Осторожно, чтобы не спугнуть, Никита Сергеевич приблизился к жертве и, резко взмахнув газетой, ударил.
— Промазал!
Муха покружила, покружила и устроилась на новом месте, по соседству.
— Смотри, где села! — Хрущев опять подбирался к мухе.
— Ты меня слушаешь или нет?! — возмутился Булганин.
— Ну а как же, Николай, а как же! — плотнее скручивая газету, отвечал Никита Сергеевич. — Придется тебе, друг, сто тысяч искать, без денег Ленка тебя на порог не пустит.
— Не пустит! — горько подтвердил Николай Александрович.
— А потом она следующие сто тысяч выиграет, — продолжал размышлять Хрущев, — или двести. Где брать будешь?
— Хер знает! — с досадой сплюнул министр. — Не мог я Лаврентию отказать!
— Вона она, притаилась! — охотник на цыпочках, так, чтобы муха ничего не заподозрила, прокрался ближе, держа убийственную газету наизготовку. Но муха взяла и улетела.
— Да что ты будешь делать! — обозлился Хрущев.
Булганин горестно смотрел на друга.
— Тебе гребаная муха дороже товарища!
— Расплодилось их, гибель! — оправдывался Никита Сергеевич. — В прошлом году осы летали, а в этом мухи кругом! — объяснял он.
Маршал сидел грустный-грустный.
— Когда обыски у Берии делали, на облигации твои не наткнулись?
— Нет! — покачал головой Булганин. — Может, Лаврентий их своей Зойке отдал? У нее обыска не делали.
— Может.
Хрущев снова отыскивал глазами жирную муху. Он хотел продолжить охоту, мелкотня его не интересовала, а самая нахальная куда-то подевалась.
— Если Зойке отдал, дело поправимое.
— Ленка меня загрызет! — простонал Николай Александрович.
— Пошукаем, пошукаем! Ты давай-ка Ленке все как на духу расскажи, так лучше будет. Объясни, что расстраивать не хотел, скажи, что со мной советовался, а я обещал помочь. Облигации не иголка в стоге сена, а живые деньги. Зачем облигации нужны, если по ним деньги не брать? Найдем! Ты мне номера дай.
— Ох, и достанется мне! — Николай Александрович виновато опустил голову.
— Да что ты, в самом деле! — заулыбался Хрущев. Он отбросил в сторону растрепанную газету и, расстегнув ворот рубашки, стал щурился на небо.
— Я сам, как муха, на солнце млею!
Булганин кисло улыбнулся.
— Ты, Коля, дачу строишь?
— Рисую, — ответил Николай Александрович.
Полгода назад решением Кунцевского райисполкома из земель дачи маршала Пересыпкина вблизи деревни Жуковка Булганину был выделен гектарный участок под застройку.
— Дворец, что ль, рисуешь?
— Да какой дворец! Дом, как дом, не маленький, конечно. Ленка моя к архитекторше прицепилась: то кухня маловата, то гостиная слишком вытянутая, то террасу надо под крышей делать, то не делать крышу над террасой, вот и тормозится стройка, а так уже и дорогу подвели, сторожку сложили, бытовки рабочим расставили. Я хоть сегодня строить готов.
— Небось твой Маргаритов командует?
— Точно. Он с Леной ладит, и вообще, парень головастый.
— Может, тебе коньяка?
— Что ты! Мне с женой объясняться, — наотрез отказался Булганин.
— Сережа! — позвал сына Никита Сергеевич. — Скажи, чтобы нам чаю свежего дали.
— Хорошо, пап!
— Ты хоть бутерброд съешь с вареньем, как я делаю? Сержик, скажи про батон, а то я все ватрушки слопал! Или тебе ватрушек напечь?
— Ничего я не буду! — отказался Николай Александрович.
— И зря, вкуснотища! — закатил глаза Никита Сергеевич. — Особенно если хлебушек сливочным маслом помазать, а сверху уже варенья!
Хрущев пересел в кресло-качалку и стал раскачиваться.
— С облигациями я понял, жду от тебя номеров. Я вот что еще подумал: отменить бы нам закон, который запрещает вступать в браки с иностранцами. Сейчас в Германии много наших специалистов, и в Польше много, и по остальной Европе хватает. Что за вздор, браки с иностранцами запрещать, пусть люди женятся! Чего мы таким запретом добились? Если люди друг с другом встречаются, то и будут встречаться. Многие, не регистрируя отношений, живут, разве от этого что меняется? Неверный закон.
— За связь с иностранцами сажали! — заметил Булганин. — Я не против этот закон отменить.
— И Серов отменить просит, для нашей разведки он не выгоден, с браками сведений больше соберем. На Президиуме об этом скажешь?
— Скажу. Не понимаю, почему Сталин евреев не любил? — вдруг проговорил Булганин. — Неужто евреи такие плохие?
— Люди как люди. Грузины, или армяне, или мы, русские, чем лучше? — пожал плечами Хрущев. — Ничем, разве названием.
— Евреи умнее, они всегда при деньгах, — возразил Булганин.
— Если сам знаешь, чего спрашиваешь?
— Размышляю. Ученые или изобретатели обычно евреи.
— Не все, не все!
— Не все, но большинство. Возьми тех, кто бомбу делает, так там заблудишься в евреях.
— Сахаров, по-твоему, еврей?
— У него вроде жена еврейка.
— А Александров, а Туполев?
— Туполев самолеты делает, не бомбы.
— Дурак, по-твоему, Туполев, раз самолеты делает?
— Не дурак, не дурак! Я про евреев интересуюсь.
— Так он же не еврей!
— Это еще проверить надо.
— А Королев, а Курчатов?
Булганин хмурился.
— Врачей много евреев, профессоров, особенно стоматологов.
— Хватит, Коля, чушь молоть, и стоматологами, и по другим специальностям врачами не только евреи становятся, есть и белорусы, и казахи, и молдаване есть, а если покопаться — кто угодно! Я вообще на национальную принадлежность не смотрю, я привык судить человека по делам, а еврей он или там татарин, мне, Коля, наплевать! — выложил Хрущев. — Если человек дело знает — слава ему, а если разгильдяй — позор!
— Ну, за что-то их Сталин не любил! — не успокаивался Булганин.
— Тебя почему это интересует?
Булганин сменил позу. Теперь он двумя руками облокотился на стол и с тоскою смотрел на собеседника, который раскачивался в кресле.
— Девочка у меня хорошенькая появилась, евреечка! — мечтательно протянул министр Вооруженных Сил.
— Господи Иисусе! — воскликнул Никита Сергеевич.
— Вот и беспокоюсь, что в этом народе поганого? А она, знаешь, такая ласковая!
— Все геройствуешь, откуда только в тебе силы?
— А вот есть! — отозвался маршал и прошептал: — Препарат, что профессор Виноградов рекомендовал, без сбоев действует! — и он расплылся в добродушной улыбке. — Так действует, что я не ожидал! — причмокнул маршал. — Я прям как заново родился! Только вот как Беллу повстречал, переживать стал: не опасны ли евреи? Я с ней и без препарата бесконечно могу, представляешь? И она, похоже, меня любит!
— Я тебя тоже люблю, — проговорил Хрущев.
— Ты ж не баба! — отозвался Булганин.
— И не еврей, — отшутился Хрущев, пересаживаясь за стол. — В газете «Вечерняя Москва» однажды сообщили, что льдиной, сброшенной с крыши дома по Брюсову переулку, убит гражданин Абрамович, вышедший из подъезда.
— Ну? — заинтересовался Булганин.
— Москвичи заговорили о том, что в Москве развелось столько евреев, что куску льда негде упасть! — хохотнул Хрущев.
— Все шутишь! А мне как быть? — горестно вздохнул Маршал Советского Союза.
— Ничем евреи не опасны! Все домыслы, Коля, пустые домыслы!
На стол подали чашки, пузатый заварной чайник и конфеты.
— Я опасаюсь.
— Брось, ничего в них непредсказуемого нет.
— А вдруг заколдуют меня?! — выдохнул Николай Александрович.
— Дурак ты!
Булганин налил себе чаю и взял конфету.
— Как считаешь, Маленков зазнался? — спросил Хрущев и тоже налил чай.
— Заносит его, конечно.
— Плохие знаки.
— Егор не понимает, что скоро останется один. Мы с тобой особняком стоим, а после споров по Германии и Молотов с Кагановичем от него отвернулись.
— Верно! — подтвердил Никита Сергеевич.
— Чего ему сказать, Маленкову?
— Да ничего, я просто рассуждаю.
— Поеду я домой, — вздохнул Николай Александрович. — С Леной по этим чертовым облигациям поговорю, а потом к Беллочке, раз ты утверждаешь, что евреи не опасны. Распивай чаи один.
— Езжай, езжай! Удачи тебе и там, и там! — усмехнулся Никита Сергеевич.
Маршал поднялся, оправил китель, неспешно приблизился к Хрущеву, тот поднялся, протянул руки и привлек друга к себе.
— Сильно не хулигань, а то придется твоей Белле квартиру искать.
— У нее папа профессор, жилье есть.
— В этот раз, Коля, тебе несказанно свезло!
— Волосы — смоль, а сиськи — у-у-у-у! — затряс головой министр.
Никита Сергеевич потрепал друга по шевелюре.
— Езжай, герой-любовник, езжай!
После отъезда Булганина Хрущев пробовал снова охотиться на мух, но безрезультатно, мухам нереально везло. Вконец истрепав газету, Первый Секретарь с проклятьями отшвырнул ее и отправился звонить Серову, чтобы тот организовал поиск пропавших облигаций.
