читать, засмеялся счастливым звонким смехом, прижал жену к груди, поцеловал поочередно в оба глаза и, бросив на ходу:
— К Хитрово! — выбежал из комнаты.
…Он появился у Хитрово в неположенное время. Слишком рано. Но Пушкина было приказано принимать всегда.
Он прошел в гостиную и долго ждал, пока Елизавета Михайловна занималась туалетом. Нетерпеливо шагал по паркету, заложив за спину руки, и начинал уже сердиться, когда, шурша юбками, вошла взволнованная его ранним появлением хозяйка. Она направилась было к нему, но Пушкин рукой остановил ее у двери и, стоя посередине комнаты, начал:
— Я памятник себе воздвиг нерукотворный…
Уже на фразе: «Нет, весь я не умру» — Елизавета Михайловна закрыла лицо платочком, и плечи ее стали вздрагивать от рыданий.
— Александр Сергеевич, это… это гениально. Я сейчас позову Долли.
Она почти выбежала из комнаты, чтобы прийти в себя, привести в порядок заплаканное лицо и отдать приказание горничной пригласить Дарью Федоровну.
Еще раз пришлось Пушкину ждать, пока Дарья Федоровна занималась туалетом, чтобы выйти к неожиданному раннему гостю. Она торопилась, недоумевая, что же произошло.
И когда она появилась в гостиной, прекрасная, приветливая, Пушкину, как всегда в обществе этих женщин, стало тепло и светло на сердце.
— Долли, — сказала мать, — Пушкин написал… — И она снова достала из-за пазухи платочек и закрыла лицо.
— Что случилось, Александр Сергеевич? — взволнованно спросила Долли.
Пушкин засмеялся звонким, счастливым смехом, вскочил, крутанулся по-мальчишечьи на каблуке.
— Ничего особенного. Я читал свое новое стихотворение Елизавете Михайловне. А теперь хочу повторить вам.
Долли села в кресло.
— Я слушаю вас, Александр Сергеевич.
И он снова прочел «Памятник».
Долли долго молчала. Видно было, что она до крайности взволнована. Но жена посла привыкла владеть собой. Затем она улыбнулась и сказала:
— Скромности особой в вас нет, Пушкин, но это действительно гениально. Я понимаю, почему плачет мама. И многие будут плакать от восторга над этими стихами и теперь и позже, когда душа ваша «в заветной лире ваш прах переживет». Спасибо, что позвали меня. Я этого никогда не забуду. Спасибо вам, Пушкин, за то, что мы с мамой первыми услышали эти строки.
— Нет, первой была Наташа.
— Ну, это естественно. Спасибо, Пушкин, что вы есть на свете. Спасибо, что вы наш друг. Великий друг наш.
И Долли встала, подошла к Пушкину, поклонилась ему и чуть присела, как это она делала перед императорской четой. А вздрагивающие плечи Елизаветы Михайловны выдали молчаливые усилившиеся рыдания.
Пушкин в волнении бросился целовать руки женщинам и потом стремительно скрылся в дверях.
