— Потому что мой брат не такой, как все! — не выдержав, крикнула Гиамона.
Изумленный, не ожидавший возражений, Грау стал заикаться:
— Что? Что ты хочешь сказать?
— Ты все прекрасно понимаешь. Не думаю, что тебе надо напоминать об этом.
Грау потупил взгляд.
— Именно сегодня, — пробормотал он, — я встречался с одним из пяти советников города, надеясь, что меня, как консула гильдии гончаров, изберут членом Совета Ста. Похоже, мне удалось склонить на свою сторону троих из пяти советников, остались только судья и викарий. Ты только представь, что скажут мои враги, если узнают, что я предоставил убежище беглому рабу!
Гиамона мягко напомнила:
— Мы обязаны ему всем.
— Я всего лишь ремесленник, Гиамона. Богатый, но ремесленник. Знать презирает меня, а торговцы ненавидят все больше и больше. Если станет известно, что мы приютили беглеца…. Ты знаешь, что скажет знать, у которой есть земли?
— Мы всем обязаны Бернату, — с твердостью в голосе повторила Гиамона.
— Хорошо, тогда дадим ему денег и пусть уходит.
— Ему нужна свобода. Один год и один день.
Грау снова начал нервно ходить по комнате. Потом он всплеснул руками и закрыл ими лицо.
— Мы не можем, — пробормотал он сквозь пальцы. — Не можем, Гиамона… Ты не представляешь, чем это чревато для нас!
— А ты представляешь?.. — прервала она его, снова повышая голос. — Ты представляешь, что случится, если мы выгоним Берната? Его схватят агенты Ллоренса де Беллеры или твоих собственных врагов и узнают, что ты всем обязан ему, беглому рабу, который согласился отдать в качестве приданого то, что принадлежало ему.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет, Грау, нет. Но ведь так все и есть. Если ты не хочешь помочь Бернату из чувства благодарности, так сделай это ради себя самого. Лучше держать это под контролем. Бернат не уйдет из Барселоны, он хочет свободы. Если ты его не приютишь, то получишь беглеца и ребенка — обоих с родинкой у правого глаза, как и у меня! — которые будут бродить по Барселоне и в любую минуту могут оказаться в руках твоих врагов, которых ты так боишься.
Грау Пуйг пристально посмотрел на супругу. Он хотел было ответить, но только махнул рукой и вышел из комнаты. Гиамона слышала, как он поднялся по лестнице в сторону спальни.
— Твой сын останется в большом доме. Донья Гиамона позаботится о нем. Когда мальчик достигнет определенного возраста, он пойдет в подмастерья.
Бернат перестал слушать Хауме. Первый помощник явился на рассвете. Рабы и подмастерья повскакивали со своих тюфяков, как будто вошел сам сатана, и выбежали из помещения, толкая друг друга. Бернат пытался успокоить себя тем, что за Арнау будут присматривать и мальчик приобретет профессию, а затем станет свободным человеком.
— Ты понял? — спросил его Хауме.
Бернат молчал, и Хауме выругался:
— Проклятые крестьяне!
Бернат чуть было не ударил его в ответ, но улыбка, появившаяся на лице первого помощника, сдержала его.
— Соглашайся, — продолжил Хауме. — Сделай это, и твоей сестре не придется за тебя заступаться. Я повторю тебе главное, крестьянин: ты будешь работать с утра до вечера в обмен на кров, еду и одежду… Гиамона будет заботиться о твоем сыне. Тебе запрещено заходить в дом; ни под каким предлогом ты не можешь этого делать. Тебе также запрещено выходить из мастерской, пока не пройдет год и день, которые нужны, чтобы ты мог получить свободу. И каждый раз, когда какой-нибудь незнакомец войдет в мастерскую, ты должен обязательно прятаться. И еще, ни в коем случае не рассказывай, что с тобой произошло, даже здесь. Хотя эта родинка… — Хауме покачал головой. — Это все, о чем договорился хозяин с доньей Гиамоной. Доволен?
— Когда я смогу видеть моего сына? — спросил Бернат.
— Это меня не касается.
Бернат закрыл глаза. Впервые увидев Барселону, он пообещал Арнау свободу. У его сына не будет никакого сеньора.
— Что я должен делать? — спросил он наконец.
— Загружать дрова. Загружать стволы за стволами, сотни стволов, тысячи стволов, которые необходимы для работы печей. И следить, чтобы они не гасли. Носить глину и убирать. Убирать грязь, песок и пепел из печей.
Медленно тянулись дни. Бернат трудился в поте лица. Выносил пепел и песок за дом. Когда возвращался, покрытый пылью и пеплом, мастерская снова была грязной и он начинал все сначала. Под пристальным взглядом Хауме вместе с другими рабами он выносил готовые изделия на солнце. Первый помощник контролировал работников каждую минуту, прохаживаясь по мастерской, покрикивая, раздавая оплеухи молодым подмастерьям и грубо обращаясь с рабами, для которых не жалел и кнута, когда что-то было ему не по душе.
Один раз, когда рабы ставили на солнце большую посудину, та вырвалась у них из рук и покатилась. Хауме в ту же секунду достал виноватых кнутом. Посудина даже не треснула, но первый помощник закричал, как бесноватый, раздавая удары рабам, которые вместе с Бернатом несли ее. Дошла очередь и до Берната.
— Попробуй только, и я убью тебя, — пригрозил Бернат, спокойно глядя в лицо Хауме.
Первый помощник заколебался и, покраснев, стал щелкать кнутом в сторону остальных, уже успевших отойти от него на приличное расстояние. Хауме погнался за ними, и Бернат облегченно вздохнул.
При всем этом Бернат продолжал много работать, и его не надо было подгонять. Ел он то, что давали всем.
Поначалу ему хотелось сказать толстой женщине, готовившей им, что он своих собак кормил лучше, но видя, как подмастерья и рабы с жадностью набрасываются на еду, предпочел смолчать. Спал Бернат в одном помещении с остальными работниками, на соломенном тюфяке, под которым хранил свои скудные пожитки и деньги, которые ему удалось захватить с собой. Благодаря столкновению с Хауме он завоевал уважение рабов и подмастерьев, а также прочих помощников хозяина, приглядывающих за ними, поэтому спал спокойно, несмотря на блох, запах пота и храп.
И все это он терпел ради тех двух раз в неделю, когда чернокожая рабыня, свободная от обязанностей по дому, приносила ему Арнау, который обычно спал. Бернат брал сына на руки и вдыхал аромат, исходивший от него, от чистой одежды, от детских мазей. Потом, чтобы не разбудить ребенка, он приподнимал одежду, чтобы посмотреть на его ножки, ручки и кругленький животик. Арнау рос и набирал вес. Бернат убаюкивал его и, повернувшись к Хабибе, молодой мавританке, умолял ее взглядом дать ему побыть с сыном еще немного. Иногда он пытался погладить малыша, но его потрескавшиеся ладони царапали кожу ребенка, делая ему больно, и Хабиба без раздумий забирала его. Несколько дней спустя Бернат пришел к молчаливому соглашению с мавританкой: она старалась молчать, а он гладил румяные щечки малыша тыльной стороной ладони, чувствуя при этом, как от прикосновения к нежной коже малыша у него по телу пробегали мурашки.
Когда же наконец девушка знаками показывала, чтобы он вернул ей ребенка, Бернат целовал сына в лоб и неохотно передавал его няньке.
По прошествии нескольких месяцев Хауме понял, что Бернат мог бы выполнять более полезную работу для мастерской. Они оба научились уважать друг друга.
— Рабы не думают, когда работают, — как-то при случае сказал первый помощник Грау Пуйгу. — Они трудятся только из страха перед кнутом, не прилагая стараний. А вот ваш зять…
— Не говори, что он — мой зять! — перебил его Грау, понимая, что Хауме получил удовольствие, позволив себе в разговоре с хозяином эту вольность.
— Крестьянин… — поправил себя помощник, делая вид, что сконфузился. — Этот крестьянин не такой, как все. Он проявляет интерес даже к маловажным поручениям. Он чистит печи так, как никогда прежде их не чистили… И что ты предлагаешь? — резко спросил Грау, не отрывая взгляда от бумаг, которые просматривал.
— Может быть, его следует занять другими работами, где требуется больше ответственности? — Хауме пожал плечами. — Учитывая, что он обходится так дешево…
Услышав эти слова, Грау поднял голову и посмотрел на первого помощника.
— Не заблуждайся, — сказал он ему. — Бернат не стоил нам денег как раб, не заключал с нами договор как подмастерье, и ему не придется платить как помощнику мастера, но это самый дорогой работник, который у меня есть.
— Я имел в виду…
— Знаю я, что ты имел в виду. — Грау снова занялся своими бумагами. — Делай то, что считаешь нужным, но я тебя предупреждаю: этот крестьянин никогда не должен забывать своего места в мастерской. Иначе я выкину тебя отсюда и ты никогда не станешь мастером. Ты меня понял?
Хауме согласился, но с этого дня Бернату поручили помогать непосредственно помощникам мастера; он стал также приглядывать за молодыми подмастерьями, не умевшими обращаться с большими и тяжелыми пресс-формами из огнеупорной глины, которые должны были выдерживать температуру, необходимую для обжига фаянса или керамики. Из них делали огромные пузатые тинахи с узким, очень коротким горлышком и плоским основанием. Их вместимость достигала двухсот восьмидесяти литров. Такие кувшины предназначались для перевозки зерна или вина. До этого времени Хауме приходилось привлекать для подобных работ по меньшей мере двух своих помощников. Благодаря Бернату достаточно было одного, чтобы довести процесс до конца: сделать пресс-форму, обжечь ее, наложить на тинаху слой оксида олова и слой оксида свинца в качестве флюса. Затем нужно было поставить ее во вторую печь, с меньшей температурой, чтобы олово и свинец не расплавились и не смешались, тем самым обеспечив изделию непроницаемый стекловидный слой белого цвета.
