А. Марченко - Диктатор

— Решено,— деловито, как на заседании Политбюро, сказал Сталин.

И они принялись дотошно штудировать статью «Сталин и Красная Армия».

Вступление к статье явно не понравилось Сталину. Туманно, никакой конкретики, витиевато и без всякого намека на признаки ума. Видимо, писаки, сочинявшие для Ворошилова этот панегирик, не могут похвастаться большим количеством извилин в своих мозгах. Ну в самом деле, что это за «события величайшего значения», или «кругом нас произошли громадные изменения», или «в другом виде представились наши перспективы»? Ну прямо ни Богу свечка, ни черту кочерга! Ответа нет, зато эти глупцы сочли возможным, набросав ворох ничего не значащих фраз, походя пристегнуть к ним товарища Сталина, заявив, что «со всеми этими событиями (какими, черт вас подери?!) неразрывно связана богатая и многогранная революционная деятельность товарища Сталина».

Ну и дундуки! С такими пропагандистами далеко не уедешь! Приятно, конечно, их утверждение, что «значение товарища Сталина как одного из самых выдающихся организаторов побед Гражданской войны было до некоторой степени заслонено и не получило еще должной оценки». Несомненно, пробел этот должен быть ликвидирован, но для этого нужны хорошие перья, не чета этим ворошиловским бумагомарателям на подхвате! Впрочем, Сталина резануло то, что он всего лишь, оказывается, один из самых выдающихся, а не единственно выдающийся. Кого они там имели в виду, в череде этих самых выдающихся? Себя, конечно, Ворошилова, Буденного и иже с ними…

Сталин отбросил неприятную мысль и углубился в чтение раздела статьи о Царицыне. Потом неожиданно обернулся к жене:

— Надюша, помнишь Царицын?

— Все помню, Иосиф. Даже во сне часто вижу. Царицын… Правда, теперь это уже Сталинград. Вот уже четыре года.

— Ты знаешь, это не моя инициатива,— будто оправдываясь, сказал он.

То, что Царицын в 1925 году решили переименовать в Сталинград, в сущности, совпадало с потаенной мечтой самого Сталина еще с времен Гражданской войны. Он считал, что вложил в дело обороны Царицына столько ума, сил, нервов и воли, что такое переименование было бы вполне заслуженным. Тем более что после смерти Ленина именем его был назван Петроград. «Целый год понадобился этим великим тугодумам, чтобы проявить инициативу,— сердито размышлял Сталин.— Признались потом, что боялись нарушить традицию называть город именем человека еще при его жизни. Подумаешь! Революция отбросила, как ненужный хлам, и не такие традиции! И на кой черт мне это переименование после моей смерти? Ну а теперь эти неандертальцы из Политбюро войдут во вкус. Они спят и видят, что их неблагозвучные имена запечатлены навеки в названиях городов и краев, областей и районов, поселков и деревень, улиц и площадей, школ и больниц, институтов и колхозов, пароходов и паровозов. Не откажутся прилепить свое имя к любому самому захудалому хутору. И что это будут за скверные, уродливые, труднопроизносимые названия! Ну, к примеру, какое чистое, приятное название Луганск, откуда вылупился наш наркомвоенмор, бывший слесарь. Лугами пахнет, скошенным сеном, свежими ветрами… А станет Ворошиловград, язык сломаешь! Или Владикавказ. Какая мощная символика! Россия владеет Кавказом! Отвечает историческим реалиям. А что получится, если окрестить его, скажем, Орджоникидзебургом? Всего лишь из-за того, что наш неугомонный товарищ Серго имел удовольствие там воевать, пить вино и кушать шашлыки из молодого барашка».

— Помнишь, Иосиф,— будто издалека донесся до него голос Надежды Сергеевны,— поезд медленно тащится в Царицын, без конца тормозит на полустанках. Под гармошку, со свистом пляшут «Яблочко» пьяные братишечки. Отборная брань, треск пулеметов, а мы с тобой в салон-вагоне…

— Сейчас ты, чего доброго, вспомнишь, как я затащил тебя в свое купе? — насторожился Сталин, прерывая жену.

— Иосиф…— Щеки Надежды Сергеевны зарделись.— Если бы я воспротивилась, никто бы меня не затащил. Даже всесильный товарищ Сталин.

— Ты не лукавишь? — Он бросил на нее недоверчивый взгляд.— А то ведь Ольга Евгеньевна на всех перекрестках, как сорока, верещала, что я тебя изнасиловал…

— Не трогай мою маму! — гневно оборвала его Надежда Сергеевна.

— Правда глаза колет,— не сдавался он.— Ладно, не будем ссориться из-за пустяков. Все это уже история. Вот тут Клим верно вспоминает, какая там была тогда чертовщина! Левые эсеры, эти истеричные хлюпики, подняли мятеж. Изменил подлец Муравьев. К Баку подбирались англичане. Смотри, он еще способен на приличные метафоры: «Все горит в огненном кольце». Избитая фраза, конечно. А вся эта заваруха, между прочим, из-за твоего любимого Ильича. Этакий добряк с замашками авантюриста. Кто его понуждал приглашать в свою компанию эсеров? Вот и получил нож в спину. А потом слезно к товарищу Сталину: «Выручай, спасай!» Сколько раз по его просьбе мне приходилось чистить эти авгиевы конюшни военного ведомства! Троцкий напакостит, а товарищ Сталин — чисть! Это справедливо?

— Иосиф, тебе не совестно? Тебе еще только пятьдесят, а ты уже такой несносный ворчун. Ну как можно?

— Знаю, знаю тебя, защитницу. Лучше бы мужа защитила. Факты, моя дорогая, упрямая вещь: твой Ильич вечно шарахался из одних объятий в другие. Окрестил Троцкого «Иудушкой», а сам вознес его в наркомвоенморы. Какой из Иудушки полководец? Тоже мне, фельдмаршал липовый! Всерьез уверовал, что победить на войне можно с помощью его краснобайства. А Бухарину Ильич приклеил ярлык путаника в теории и тут же определил его в «любимцы партии». Далеко мы пойдем с такими любимцами!

Сталин, впрочем, хорошо понимал, что и он и Троцкий добивались в Царицыне одной цели и наводили железный порядок там, где они появлялись. Но было и весьма существенное отличие: Троцкий расстреливал врагов и неугодных под аккомпанемент своих пламенных речей о неизбежном пожаре мировой революции. Сталин делал то же самое, предпочитая безмолвствовать.

Сталин был твердо убежден: без расстрелов не обойтись. Если падет Царицын — Колчак с востока, Деникин с запада смогут броситься друг другу в объятья и в едином порыве ринуться на Москву. Вот тогда мы посмотрели бы, в какую Швейцарию помчится Ленин!

Реввоенсовет 10-й армии размещался в кирпичном особняке сбежавшего с белыми хозяина фабрики по производству горчицы. Сталин был тут непререкаемым хозяином. Да, он обещал отдать революции всю кровь, капля за каплей. Но пока что, укрепляя оборону Царицына и вычищая авгиевы конюшни Троцкого, он выпускал кровь из врагов пролетариата. И отнюдь не каплями.

Реввоенсовет и штаб занимали третий этаж. Отсюда шли грозные приказы на фронт. Царицын был в смертельной опасности: белые охватили его сильной подковой. Она, эта подкова, грозила обернуться петлей и удушить пролетарскую власть…

— А какие телеграммы ты посылал Ленину! — услышал он голос жены.— Ворошилов их тут ловко ввернул.

— Почитай вслух, Надюша,— попросил Сталин, усаживаясь плотнее в мягком кресле.

Глаза Надежды Сергеевны радостно вспыхнули. Еще бы, в кои-то веки услыхала она из его уст это теплое, согревающее сердце имя «Надюша». И уже второй раз за вечер!

— Вот послушай. «Гоню и ругаю всех, кого нужно, надеюсь, скоро восстановим…» Это ты о линии южнее Царицына,— пояснила она, будто Сталин не понимал, о чем идет речь.— «Можете быть уверены, что не пощадим никого — ни себя, ни других, а хлеб все же дадим. Если бы наши военные «специалисты» (сапожники!) не спали и не бездельничали, линия не была бы прервана; если линия будет восстановлена, то не благодаря военным, а вопреки им…»

Сталин припомнил, как диктовал эту телеграмму в салон-вагоне и в такт почти каждому слову взмахивал ладонью с зажатой в ней трубкой. Ему и сейчас захотелось набить трубку ароматным табаком и, слушая жену, повторить эти жесты.

— А вот что мне особенно нравится. Другая твоя телеграмма: «Что касается истеричных, будьте уверены, у нас рука не дрогнет, с врагами будем действовать по-вражески».

Сталин недоверчиво взглянул на нее: в самом деле хвалит или издевается? А вслух сказал:

— Хорошая телеграмма. А теперь представь, если бы мою мысль стал излагать Ленин, сколько бы страниц текста ему понадобилось? Сколько бы чернил извел. Ничего не скажешь, факт остается фактом — грешил Ильич многословием.

— А между тем,— укоризненно сказала Надежда Сергеевна,— ты, кажется, уже совсем позабыл, что, если бы не Владимир Ильич, не сидеть бы тебе сейчас в кресле генсека.

Сталин пропустил это неприятное для него напоминание мимо ушей. Он всегда был твердо убежден, что добился высшего поста в партии своим трудом, без всяческих протекций.

— Читай, читай…— мягко, но настойчиво сказал он.

— «Кипучая натура товарища Сталина», «Энергия и воля».— Надежда Сергеевна выдергивала из статьи Ворошилова наиболее броские эпитеты.— «В течение самого короткого времени создаются дивизии, бригады и полки»; «Штаб, органы снабжения и весь тыл радикальнейшим образом очищаются от контрреволюционеров и враждебных элементов»; «Вокруг товарища Сталина объединяется группа старых большевиков и революционных рабочих, и вместо беспомощного штаба вырастает на юге, у ворот контрреволюционного Дона, красная большевистская крепость…»