смерть, если так потребно Богам. Но он и в смерти не предаст веры дедичей и, надо думать, будет жить в памяти русских племен подобно великому князю Дмиру, не устрашившемуся надвигающейся на него погибели. Он, Могута, ни в чем не изменит себе, ничто не стронется в нем, когда наступит срок, и он покинет прежнюю форму и падет ниц пред матерью Мокошью.
Могута оглядел воинов, окружавших его, увидел в лицах ту же решимость, что жила в нем, и облегченно вздохнул. Велел поднять малиновый стяг, исполчил малые свои силы, наглухо закрыл подходы к святищу. Часть ратников отправил в лесное укрытие, а другую часть выдвинул вперед, наказав не вступать в соприкосновение с противником до той поры, пока он не подаст знак, а потом выехал на старом гнедом коне встречь подходящему войску, размахивая мечом и предлагая кому-либо из супротивных воевод принять его вызов на поединок. В какой-то момент помнилось, что в стане Святополка согласны ответить на его вызов, но скоро и там стихло, и если раньше кто-то и намеревался сразиться с ним, то теперь, подчиняясь общему суровому настрою, уже не мог этого сделать. Могута отъехал, спешился… Еще раз оглядел воинов: многие из них, поседелые, со шрамами на хмурых лицах, пришли к нему совсем юными еще в те дни, когда он только поднял знамя борьбы с киевскими воеводами, обложившими русские племена непосильной данью. Тогда он с переяславскими конниками просочился в деревляны и обрел среди лесных жителей, оставшихся верными Малу, боевых товарищей, они все с пониманием отнеслись к его начинанию, хотя бы и замешанному на крови. Но были среди воинов и молодые, едва ли не вчера впервые взявшие в руки меч. И глядя на них, теперь с волнением наблюдавших за приближающимися ратями, он загрустил. И он не сказал бы, отчего?.. Они сами выбрали себе дорогу. И он, если бы даже захотел, не сумел бы тут ничего поменять. В противном случае, был бы отвержен в русских племенах, не отошедших от старой веры, которая отпускает каждому его долю и ни в чем не нарушает душевного устроения, но как бы освобождает от земной неволи и возносит к предмету таинственному и обретающемуся в небесных сферах.
Время спустя, исчерпав свои силы, пали воины Даждь-бога, пораженные мечами и сулицами, в живых не осталось никого, кроме светлого князя и Варяжки. Они сумели пробиться сквозь оцепление и теперь находились на вершине холма, близ того места, где возвышался каменноликий Род. Варяжко с тревогой оглядывал распадок, покрывшийся серым туманом.
— Пора! — сказал он Могуте, кольчужка которого окрасилась кровью.
Но князь медлил.
— Что же мы?!.. — воскликнул воевода, когда туго натянутая цепь вражеских воинов приблизилась на полет стрелы. Могута обернулся к нему, устало сказал:
— Ты иди. Я остаюсь.
Но, увидев, что Варяжко не стронулся с места, князь с раздражением проговорил:
— Тебя ждут в городище. Там ты нужнее. А я ухожу к Богам.
Он выхватил тускло сверкнувший нож и ударил себя в грудь, выбрав место меж красных разодранных пластинок, и медленно, как бы нехотя, со слабым удивлением в глазах, точно бы это произошло чуть раньше обозначенного срока, осел на землю. Воевода склонился над ним, и тут увидел в лице у него, искаженном болью, как бы даже осуждение собственного непоспешания, которое может дорого обойтись людям в городище, еще не утратившим надежду. И, когда Могута испустил дух, он покинул его и пошел, все более ускоряя шаг, вниз с холма.
Варяжко укрывался в лесной чаще, пока не загустели сумерки, а потом отыскал тайный ход в городской стене и, протолкавшись сквозь колкие ветки заматеревшего подлеска, спустился в глухую, пахнущую загнивающей травой, мертвую тьму.
Он побывал в тереме у княгини и сказал ей про несчастье. Она выслушала его с напряженным спокойствием, как если бы не ожидала ничего другого, и ушла. Чуть свет она появилась на городищенской стене возле привратной башни. Лада была в белом одеянии, худая и бледная, глаза у нее горели. Она смотрела на холм, и в какой-то момент ей показалось, что она увидела мужа, он лежал на бревнах, возвышаясь над землею, и она намеревалась спросить у Варяжки, отчего это?.. И не успела. Старый воевода сам сказал, что так велико уважение к светлому князю, что даже враги почли за честь для себя вознести его прах на возвышение. Он сказал это с гордостью, и она вздохнула и долго смотрела в ту сторону… И опять она увидела мужа, но уже четче и яснее, морщины на лице у него приметно разгладились и, если еще что-то можно было прочитать в нем, то скорее легкое, ни к чему не влекущее удивление, он точно бы в последние мгновения жизни вспомнил что-то, о чем не успел сказать, и остро пожалел, что не успел… Но Лада знала, о чем он хотел сказать…
— Я приду к тебе, — прошептала она. — Ты жди…
За полдень в супротивном лагере стало суматошно и невесть почему разгульно. Люди толкались у затухающих костров, часто бегали к ближнему каменистому урезу горной речки, и там подолгу, гомоня и отфыркиваясь, плескались в студеной воде. Киевские воеводы, кажется, не спешили, как если бы заранее уверовали в успех. И не все ли равно, когда он придет, чуть раньше или чуть позже?.. И Варяжко с горечью подумал, что так и есть. Ну, куда ему с малой горстью старых воинов противостоять войску Великого князя? Тем не менее, воевода не дал себе послабки, еще раз обошел городские укрепления. У него возникло чувство, что на стенах собрались, покинув домы, все жители городища. Нечто напряженное и сильное, увиденное им в прекрасном лице Лады, как бы витало в воздухе, и нельзя было ни ослабить этого, ни отодвинуть, точно бы живущее в сердцах породило некую незримую силу, победить которую не так-то просто, а коль скоро киевскому воинству и удастся победить, то лишь в том случае, если будут перебиты все защитники Могутова городища, а еще и те вовсе малые и слабые от долгожития, кто пришел к стенам, чтобы поддержать близких сердцу. Если понадобится, и они встанут на пути врага, и тогда выпадет надобность убить еще и их. Эти малые и старые, кажется, более других приняли к сердцу слова Могуты, сказавшего однажды:
— Коль скоро отойдем от веры дедичей, то и погибнет великий Род, не вынесши унижения, и раскидаются русские племена по разным землям и сделаются обыкновенное серое людство.
Нет, они не хотели бы этого,
