Старик насуплено молчит. Затем меняет тему:
- Ты полагаешь, у меня недостаточно силенок, чтобы стать командиром флотилии? – Эти слова его звучат так, словно он пытается утешить меня. – Когда ты отчаливаешь? Я имею в виду, когда ты должен уехать?
- Уже завтра вечером.
- Уже завтра?
- Да. Они ждали нас гораздо раньше.
- Четырьмя днями раньше…
- А теперь приходится спешить. Я ведь должен еще в Париж сообщить.
- Вероятно, тебя подготовят там к поездке в Берлин.
- А дьявол его знает!
- Ну, уверен, ты скоро вернешься.
- Тебя-то здесь уже не будет.
- Бабушка надвое сказала. Девятка еще не освободилась.
- Девятка – это же Брест?
- Да. Брест. Смешно: там начиналась моя военная карьера.
- Ну да. С атаки на эсминцы. Как назывались твои?
- Гальстер и Лоди.
За разговором я даже не заметил, что мы находимся уже на нашей авеню – на широком прибрежном бульваре. Тут-то уж Старик гонит во всю катушку. В тайне, мне было даже очень приятно, что он, вопреки своей натуре, так много говорил. Спустя несколько минут мы въезжаем на щебеночную дорогу, ведущую в Пен Авель. Радиорепортер стоит в дверях раскинув руки, словно гостеприимный хозяин. Проклятье! Как это ему удалось? Он, что – второй Кресс? Старик хорошо знает дорогу: короткая лесенка наверх и вот она – наша угловая комнатка. Едва мы уселись в отвратительные, глубокие, кожей обтянутые кресла, заявился господин Кресс со своей речью. Потирая руки, выперев вперед острый кадык, он с видимым удовольствием начал свое представление. Несмотря на то, что я прикрыл ладонями уши, все же слышу его помпезную речь:
- Гордое оружие… непоколебимо… серые волки и зеленое море… фюрер… фюрер… фюрер…, – и еще раз: -…фюрер… Альбион на коленях… конец войны…
А перед моим взоров возникает Симона в ее кафе, где она словно кошка изогнувшись у круглого столика вяжет что-то. Стала ли она более осторожна, чтобы избежать риска показаться в Сен-Назере? Старик тоскливо оглядывается, а затем глухим басом произносит:
- Неплохо бы промочить горло…
- Все уже готово, господин капитан-лейтенант! И это здорово, что скоро наши узы дружбы поедут скоро в Берлин. Было бы просто сказочно, если бы немецкий народ перед Вашей поездкой на Родину…
- Буль-буль-буль, – произношу так тихо, что лишь Старик видит, как двигаются мои губы.
- Коллега из кинохроники это ярко высветил, – продолжает свое ломака Кресс, – ха-ха-ха! Служа мне фоном своими фильмами, так сказать в качестве заместителя!
- Вот сука! – шепчу Старику.
Нас приглашают придвинуться ближе к большому круглому столу. Кресс уже установил там микрофон на треноге и уселся в такой позе, чтобы задавать свои пошлые вопросы Старику. Сначала он основательно откашлялся, а затем закусил удила:
- Дорогие радиослушатели! Наш герой сегодня – это герой, награжденный Крестом с Дубовыми листьями, который возвратился к нам из своего боевого похода. Треугольный вымпел взметнувшийся на выдвинутой штанге перископа его подлодки заявил о его новом большом успехе…
Господи! Что за чушь! Думаю про себя и бросаю взгляд на Старика., который, словно большой медведь ведомый за кольцо продетое в нос, пытается изобразить на лице мину этакого добродушия.
- Итак, господин капитан-лейтенант, какая же по счету была эта Ваша победа?
- Тринадцатая!
- Тринадцатая? Это восхитительно! Поход с таким счастливым числом – неудивительно, что вам сопутствует боевая удача!
- Я вижу это несколько иначе…, – произносит Старик, и господин Крез с ужасом кривится при этих словах. Но тут же берет себя в руки:
- Дорогие радиослушатели! Мы продолжим через минуту. А сейчас немного музыки, спокойной и тихой, а затем мой первый вопрос нашему герою.
Взглядом пытаюсь призвать Старика к выступлению, но он явно не хочет поддаваться.
- Дорогие радиослушатели! Представьте себе, как из необычно сильно охраняемого каравана судов, состоящего из таких драгоценностей как конвоируемые пароходы с живой силой и танкеры, несущие в себе высококачественное горючее для самолетов, стремящихся наносить через Атлантику террористические налеты на немецкие города …
Старик при этих словах отрицательно качает головой, но репортер лишь делает успокаивающий жест рукой и продолжает молоть свою чепуху:
- Вы ведь это отчетливо видели через свой перископ, господин капитан-лейтенант…
К моей радости, произнеся все это, наш шустрик покраснел. Справившись с этой минутной слабостью, он внезапно увидел, что Старик изумленно уставился на него, а в следующий миг Старик обращается к нему:
- Через перископ? При такой погоде? Нет сэр. Это была атака в надводном положении и в дневное время. Однако назвать это время днем – уже будет большим преувеличением: из-за плотной пелены дождя было почти также темно как в … , – Старик замолкает в последнюю секунду. Я же невольно добавляю:
- …заднице. – И тут же получаю сердитый взгляд в свою сторону.
Отец небесный! Говорю себе. Все та же старая песня! Что за чепуху готовят всегда в радиопередачах. Пока все это будет продолжаться в таком же духе, займусь-ка я лучше своим труппенфюрером. В этом человеке все выдается как-то необычно: нос, уши, ноги – в целом этот чудик на добрых полголовы выше любого нормального человека. Остро прочерченные носогубные складки придают ему озлобленный вид. На левом рукаве куртки у него бляха с надписью Narvik. Дурацкая идея такую свинцовую штуковину, размером чуть ли не в руку, прикрепить на рукав. Его брюки – это всего лишь потерявшие свою форму бриджи, голенища сапог смяты в гармошку. Конечно же, Кресс достаточно умный человек, чтобы знать, как обстоят дела на самом деле. Но в своем упорном фанатизме он подавляет в себе собственное знание реальности. Он раздраженно реагирует, когда посмеиваются над его ухарством, становится злым, когда его загоняют в угол имеющимися доказательствами его неправоты. Тогда он ведет себя так, словно моча ударяет ему в голову. Мысли мои готовы улететь дальше, но слышу, как Старик вновь привел в замешательство господина труппенфюрера:
- … собственно говоря, было больше случаев, но мы промахивались.
- Промахивались??
- Так точно! Промахивались. Но затем вновь показывается пароход с новыми отрядами тех, кому жить надоело и движется прямо по курсу торпедного аппарата. Тут-то мы и даем ему жару – я имею в виду – нашей торпедой.
- Ну, Вы просто счастливчик, господин капитан-лейтенант! И этим примером Вы лишний раз подтверждаете, на чьей стороне сегодня воинское счастье!
Старик глубокомысленно кивает и произносит:
- Да, так бывает.
Кресс принял эту реплику как сигнал к завершению разговора:
- Очень лаконично! – говорит он негромко. Теперь моя очередь помочь Старику:
- Наш экипаж давно ждет нас… . При этих словах ловлю на себе злобный, полный яда взгляд Кресса.
- Да, мы не должны заставлять людей ждать! – говорит Старик, наконец, и тут же, весь подобравшись, резко встает.
Когда мы вновь сидим в машине, Старик вдруг говорит:
- Ну что? Вроде все прошло хорошо….
Заметив, что уже стемнело, включает фары. Едва выехав на прибрежную дорогу, он тут же вновь выжимает полный газ, словно гонщик на треке. Экипаж уже давно собрался в бывшем люкс-отеле – все, кроме пары часовых, оставшихся на посту в лодке. Присаживаюсь напротив Старика у длинного, накрытого белой скатертью стола по левому борту. Наполненный пивом и шнапсом бокал стоит уже наготове. Никто не должен заметить, как горит почва у меня под ногами. Только бы не напиться!
Но, предупреждаю себя: ты, дружок, разучился пить «ерша»! Потому позволяю себе выпить лишь пару бокалов. Не хватало еще мне заявиться в Кер Биби напившись как свинья.
Стоит закрыть глаза, как меня охватывает чувство качки: морской переход все еще в моей крови, и в течение нескольких секунд я даже не понимаю, где нахожусь. А что это еще за гудение, доносящееся из открытых окон? Оно то приближается, то удаляется, а затем вдруг исчезает заглушенное шумными голосами членов нашего экипажа. Но лишь наступает секундная тишина, как вновь раздается странное гудение за окном.
Нет никакого сомнения в том, что это шум авиационных моторов!
Шум накатывается, словно самолеты висят прямо над нашим зданием. Но у нас нет самолетов во всем районе! Ясно вижу, как Старик нервно смотрит то в одно, то в другое окно. Неужели воздушный налет на Сен-Назер? Я вдруг почувствовал облегчение, когда подумал о нашей лодке – с ней ничего не может случиться, поскольку лодка стоит в бункере, под семиметровой толщей высококачественного железобетона. Матросы заводят песню, и я пытаюсь подпевать, но, к счастью, в общем гаме никто не обращает внимания на мои попытки. Мое пение никак не отражается на общем хоре. Но тут невольно снова начинаю прислушиваться: этот долго длящийся шум авиамоторов довольно необычен. Стекла в дверях террасы начинают противно дребезжать. Ребята к счастью ничего не замечают. Один вдруг резко встает и вспрыгивает на стул. Сильным голосом он поет:
