Чартерхаус, Лондон, апрель 1543 г.
Во дворе послышался цокот копыт. Катерина выглянула из окна спальни, ожидая увидеть кого-нибудь из королевских пажей. Она надеялась, что, если она не будет появляться при дворе, король скоро забудет о ней, но ее надежды не оправдались. Что ни день, ей доставляют подарки: брошь с двумя крупными бриллиантами и четырьмя рубинами; накидку из куницы с куньими же рукавами; верхнюю юбку, расшитую золотом; олений бок, который она почти целиком отдала приходским беднякам. После того как брат Мег и его жена, новые лорд и леди Латимер, уехали в йоркширские поместья и забрали с собой почти всю прислугу, число ее домочадцев значительно уменьшилось, а съесть мясо надо быстро, пока не протухло. Такие подарки делаются неспроста, но сама мысль о том, что она станет любовницей короля, для нее была невыносима. Кроме того, в ее сердце ни для кого нет места: ту его часть, которая не горевала по мужу, занял Томас Сеймур.
Мысли о нем были неуместными, но она невольно ждала пажа, облаченного в красную с золотом ливрею – цвета Сеймуров. Ждала пажа с письмом, с каким-то знаком. Может быть, Сеймур пришлет ей ожерелье? Проходили дни, а она видела лишь пажей в красных с белым ливреях – цвета Тюдоров. Скрепя сердце принимала она нежеланные подарки: восточные притирания; верхний чепец с золотыми наконечниками; пару борзых собак; стихотворение на латыни; силок с фазаном; пару певчих птичек; лютню с итальянской инкрустацией; десять ярдов тонкого алого дамаста; стихотворение на французском; замок, сооруженный из сахара; браслет с тремя крупными изумрудами, шестью сапфирами и гранатом размером с небольшое яйцо; бочонок со сладким французским вином; «Утопию» Томаса Мора, написанную рукой автора; гнедого мерина… дарам не было конца. Катерина пробовала отказаться, но паж, который обычно доставлял их, дрожащим голосом ответил: король накажет его, если он не выполнит его поручение. Поэтому Катерина нехотя принимала подношения короля, но каждое понемногу опустошало ее.
Она бы обменяла их все на что-то самое простое – одуванчик, глоток эля, стеклянную бусину, привезенные пажом Сеймура. Она не могла совладать со своими чувствами.
Ее сердило, что она ждет, словно влюбленная девчонка, какого-нибудь мелкого знака любви от ветреного красавца. И понимала – он глубоко впечатался в ее душу и не уйдет оттуда, повинуясь голосу разума.
Катерина внушала себе, что тоскует по маминому кресту; именно его ей недоставало, и понимала, что обманывает себя. Она тоскует по Сеймуру. Он все время в ее мыслях со своим проклятым дрожащим пером, и она никак не может от него избавится.
Она открыла окно, высунулась, чтобы посмотреть, кто там спешивается во дворе. Приехал доктор Хьюик, врач, который ходил за ее мужем; он вернулся из Антверпена. Что ж, хорошо; раз Сеймур не шлет к ней своего пажа, она рада и Хьюику. Ей хотелось крикнуть ему из окна, насколько она одинока в своем трауре, ведь рядом с ней так мало людей. Она скучает по обществу. Хорошо, что доктор вернулся. Она сбежала вниз по лестнице, взволнованная, как юная девушка, и бросилась ему навстречу. Ей хотелось обнять его, но этого не позволяют правила приличия.
– Я так рада вас видеть, – призналась она.
– Я скучал по красавице леди Латимер. – Доктор окинул ее взглядом, и его лицо расцвело в улыбке. У него черные кудрявые волосы и черные лучистые глаза – он как будто сошел с итальянской картины. – Мир скучен без вас.
– Расскажите мне об Антверпене. Вы узнали там что-нибудь новое? – спросила она, ведя его к скамье у окна. Лучи апрельского солнца заливали комнату.
– Антверпен… Там кипит жизнь! Все только и говорят, что о Реформации. Печатные станки работают без устали… Кит, Антверпен – город великих замыслов.
– Реформация возникла не случайно, – кивнула Катерина. – Когда вспоминаешь обо всех ужасах, которые творились во имя старой веры… – Она не могла не думать обо всех бедах, постигших ее и ее близких во имя католицизма. Правда, в своих мыслях она ни за что не признавалась вслух, даже Хьюику. Кроме того, идеи реформаторов ей по душе. Они кажутся очень разумными и доступными. – Виделись ли вы с Аматусом Лузитанским?
– Да, Кит, он замечательно изучил кровообращение… Иногда мне кажется, что наше поколение, более чем любое другое, стоит на пороге великих перемен. Наши науки, наши верования в таком неустойчивом состоянии! Вот что чрезвычайно волнует меня.
Катерина внимательно слушала и смотрела на него. Он оживленно рассказывал и жестикулировал, по-прежнему не снимая перчаток. Изображал, как Аматус Лузитанский исследует труп или вскрывает вену мертвеца, чтобы разобраться во внутреннем устройстве человека… при этом он пылко говорил не умолкая. Катерина вдруг осознала, что еще ни разу не видела Хьюика без перчаток. Даже осматривая ее мужа, он не снимал их. Она дотронулась до его пальца:
– Почему вы никогда их не снимаете?
Хьюик молча отогнул край, и она увидела полоску кожи, покрытую выпуклыми красными пятнами. Он поднял на нее глаза, видимо ожидая, что она брезгливо отвернется. Но она не отвернулась, взяла его за руку и кончиком пальца погладила изуродованную кожу.
– Что тут у вас? – спросила Катерина.
– Сам не знаю. Это не заразно, но все, кто видит мою кожу, в ужасе отшатываются… Думают, что я прокаженный.
– Бедный, – посетовал Катерина, – бедненький!
Наклонившись, она осторожно поцеловала его поврежденную кожу. Глаза Хьюика наполнились слезами. Не то чтобы его никогда не трогали… И его обнимали, но даже в самые патетические моменты он замечал, что губы любимых кривятся от отвращения и они зажмуриваются. В лице Катерины он прочел нечто другое. Она смотрела на него сочувственно.
– И так везде, кроме лица.
Она провела тыльной стороной ладони по его щеке, произнося, как будто размышляет вслух:
– Такая гладкая, такая гладкая…
Затем она взяла обе его руки в свои, встала и потянула его за собой.
– Пойдемте в буфетную. Попробуем смешать бальзам. Наверняка удастся подобрать средство, которое вас исцелит.
– Я пока ничего не нашел. Хотя некоторые мази успокаивают зуд.
Они вместе шли по темным коридорам, обшитым деревянными панелями, направляясь в заднюю часть дома.
– Кто бы мог подумать, что из такого несчастья возникнет дружба, – заметила она, имея в виду ежедневные посещения Хьюиком лорда Латимера во время его болезни, – именно так они познакомились.
– Истинная дружба встречается редко, – ответил Хьюик, презирая себя за неискренность. Кое-что о себе он до сих пор от нее утаивал, боялся, что правда разорвет возникшую между ними связь. Доктор приехал навестить ее не просто как друг, ему невыносимо было думать, что он потеряет ее; она небезразлична ему, как была бы небезразлична сестра, хотя он, единственный ребенок, и не знает, что такое любовь к сестре. Его обман не дает ему покоя. – Особенно, – продолжил он, – когда почти все время проводишь при дворе.
Верно, при дворе не существует такого понятия, как дружба, ведь там все соперничают ради места. Даже королевские врачи постоянно стараются превзойти друг друга. Хьюик знает, что коллеги его не жалуют, ведь он на добрый десяток лет моложе большинства из них, и уже гораздо искуснее, чем они. Катерина взяла его под руку. Ему захотелось ответить на ее доброе расположение искренностью, рассказать кое-что о себе.
– В Антверпене… – начал он.
– Что в Антверпене?
– Я стал… – Он не знал, как лучше выразиться. – Там я п-познакомился… – запинаясь, произнес он. – Я влюбился. – Но это лишь полуправда.
– Хьюик! – Она сжала его руку; ей как будто нравится его признание. – Кто она?
– Не она… – Ну вот. Вырвалось, но она не отпрянула в ужасе.
– Ага! – кивает Катерина. – Так я и думала.
– Почему?
– Мне уже доводилось встречать мужчин, предпочитавших близость… – Она ненадолго умолкла и, понизив голос, продолжила: – Себе подобных.
Хьюик доверил ей важную тайну. Если то, в чем он ей признался, услышат не те уши, его повесят.
– Мой первый муж, – продолжила она, – Эдвард Боро. Мы оба были так молоды, в сущности, почти дети. – Их обогнал слуга с букетом фрезий. Их весенний аромат плыл в воздухе. – Это для моей спальни, Джетро? – спросила Катерина.
– Да, миледи.
– Отдайте их Дот, она расставит букеты.
Слуга поклонился и прошел мимо.
– Эдвард Боро оставался равнодушен ко мне, – продолжила Катерина. – Я думала, все дело в нашей неопытности. Ни один из нас по-настоящему не был готов к браку. Но в доме жил наставник, серьезный молодой человек. Не помню, как его звали. У него были красивые губы. Я помню, как он улыбался, и его лицо вдруг расцветало… Неожиданно я заметила, как краснеет Эдвард, разговаривая с учителем, и кое-что для меня начало проясняться. Как мало я знала тогда!
– Что случилось с Эдвардом Боро? – спросил Хьюик, жадно слушавший рассказ своей приятельницы.
