— Блаженны глаза твои, царица, что видели это торжество, и уши твои, что слышали эти молитвы. Дождаться бы и мне когда-нибудь… Ах, что я говорю… да продлит господь жизнь моего государя.
— Да, Седа, это было возвышенное и трогательное зрелище. Я удивляюсь, как царь, помазанный с таким торжеством, мог сойти с пути истинного и как присутствующие на подобном празднестве князья могли изменить ему… Когда католикос, после опроса государя, обратился к народу и спросил: «Хотите ли вы находиться под властью сего человека так же, как он обещал хранить вас, и хотите ли вы верой и правдой утвердить его царствование и исполнять покорно его приказания?» — вся церковь в один голос воскликнула: «Да, да, он наш владыка и царь!» А теперь, кто из князей остался ему верен, кто не восстал против него?..
— Ах, милая царица, расскажи, умоляю тебя, как происходил обряд коронования? А из молитв ты ни одной не помнишь?
— Они очень длинные, Седа, пересказать их невозможно. Надо их слышать, видеть торжество. Прежде всего царю вручают меч, потом царский перстень, затем корону.
— А молитвы?
— Каждый раз читают особые.
— Что, например, говорят при вручении меча? Это очень любопытно. Дают ему право разить?
— Конечно. Но… что я хотела вспомнить? Забыла… Подожди. Да, его взгляд… Он ни на кого не смотрел. Все ловили его взгляд, но никто не знал, на кого он посмотрит. Когда епископы вручили ему меч и католикос высоким и ясным голосом прочел: «Прими меч сей из рук апостольских епископов. Сим воцаришься ты во спасение церкви и всего народа, который твоей державной рукой опекается. Опояшь меч вокруг чресел своих, и царствуй в духе истины, и да возвысишься сим над нечестивыми и неверующими… и да спасешь сим народ свой и церковь и будешь споспешником вдов и сирот, освободителем пленных и утешителем сокрушающихся…» Тут государь поднял в первый раз свой взор и остановил его на мне. Мне казалось, будто он говорит: «Это все я должен совершить вместе с тобой». Все присутствующие это увидели, и многие мне позавидовали. За этот единственный, возвышающий и внушающий гордость взгляд многие высокорожденные княжны отдали бы свою жизнь. Но он оказал эту честь только гардманской княжне. Не могу выразить, что я почувствовала в это мгновение: небо опустилось, или я поднялась в небесные высоты…
— Ах, царица, и ты все это забыла!..
— Подожди, не прерывай меня. Я больше ничего не слышала, все мое существо было проникнуто каким-то блаженным и восхитительным чувством… Слова матери-царицы привели меня в себя. Я стояла рядом с ней. «Опустись со мной на колени и моли бога, чтобы он продлил дни моего и твоего государя», — сказала она мне голосом, полным материнской любви. И мы вместе опустились на колени. Я молилась с таким жаром, как никогда в жизни. Слезы текли из моих глаз, как из родника. Были ли это слезы радости или предчувствие будущих страданий, — не знаю.
Когда кончилось торжественное служение и хор певчих запел молитвы, к руке государя подошли сначала епископы, затем мать-царица, царь Грузии, армянские князья и, наконец, знатные женщины. Из девушек я первая приложилась к руке государя, и губы мои дрогнули. Мое лицо горело. Я поспешила вместе с матерью пройти сквозь толпу, которая расступилась перед нами и стала посылать мне вслед благословения. Государь вышел из церкви, окруженный епископами и князьями. Он сел на покрытого золотой броней коня, над которым высоко держали пурпурный балдахин. Перед государем ехал спарапет[9], по сторонам князь-знаменосец и князь — налагатель венца, а затем вооруженный отряд телохранителей. За ними следовали царская семья и высшая знать. А то, что творилось на улицах города, не поддается описанию. Весь Двин, обратившись в одно дыхание и в один взгляд, ожидал выхода своего государя. Когда показалось знамя спарапета, Двин дрогнул от радостных возгласов. Гремели улицы, площади, бойницы, башни и даже находящиеся за городом бастионы. Народ благословлял и величал Ашота Железного.
По возвращении во дворец мы тотчас же отправились поздравлять государя. Здесь были все князья и княгини. После наших поздравлений мать-царица посадила меня рядом с собой на расшитый золотом диван и стала занимать разговорами. Чем я ей понравилась, не знаю, но видно было, что душой и сердцем она привязалась ко мне. Вопреки принятому обычаю, царица очень долго задержала нас у себя. Когда мы уходили, она сняла с шеи вот это ожерелье и, надев его на меня, сказала: «Это дар императора Василия супруге Ашота Первого. Я получила от нее это ожерелье. Тебе же я дарю его как будущей царице. Твоя преемница унаследует это ожерелье от тебя, и дар последней ветви аршакунских царей останется в царском роде Багратуни». Сказав это, она обняла меня и горячо поцеловала. Все было решено. Я стала невестой царя. После этого можешь себе представить, как счастлива я была в царских палатах Двина.
Но, увы, от всего этого остались лишь одни светлые воспоминания и это ожерелье, обвившее мою шею в самые счастливые минуты моей жизни…
7. О неизвестных царице бедствиях, перенесенных армянским народом в течение трех лет
Царица умолкла на полуслове. Радостные воспоминания не успокоили ее, а, наоборот, усилили страдания. Положив голову на руки, царица молчала несколько мгновений. Потом, не в силах преодолеть душевного волнения, она заплакала.
Седа, увидев ее слезы, встревожилась:
— Дорогая царица, ты плачешь? Эти воспоминания о счастливых днях должны радовать тебя, а ты грустишь…
— Все минуло, Седа. Витязь, чей взгляд внушал мне гордость, чья улыбка делала меня счастливой, больше не мой и никогда не будет моим…
— Не говори так, царица. Если счастье не бывает длительным, то и несчастье не вечно. Они постоянно сменяют друг друга. Каждое начало имеет конец, и вслед за грустью приходит радость. Твой любимый герой вернется к тебе…
— Молчи, Седа!
— Надо только иметь терпение. Бери пример с нашего государя и твоего супруга. Какие только испытания не посылала ему судьба! Какие только неудачи не постигали его, но он терпением и стойкостью побеждал все трудности.
— Ах, Седа, как ты мало понимаешь!.. Такого горя, такой потери, как у меня, у него не было.
— Нет, царица, ты мало знаешь, прости меня за смелость…
— О чем ты говоришь?
— О тяжких испытаниях, которые он перенес. Ты сейчас говорила о том счастливом дне, когда в Двине короновали победителя Ашота, а знаешь ли ты, какие ужасные несчастия обрушились на него через несколько месяцев?
— Об этом времени я почти ничего не знаю.
— Потому, что многое от тебя скрывали.
— Я вспоминаю, как по возвращении из Двина в Гардман отец однажды сказал, что нужно послать несколько отрядов государю во внутренние провинции для подавления восстаний.
— Да, ты знала только это и больше ничего.
— Иногда я спрашивала, почему Ашот не приезжает в Гардман и…
— «Когда же будет наша свадьба?» Этот вопрос ты однажды задала и мне и при этом покраснела.
— Я помню.
— А князь Севада то обнадеживал, то разочаровывал тебя, однако так, чтобы не слишком огорчить.
— Это тоже верно. Но мне не рассказывали ничего и позже, когда все вокруг обсуждали какие-то важные события.
— Поэтому тебе неизвестно, с какими бедствиями пришлось бороться бедному государю в течение трех долгих лет. Сколько героических усилий потребовалось, чтобы залечить раны, нанесенные его стране жестокими насильниками!
— Расскажи мне, что же случилось после коронации?
— После коронации? О, многое! И причиной некоторых раздоров была моя юная госпожа.
— Я?
— Да, моя царица, ты.
— Как, Седа? Это интересно.
— Ты видела сама, как армянские князья, объединившись, собрались в Двине, чтобы короновать Ашота Железного.
— Да, и как все были веселы во время этого народного праздника.
— Но очень скоро радость некоторых сменилась печалью. Они радовались воцарению Ашота, но воспротивились твоему замужеству. Многим хотелось, чтобы гордая дочь Саака Севада, отказавшая им, стала женой простого дворянина, а не армянской царицей. Но мать государя среди многочисленных княжен, съехавшихся в Двин, выбрала именно тебя. Кроме отвергнутых тобой женихов, против царя были настроены и те князья, которые имели дочерей-невест и обольщали себя надеждой, что царь станет их зятем. Ожерелье, которое так дорого тебе, разрушило эти надежды. Князья вернулись в свои страны, затаив неприязнь к царю. Княгини, матери невест, кололи самолюбие мужей и разжигали их ненависть. В конце концов в нескольких областях Армении вспыхнули восстания. Некоторые из князей, не смея идти против царя, затеяли войну между собой, рассчитывая хотя бы таким путем нарушить покой в стране. Так, Гурген, брат царя Арцруни, воспользовавшись отсутствием сюнийского князя Смбата, подговорил своего брата, тирана Гагика, осадить Нахиджеван и взять его. Гагик так и сделал. Узнав об этом, князь Смбат с многочисленным войском пошел на Арцруни, чтобы освободить свои владения. Обе стороны в яростных боях понесли большие потери. Погибло множество народа. Остальные князья, вместо того чтобы помочь царю и в случае надобности присоединиться к нему со своим войском, оставили его. Некоторые попытались даже восстать против царя. Государь вынужден был вновь отвоевывать города и крепости и вести войну в собственной стране. Грузинский царь Атырнерсех, подстрекаемый враждебно настроенными к государю армянскими князьями, попытался захватить некоторые из наших северных областей. Впрочем, эти действия были направлены скорее против тестя царя Ашота, князя Севада. Государь вынужден был пойти против Атырнерсеха и разорить несколько грузинских провинций. Раздоры вызывали все новые и новые смуты. Многие князья, воспользовавшись трудным положением царя, поднялись друг против друга, кто с целью утолить жажду старой родовой мести, кто завладеть землями другого.
