Вот-вот должны прийти Исмаал и Мурад с женами… Она глянула на Гойберда и не выдержала: взяла в руки горячий сискал, разломила и положила перед Гойбердом и Сями.
– Хотите, я вам рассолу налью из-под сыра? – спросила она, повернувшись к Гойберду.
Он покачал головой: мол, не надо.
Рот у него был набит, сискал оказался очень горячим, проглотить невозможно, вот Гойберд и тянул в себя воздух, как рыба, выброшенная на сушу.
Вернулся Хасан. Он водил мерина на водопой.
Отец с детства учил Хасана ухаживать за лошадью, запрягать ее… Вообще-то Хасан больше любил поиграть и без особой охоты выполнял поручения отца. Хусена, как ни странно, больше тянуло к хозяйству. Однажды, увидев, как он, приглаживая хворостины одна к другой, приводил в порядок растрепавшийся плетень, Беки не выдержал и похвалил сына: мол, похоже, из тебя выйдет хозяин. Но к лошади не подпускал, говорил, может лягнуть. Хусен не раз тайком от всех подходил к ней совсем близко – лягнет или нет? Но она не трогала его. Повернет к нему морду, посмотрит, вот и все.
Если раньше отец всякий раз напоминал Хасану, что надо сделать то-то и то-то, сейчас указывать некому. Самому все знать надо. Он теперь старший в доме. За эти несколько дней мальчик очень повзрослел. Он уже многое делает сам. И лошадь запряг бы, да один не может оглобли поднять – не под силу еще ему. А не поднимешь оглобли – мерин не сможет встать на место.
Хасан взял хомут и седло, хотел уже попросить Сями выйти с ним да помочь запрячь лошадь, когда мать вдруг сказала, обращаясь к Гойберду:
– Неужто у этой власти нет закона? А если есть, то как же может закон не покарать убийцу?
– Закон-то есть. Да только они его всяко повернуть могут: куда им надо, туда и поворачивают. Вот и ходит Саад петухом. Привесил к поясу семизарядный наган и ходит…
– Не ходил бы, будь у Беки брат или племянник… – глубоко вздохнула Кайпа.
– Ничего, – сказал Гойберд и посмотрел сначала на Хасана, потом на Хусена, – у Беки есть сыновья! Скоро они вырастут…
Хасан понимал, о чем думает Гойберд. Ох, были бы у него силы, собственными руками придушил бы он Саада! Никогда не забудет Хасан, как этот зверь зарезал его отца, как он еще вонзал кинжал в тело умирающего. В ушах у сына колоколом звенят слова: «Хасан! Отомсти!»
Хусен не знает, что сказал перед смертью отец, он не был с ним. Но Хусен знает, что сыновья мстят за отцов. В день похорон Дауд тоже сказал: «У Беки есть сыновья! Они отомстят за отца!» А сейчас вот и Гойберд говорит об этом… «Эх, – подумал Хусен, – и где только люди берут наганы?!»
Подъехали Исмаал с женой. Они наотрез отказались от еды, сказали, что сыты, поели, мол, дома. Пришел и Мажи, хотя никто его не звал.
– А ты зачем здесь? Ну-ка беги домой! – прикрикнул на него отец.
Но Мажи словно и не слыхал Гойберда. Один его глаз так и впился в сискал, что лежал перед Хасаном и Хусеном. Он жадно сглотнул слюну.
– Не надо кричать на него, – попросила Кайпа, тепло посмотрев на мальчика.
– Кто его звал сюда? Зачем он пришел? – не переставал сердиться Гойберд.
Но разве Мажи надо звать? Он и сам знает, что люди здесь собираются в поле, значит, будет еда… И отец знает, зачем сын пришел. Ему и стыдно, и горько, и жалко мальчишку, а что поделаешь?…
– На, мой мальчик, – протягивая Мажи сискал, проговорила Кайпа, – ешь на здоровье и во отпущение грехов всем умершим!
Мажи ухватился за кусок сразу обеими руками, словно воробья поймал. Он жадно и молниеносно все съел. Может, оттого, что сискал с салом был особенно вкусным, или надеялся, еще дадут? Как бы там ни было, а больше ему ничего не дали.
Мужчины, женщины и дети стали один за другим выходить из дому. А Мурада все не было.
Накануне он твердо обещал Кайпе, что придет. Кайпа уже собиралась послать за ним Хасана, когда показался сын Мурада.
– Амайг, где же ваши? – спросила она.
– Дади просил передать, что не сможет поехать.
– Но он же обещал, – растерянно развела руками бедная женщина.
– Велят идти дорогу чинить.
– Какую еще дорогу?
– Не иначе как начальство едет, – сказал Исмаал, – потому и дорогу решили в порядок привести. Слыхал я, ждут какого-то генерала, то ли из Тифлиса, то ли из Владикавказа, не знаю.
– О, чтоб ему не доехать! – вздохнула Кайпа.
– Генерал, говоришь, едет, – вступил в разговор Гойберд. – Интересно, с чем он к нам едет, что хорошего привезет?…
– А чего хорошего ты от него ждешь? – усмехнулся Исмаал. – Может, хоть раз видел добро от начальства?
Просто едет, чтобы мы его не забыли. Не то вдруг не увидим, да и позабудем.
– И с чего он сидел до осени? Вон ведь как развезло. Разве сейчас время с дорогой возиться?
– Эх, Гойберд! Ты думаешь, его волнует, легко это или трудно осенью дорогу наводить. Да пусть жители всех окрестных сел хоть на четвереньках по грязи ползают, начальству до того и дела нет! Ну, ладно. Хватит разговаривать, ехать надо, пока за нами человека не прислали. Поторапливайтесь. Я-то уже одного гонца отослал. А Мурад, видно, испугался, как бы его не арестовали за непослушание. Но что поделаешь: он вдовий сын, да притом единственный.
Арбы медленно тронулись. Правда, конь Исмаала мог бы идти резвее, но мерин Хасана шел не быстрее быка. Раньше он был не такой, но, видать, оттого, что его долго не запрягали, отвык от упряжки, а может, чувствовал над собой другую руку.
Если бы арбой правил Беки, и Хусен не был бы таким грустным. Отец всегда напевал про себя, а мальчик слушал его. Иногда Беки давал ему вожжи. Он брал их обеими руками и поочередно дергал то правой, то левой, пока лошадь совсем не запутается, не зная, куда ей идти, и не остановится…
– Ты не дергай, сынок, – говорил тогда отец, – лошадь знает дорогу, пусть идет свободно.
«Зачем тогда нужны вожжи?» – удивлялся Хусен.
– Нно, эмалк,[20] – погонял Беки, и мерин снова пускался в путь.
«А Гойберд не называет ее эмалком, – продолжал размышлять Хусен, – только все ворчит: чуфф, чуфф. Разве так управляют?»
Мажи тоже идет с ними. Он хоть и пеший, а не отстает. Гойберд знает, что сын плетется за арбой, а потому нет-нет да обернется и погрозит ему кнутовищем. Мальчик чуть поотстанет, но, едва отец отведет от него взгляд, опять догоняет. Иногда, смотришь, и подвиснет к бастроку,[21] что выдается из арбы.
Дом Сями и его братьев стоит почти на краю села. За ним всего три двора, а дальше поле.
Еще задолго до своих ворот Сями заволновался. И не напрасно. У калитки стоял Элмарза. Сями пригнулся, да что толку – борта у арбы совсем невысокие, ребенка не скроют, не то что взрослого.
– Куда это ты едешь? – спросил Элмарза, когда арба поравнялась с ним.
– Никуда, – пробормотал Сями.
Бедняга был насмерть запуган своими братьями. Они вымещали на нем всю свою злобу. Может, оттого, что он будто бы позорит их, работая на чужих людей? А уж какой тут позор, если Сями только этим и зарабатывал себе хлеб. Ругать-то братья его ругали, а кормить не кормили.
Гойберд остановил лошадь и сказал:
– Кукуруза у детей Беки осталась в поле, вот мы и собрались туда.
– Какая еще там кукуруза! Надо ехать дорогу мостить! А ну, слезай с арбы! – крикнул Элмарза.
Сями, тяжело дыша, молча смотрел на брата. Ноздри вздулись, как у загнанной лошади, нижняя губа задрожала.
– Ты что, не слышишь? Поедешь дорогу мостить.
Сями соскочил с арбы и быстро пошел в сторону степи.
– Ты куда?
Элмарза двинулся за ним, но Сями, не оборачиваясь, ускорил шаг.
– Ну, погоди у меня, пес, кормящийся чужим сискалом, – погрозил ему вслед кулаком Элмарза.
Сями на миг остановился, будто его подбили под коленки, укоризненно посмотрел на брата и вновь двинулся дальше.
Очень обидели его слова Элмарзы. Да, он ест чужой хлеб, но не даром. В поте лица трудится за это. И нет человека, кому бы Сями отказал в услуге, кому бы не отработал угощения. Вот и сейчас. Он не просто должен помочь детям Беки. Честный человек обязан за добро платить добром. Он ел сиротский сискал, как же не помочь людям, не поехать с ними в поле?
Далеко за селом Сями остановился и подождал, пока Гойберд не поравняется с ним. Нижняя губа у Сями все еще подрагивала. Хусену от этого казалось, что она стала больше обычной.
Не успели и версты проехать, как им навстречу вынырнули два всадника. Один был старшина Ази, другой – казак с саблей на боку и с винтовкой за спиной.
– Эй, куда едете? – крикнул Ази еще издали, остановившись посреди дороги. – Может, вы считаете для себя унизительным делать то, что другие сегодня будут делать?
– Мы не такого звания, чтобы считать унизительным труд людей, где бы они ни работали, чем бы ни занимались, – спокойно ответил за всех Исмаал, сидевший на первой арбе.
– Тогда поворачивай лошадей, да поживее!
– Повернуть-то оно можно, да знать бы, куда ехать велишь?
– В могилу моего отца! Разве вам не передали приказ мостить дорогу?
