небылиц в среднем приходится одна правдивая история.
Тут Мерри признался мне:
— Я не получил никаких указаний из Лондона. Не понимаю почему.
— А что с полковником Уильямсоном?
— Он все еще в Лондоне.
— Иначе говоря, все ни с места с прошлого лета?
— Боюсь, что так.
Я был разочарован. Мне была необходима английская военная помощь. И английские деньги (нью-йоркские авантюристы оказались не такими уж щедрыми). А раз британского золота не заполучить, не прикинувшись, будто служишь английским интересам, мне пришлось снова расшевелить Мерри. Я сказал ему то, что он хотел услышать: что Запад жаждет отделения от Востока. Что же до жителей Луизианы, они «терпеть не могут правительства» (чистая правда) «и будут драться, если это необходимо для отделения». (Может, и это правда?)
— Они хотят, чтобы я был их вождем. — (Опять правда.) — И учредить республику под протекторатом Англии. — (И это могло оказаться правдой. В то время новоорлеанцы очень хотели избавиться от провинциальных американских варваров. Если бы Англия им помогла, они стали бы англичанами.) — А не то они обратятся к Парижу.
Я произвел должное впечатление.
— Правительство его величества весьма серьезно отнесется к делу, если оно примет такой оборот.
Пока вполне достаточно. Я вдохновил его снова написать в Лондон. Отныне все зависело от отклика премьер-министра Питта.
На другой день после моего прибытия в Вашингтон миссис Мерри настояла, чтобы я сопровождал ее на ипподром. Там в ноябре по будням происходили (а может, и ныне происходят?) конные состязания, венчаемые ежегодным балом жокей-клуба в соседней таверне. Гвоздь сезона.
Мы стояли под навесом, день был солнечный, по-зимнему прозрачный, и нам было очень хорошо. Вокруг нас шумливые вашингтонские хлюсты гуляли вовсю, попивали ром, чтобы согреться, и делали ставки. Как всегда, миссис Мерри сумела окружить себя хорошенькими женщинами и умными мужчинами. Я чуть не забыл о своих честолюбивых замыслах, но вот перед последним заездом огромный увалень направился ко мне с дальнего конца поля. Новый вице-президент Джордж Клинтон выглядел старым и смущенным.
— Бэрр! — воскликнул он, словно дороже меня у него никого не было. — Рад вас видеть!
— Мой преемник! Мой… сын. Я чувствую себя вашим отцом. Нет, призраком отца! И отомсти, когда ты все услышишь [87].
— М-м-м? — Клинтон никогда не отличался быстротой ума. — Мы тут много наслышаны о вашем пребывании на Западе.
— Не верьте ни единому слову из того, что слышите.
— Но говорят, вы там все лето провели. Лучше бы они оставались с нами, это в их же интересах.
— Как вам нравится быть вице-президентом?
— Более идиотской должности не придумаешь, а? Да еще для Джорджа Клинтона, бывшего губернатора, и в моем-то возрасте!
На другой день я обедал с президентом и с дюжиной конгрессменов. Я нашел Джефферсона в хорошей форме и не мог понять почему. Меня так озадачило его приподнятое настроение, что я попросил об аудиенции; весьма охотно он назначил мне время.
Меня приняли в подвальном кабинете, набитом садовым инструментом; там стояли две копировальные машины. Быть может, он изобрел наконец устройство, которое действовало.
— Очень удобно, полковник. Заведите себе такую же.
— Когда устроюсь — непременно.
— Да.
Он ни разу не посмотрел мне прямо в глаза в течение всего разговора, который длился два часа.
Я говорил почти откровенно, и один-единственный раз он тоже был откровенен — насколько позволяла его натура.
— Вы читали о моих планах относительно Запада? — Я начал in medias res [88] и поклялся, что не допущу никаких разглагольствований об архитектуре или о природе музыки.
— Газеты я читаю. — Джефферсон дотронулся до глобуса. Он сидел в кресле собственной конструкции: кресло ни с того ни с сего вдруг поворачивалось на шарнирах.
— Разрешите вам сказать, западные штаты ни за что не оставят Союз.
— Я рад. — Смелая попытка казаться беспечным.
— Могу добавить, что вы сами очень популярны на Западе.
Это правда, и он, конечно, об этом знал.
— Приятно слышать. Мне очень хотелось бы побывать в той части света, когда я освобожусь от этой ненавистной должности.
Я быстро пресек «плач президента». Нескончаемая песнь жалости к себе! Первым ее запел Вашингтон, а все последующие президенты подхватили — целый хор. В прошлом году даже Эндрю Джексон начал петь мне о жестокой судьбе, заставившей его править нами. Я оборвал Джексона, оказав, что меня вовсе не трогают его ламентации. Из всех, пожалуй, только у Джексона достает юмора смеяться над собой — слегка, правда, но смеяться. И то хорошо.
— Позвольте мне рассказать вам о делах на Западе. — И я-таки рассказал ему как можно точней.
Джефферсон слушал со вниманием, задавал точные вопросы, признался наконец, что ему «никто прежде не говорил о таких важных вещах, а ведь ему положено все это знать».
— Я рад с вами поделиться, ибо вам эти сведения куда важнее.
Джефферсон медленно крутил вокруг оси глобус.
— Признаюсь, полковник, я не верил иным… сенсационным сообщениям, которые читал о ваших путешествиях. Убежден, вы никогда и не мыслили себе отделения западных штатов.
Позже Джефферсону пришлось отрицать, что он тогда вообще что-то слышал о моих «предательских» шагах. На самом же деле он знал почти все. Да и я говорил с ним достаточно откровенно.
— Мы с генералом Уилкинсоном хотели бы собрать армию — когда-то во время экспедиции Мишо так предполагали действовать вы — и освободить Мексику. Как вам известно, это и было единственной целью моего путешествия на Запад. И я обнаружил, что каждый американец в той части света мечтает изгнать донов с нашего континента.
Сперва Джефферсон не проронил ни слова. Он играл глобусом и наконец повернул его Мексикой к себе.
— Вы ставите меня в трудное положение, полковник.
— Мне казалось, вы давно уже от меня этого ждали. Вы много раз говорили мне, что наша империя будет неполноценной без обеих Флорид, Канады, Кубы… и Мексики.
— Да, разумеется. Когда-нибудь нам будет принадлежать все полушарие. Я уверен. Но я ничего не могу сделать без войны с Испанией.
— Мне казалось, вы готовились… вы… готовитесь к такой войне.
— Есть вещи, не известные вам, полковник. — Джефферсон оттолкнул глобус и так порывисто откинулся в странном своем кресле, что я думал, он его опрокинет. — Я получил предложение от императора Наполеона. Как всегда, ему нужны деньги на его войны. Он предложил «уговорить» — именно этот деликатный глагол употребил его посланник — испанское правительство отдать нам Западную Флориду. За сей акт дружеского убеждения он просит два миллиона долларов. И мне хочется дать корсиканскому бандиту pourboire [89].
Меня удивило предложение Наполеона. Еще
