И все же генералитет постановил: мы готовы к десанту, ждем вашего приказа.
Примерно так выглядело решение консилиума, отправленное царю, хотя каждый думал про себя, что сия их «готовность» вряд ли будет востребована и ныне.
Глава одиннадцатая
ПО ДЕЛУ ЦАРЕВИЧА
Усиление России на Балтике не входило в планы Англии, из-за интриг ее не состоялся десант в Шонию и в 1717 году. Получилось, что русская армия два года проторчала здесь в полном бездействии. Это угнетало не только царя, но и фельдмаршала.
В письме другу своему Апраксину Шереметев жаловался: «…здесь впали мы в несносный и великий убыток, не токмо что проелись, но и разорилися».
Немало крови попортило фельдмаршалу стояние «в польских пределах». Столько ему пришлось наслушаться упреков, угроз, слез. Хотя в личной жизни случилось у него радостное событие: Анна Петровна родила второго сына, Сергея, с чем поздравил фельдмаршала король Август II.
Борис Петрович, как человек практичный, не мог упустить столь благоприятного момента и попросил его величество быть на крещении восприемником сына от купели. Август согласился, и во время обряда крещения бедная Анна Петровна переживала:
— Как бы этот медведь не придушил младенца.
— Что ты, Аннушка, — успокаивал жену Борис Петрович. — Как можно думать такое?
— Эвон лапищи, он ими рубли гнет, а дите, чай, не железное.
Однако все обошлось, и крестным отцом Сергею Борисовичу стал сам король Август II. После крещения фельдмаршал закатил пир, на котором по пьяному делу говорил захмелевшему королю:
— Отныне, кум, давай не будем ругаться, тем более что цель у нас с тобой одна — покончить с Карлусом.
Август, жуя курицу, возражал вяло:
— Но Польша не может столь долго выносить содержание армии вашей.
— Э-э, нет, кум, ты не прав. Армия содержит себя сама на свои кровные. Мы, чай, не шведы. Али забыл, как они хозяйничали у тебя в Саксонии?
На это упоминание королю сказать было нечего. Когда Карл XII, сбросив его с польского престола, явился к нему в Саксонию с 36-тысячной оравой дармоедов и мародеров отъедаться за его счет, тогда Август II Сильный был нем как рыба, а дабы не согнал его неистовый швед и с курфюршества, отдаривался чем только мог, в том числе и царскими ефимками и даже петровской шпагой.
Об этом вспоминать королю не хотелось, тем более на пиру у русского главнокомандующего, отныне еще и его кума.
Но это были события личной жизни фельдмаршала Шереметева, для которой у него оставалось слишком мало времени. И если крохотный сын Сережа радовал сердце отца, то огромной стопудовой глыбой давила ответственность за армию, за бездействующую армию, которая предназначена для войны, а не для протирания штанов и проедания тысячепудовых гор хлеба.
Бездействие угнетало Бориса Петровича, а это сказывалось и на его здоровье. Не помогли ему и гамбургские профессора, к которым ездил он по поводу кровотечения горлом. Болезнь не унималась.
Осенью проездом явился в ставку граф Толстой.
— Ну вот, Борис Петрович, как я и говорил, нашелся царевич.
— Где?
— У императора под крылышком. Государь мне повелел привезти его.
— Нелегко, чай, будет от императора-то?
— Даст Бог, справлюсь. Султана уламывал, а уж царевича уговорю.
— Что-то будет… — вздохнул Шереметев раздумчиво.
— Авось помирятся, чай, родные.
— Дай Бог, дай Бог.
Разговор с Толстым, вроде бы ничего не значащий, растревожил Шереметева, он понимал, что раздрай в царской семье аукнется на всю державу, как не раз уж бывало.
И мысли его подтвердились, когда пришло тревожное письмо от варшавского посла Долгорукого, в котором князь сообщал, что ходят слухи о каком-то письме царевича Алексея фельдмаршалу, доставленном якобы польским офицером, но поскольку посыльный не нашел фельдмаршала, то письмо это будто передал ему — Долгорукому.
«Извольте не токмо себя, но и меня искусно в таких лжах, ежели возможно, предостеречь», — предупреждал Шереметева Григорий Федорович.
Борис Петрович, зная, в каких добрых отношениях был с царевичем и Василий Владимирович Долгорукий, который даже состоял с ним в переписке, тут же отправил князю письмо с предупреждением: «…извольте осторожным быть, друг мой, при сих обстоятельствах».
Невольно вспоминал собственные встречи с наследником, беседы с ним и даже припомнил, как поучал его иметь своего человека в окружении царя, дабы знать разговоры отца и его намерения.
Сам себя успокаивал фельдмаршал: «Ну, это разговоры, слава Богу, переписки с ним не было. Может, он про то и забыл. Хотя, черт его знает, я же, например, помню».
Нет, не видел фельдмаршал никаких грехов за собой, связанных с именем царевича. То, что Алексей живал при его ставке, так это по велению самого царя. То, что Шереметев ласкал его, потакал юноше, так разве это грех? Он же наследник, кто ж посмеет отказаться услужить будущему самодержцу?
И все же сердце ныло у Бориса Петровича, ныло в предчувствии каких-то неприятностей.
В ноябре ему пришел указ царя, писанный от 29 октября 1717 года: «Незамедлительно следовать сюда в Петербург».
На этот раз фельдмаршал выехал сразу, даже не проверяя поклажу, настолько его утомила грызня с поляками.
Но уже в Зверовичах его нашел царский фельдъегерь с повелением ехать в Москву, куда выехал и сам государь.
В середине декабря длинный обоз фельдмаршала прибыл в Москву. И уже на следующий день Шереметев отправился в Кремль на доклад к царю.
Петр был хмур и задумчив. Слушал фельдмаршала не перебивая, но по лицу было видно, думал о другом. И лишь когда Шереметев в конце доклада выразил сожаление, что-де десант опять не состоялся по независящим от армии обстоятельствам, Петр молвил:
— Ничего, к весне мы увеличим свой флот и обойдемся без них. Вон твой друг Апраксин при Гангуте побил шведов, это первая наша победа на море. То ли будет впереди.
Потом, помолчав, спросил с горечью:
— Поди, слышал, граф, о моей беде?
— Слышал, ваше величество. Что делать? Дети не только радость отцу приносят.
— Если б только отцу, Борис Петрович. Он же, Алексей, престижу державы урон великий нанес. Европа сейчас со злорадством нам кости перемывает. Я ищу мира, езжу по королевским дворам, а у меня за спиной… в собственном доме… Эх… Ступайте, Борис Петрович, займитесь пока домом, вы давно об этом просили. Явится блудный сын, вы понадобитесь.
Выезжал из Кремля Шереметев с некоторым облегчением, тихонько крестясь в каптане: «Слава Богу, кажись, пронесло. Напрасно страшился».
Однако мысли о «блудном сыне» тоже тревожили Бориса Петровича: чего-то он натолочит отцу по возвращении?
Когда привезут царевича, никто не знал. Борис Петрович ждал со дня на день, даже Новый год отметил в ожидании, но после 10 января решился отъехать в ближайшую вотчину, наказав жене: «Если будет от царя посыльный за мной, немедля гони вершнего в деревню».
Но и там беспокойно поглядывал на Московскую дорогу. Успел осмотреть конюшни и амбары, отругал старосту за нерадение, за содержание лошадей. Одну ночь переночевал и уехал в Москву: а ну-ка Анна Петровна забудет прислать за ним.
Наконец 31 января граф Толстой привез царевича Алексея в Москву. Царь назначил встречу с ним на понедельник, 3 февраля, приказав прибыть в Кремлевские палаты всем архиереям, бывшим на Москве, боярам и сенаторам. Туда же было приказано явиться и фельдмаршалу при всех кавалериях.
Когда Борис Петрович вошел в палату, там уже был в сборе весь высший московский клир {289}, отдельной группкой вкруг канцлера Головкина толпились сенаторы и бояре. В палате стоял негромкий говор многих голосов, сливавшийся в характерный гул большого собрания.
Борис Петрович успел лишь поздороваться с генералом Вейде, как появился царь, широкими шагами прошел на средину зала. Гул в палате мгновенно угас, наступила напряженная тишина.
— Пусть войдет, — негромко сказал Петр.
Царевич явился в дверях белый как снег, с испуганным взглядом. За его спиной тенью маячил граф Толстой.
Алексей сделал несколько шагов в сторону отца и остановился перед ним, опустив вдоль тела, как плети, исхудавшие руки.
— Что ж ты натворил, Алексей? — заговорил царь при полной тишине. — Какому позору подверг меня — отца твоего и державу, вскормившую тебя.
— Прости, батюшка, — всхлипнул царевич и пал на колени. — Я виноват, виноват перед вами. И умоляю вас простить мне этот проступок.
— Я прощу тебя при двух условиях, Алексей. Если ты откажешься от наследства на Библии в пользу младшего брата и если назовешь тех, кто тебе советовал бежать.
— Я согласен, согласен, — закивал царевич.
— Встань.
Алексей поднялся.
