И вот мы снова шагаем, и жжет солнце, и пересохло в горле, но зато холмы не удаляются больше, замерли на месте.
Потом начинают расти.
И вот мы у песчаной горы. Снизу кажется, что добраться до вершины невозможно. Мы с трудом переставляем ноги, по колено увязаем в песке, песок хрустит на зубах, но все же мы медленно поднимаемся. Потом ноги уже не держат нас, и мы ползем вверх, помогая себе руками. И вот наконец вершина холма, и мы одновременно видим где-то у горизонта серебряную полоску.
— Река… — выдохнула Гавхар и обвела языком пересохшие губы.
— Река… — подтвердил я.
Сколько времени пролежали мы в изнеможении? Наверное, немного — серебряная полоска на горизонте манила к себе, и мы не сводили с нее глаз.
Вниз мы спускались бегом, но внизу Гавхар снова опустилась на песок.
— Что с тобой?
— Ноги…
Ступни у нее потрескались, щиколотки распухли, а выше кожа была покрыта красной сыпью. Я стал дуть ей на ноги, и она улыбнулась сквозь слезы боли…
— Ничего, река уже близко… Дойду…
— Знаешь что, давай я понесу тебя, ну-ка, забирайся ко мне на спину!
Гавхар покачала головой. Но я положил ее руки себе на плечи и заставил подняться. Она оказалась неожиданно легкой.
— Лучше ногам стало?
— Да… Только тебе тяжело, я же вижу!
— Ну что ты! Слушай, я тебя так до Хивы понесу, согласна?
Гавхар счастливо рассмеялась.
— Да! Как хорошо, что удалось бежать вдвоем… Что бы я одна здесь делала?
— Больше я тебя никогда, никуда не отпущу! Останешься со мной?
Гавхар прижалась ко мне горячей щекой. Я остановился.
— Знаешь что, Гавхар… Поцелуй меня!
Она не ответила, но я слышал, как забилось за моей спиной ее сердце…
Жаркое дыхание, и будто язычок пламени коснулся моей щеки…
— Бекджан… отпусти меня.
— Почему? Я совсем не устал…
Но она уже не обнимала меня за плечи, и я тихонько спустил ее на песок. Она закусила губу, но пошла сама, рядом со мной. Когда я нечаянно прикоснулся к ней, она отдернула руку.
— Что ты, Гавхар?
Она не ответила, молчала, все так же закусив губу, и я увидел, что она вся дрожит, — ее трясло как в лихорадке… Я обнял ее, она приникла ко мне и заплакала.
У меня от жалости комок подступил к горлу, ее слезинка обожгла, скользнула по моей щеке, я гладил ее худенькие плечи и слышал горьковатый аромат ее волос…
— Если б нам удалось дойти… Ты ведь не оставишь меня, Бекджан?.. Я боюсь…
— Ну что ты! Не бойся, нас уже не догонят. Теперь мы всегда будем вместе…
Она продолжала всхлипывать, говорила сквозь слезы:
— Простите меня, подруженьки. Что с вами сделали? Сама не понимаю, как я вырвалась… кусала кого-то… бежала…
Я гладил ее волосы и шептал ей на ухо:
— Не мучай себя… Еще немного потерпи, доберемся до реки, до своих, тогда и девушек освободим! Не бойся, никто не тронет тебя, не плачь… Пойдем лучше, давай я опять понесу тебя…
— Ничего… я сама…
Она вытерла слезы, дала мне руку, и мы зашагали, и Гавхар ступала осторожно, а я хотел, чтобы ее боль через наши руки ушла от нее, передалась мне…
Так мы прошли несколько сот шагов, и когда я посмотрел вперед, сердце у меня упало: на месте серебряной полоски выросли какие-то холмики…
Гавхар тоже увидела их и в тревоге обернулась ко мне:
— Что это? Где река?
— Наверное, за теми холмами, — успокоил я ее, — мы смотрели сверху, а сейчас холмы ее загораживают… — Но в голосе моем не было уверенности.
Гавхар не ответила, но старалась теперь идти быстрее.
И вот мы у невысокой гряды холмов, перевалили ее, — но река точно ушла в песок — нет ее! Да была ли она? Я сам испугался своей мысли. Неужели нас обманул мираж? Я без сил опустился на песок. Гавхар оглядывалась растерянно.
— Куда же она провалилась? В какую сторону идти?
— Не знаю.
Я закрыл слезившиеся от напряжения глаза, а когда открыл — на горизонте снова мерцала серебряная полоска.
— Смотри, река, — Гавхар протянула руку, показывая мне на нее.
— Это не река, Гавхар. Это мираж… Мы заблудились…
— А холмы? Ведь нас вчера гнали через холмы?
— Наверное, их тут много…
Река должна быть где-то недалеко. Но где, в какую сторону идти?
Я огляделся. Кругом, до самого горизонта, мертвая желтизна пустыни, и неоткуда ждать помощи… И серебряная полоска зазывает дальше в пески…
— Что же делать? — спросил я растерянно.
— Надо идти…
— Но куда?
Гавхар уверенно показала рукой налево, и я вдруг почувствовал глухое раздражение — откуда она знает?
— Слушай, — торопилась объяснить Гавхар, — нас вчера басмачи вели к востоку от реки, — помнишь, солнце садилось за спиной? А сегодня мы только раз повернули — когда подумали, что видим реку. Значит, надо вернуться… И идти, как утром… Вот увидишь, мы найдем ее!
Я не стал спорить. Конечно, река не течет по прямой, и можно искать ее в песках хоть несколько дней… Но все равно — надо же куда-то идти… А правильно мы идем или опять плутаем — это увидим потом…
Теперь нас мучила не только жажда, но и голод… Губы у меня потрескались и болели, было трудно дышать… Я уже не думал о реке и хотел только одного — чтобы солнце скорее опустилось и вечер принес облегчение… Ноги мои были растерты и саднили, я ощущал каждый гвоздик, каждый шов моих сапог — но стащить их с распухших ног уже не мог.
На ноги Гавхар я боялся смотреть. И все же сильнее всего мучила жажда.
— Господи, хоть бы глоток воды, хоть один, и тогда бы я уж дотерпела… — не выдержала, пожаловалась Гавхар.
Я не ответил. Где его возьмешь, этот глоток… Колодцы в пустыне есть, но, как я слышал, только на старых караванных дорогах… Или наоборот, дороги прокладывали от колодца к колодцу… Вода в них, наверное, холодная, жара ведь под землю не проникает…
— О чем ты думаешь? — спросила Гавхар.
— О воде…
— И я… Сейчас бы выпила целое ведро… Помнишь колодец в нашем дворе? Я нашу корову всегда колодезной водой поила, сама для нее доставала… Мама говорила, пусть пьет из арыка, ничего с ней не сделается, только наша корова из арыка не пила, привыкла к чистой воде… Вода у нас в колодце холо-одная была, и в ведро попадались большущие жабы… Говорят, жаб надо опускать в молоко, чтоб не скисало…
Гавхар вдруг запнулась и показала рукой — смотри.
Чуть в стороне поднимался над песком небольшой кустик, вроде колючки. Мы скорей свернули к нему. Низенький, стебель сухой, мелкие веточки с желтыми листиками. Я оторвал веточку — излом был влажным — и отдал ее Гавхар, она слизнула влагу и сморщилась, выплюнула.
— Горько…
Я попробовал тоже — ужасная горечь. Мой отец умел лечить травами и не раз показывал мне полезные чем-то растения, рассказывал об их целебных свойствах. Но что это за куст с таким горьким соком, я не помнил. Машинально я подергал стебель — и вдруг песок вокруг него стал проваливаться, посыпался куда-то вниз, и я увидел отверстие, дыру с твердыми краями, и с них струился вниз песок…
Гавхар испуганно попятилась, я тоже сделал шаг назад.
В самом деле, может, там гнездо змеи!
И вдруг я понял!
— Гавхар, ведь это колодец! Там должна быть вода!
Я легко вытащил с корнями куст и отбросил его в сторону, потом торопливо стал выбрасывать из ямки песок. Вот моя рука задела за что-то твердое, показались сухие ветки, какие-то корни… Я начал выдергивать их и понял, что это настил… Мы были над колодцем, прикрытым настилом и засыпанным песком!
Я уже не помнил ни об усталости, ни о реке, ни о басмачах. Лихорадочно раскидал песок, расчистил настил из корневищ саксаула… Разобрал — под ним оказался еще настил, плотно уложенные жердинки. И вот — застоявшийся воздух, запах сырости, в темном провале — звонкое шлепанье: кап, кап, кап, кап… О, какая это была музыка! Я смеялся, я орал в полный голос:
— Вода, Гавхар, вода! Ты слышишь? Иди, послушай! Капает!..
Гавхар склонилась над колодцем и жадно всматривалась в звенящую глубину.
— Как часто капает… Будто что-то живое там… Как же мы ее достанем? Наверное, здесь глубоко, да?
— Попробую спуститься.
Стенки колодца оказались плотными. После недолгих поисков я обнаружил углубления в них, куда можно было поставить ногу… Колодец был неглубокий, в полтора моих роста, и в полутьме на дне я увидел посудину, полную до краев: с наклонного желоба, спускавшегося от стены, в нее бежала по капле вода… Я осторожно поднял посудину: чугунный котелок. О, какая вкусная, какая холодная была в нем вода. Я мысленно благословил неведомого нашего спасителя, того, кто нашел источник и вырыл колодец… Второй глоток был еще слаще первого — каждая моя жилка отозвалась на него, исчезло мутное безразличие, голова стала ясной… Третьего глотка я не сделал — подал котелок наверх, Гавхар.
