У Рады и Алексея свадьба получилась крайне скромная, не то, что у дочери Булганина Веры, когда три дня стоял шум-гам-тарарам. Верочка выходила замуж за сына адмирала Кузнецова. Вот где гуляли, так гуляли! Маршал Буденный на гармошке целый вечер «зажигал». Все перепились, перечудачились, переругались, помирились и снова сцепились, кто-то даже получил в глаз, словом — настоящая русская свадьба. Веру и Виктора измучили неутихаемым «Горько-о-о!». На всю жизнь вперед нацеловались молодые. В доме на Грановского еще долго будут вспоминать эту гремящую булганинскую свадьбу. А у Рады Хрущевой и Алексея Аджубея, можно сказать, вышло по-военному. Расписались в ЗАГСе без помпы, без шумной толпы. После ЗАГСа поехали в тот же знаменитый дом на улице Грановского, где проживали и Хрущевы, и Булганины, и маршал Буденный, и маршал Конев, и товарищ Маленков, туда молодые позвали самых близких друзей, туда же подъехала алешина мама и строгие радины родители.
«Пока на ноги не встали, копейку не заработали, чего пировать?» — говорила Нина Петровна.
Никита Сергеевич зятя расцеловал. С мамой Алексея, модной портнихой, Хрущевы вежливо раскланялись, не больше, с часок посидели и поспешили домой.
— Казенную квартиру не разнесите, — напоследок предупредил отец.
Как только за родителями Рады закрылась дверь, все вздохнули с облегчением. Молодежь потихоньку ожила, пошла в ход вторая бутылка шампанского, и бутылочка водочки опустела, и поцелуй новобрачных в первый раз получился чувственным.
— Все, взрослая! — перед сном вымолвил Никита Сергеевич. — Разлетятся дети!
— Это жизнь, — отозвалась Нина Петровна.
— Жизнь, жизнь — знай, держись!
— Ничего здесь, Никита, плохого нет.
Засыпал Никита Сергеевич плохо, не разгадал он до конца Алексея, не раскусил. Это и беспокоило, не давало уснуть. Хрущев долго ворочался, вздыхал, но, наконец, захрапел.
В девять пятнадцать утра на Грановского зазвонил телефон. Рада взяла трубку.
— Алло!
— Это я, — заговорила мама. — Как ты, Радочка?
— Хорошо.
— А Алеша?
— Он еще спит.
— Все, нормально?
— Все, мамуля, не переживай!
Нина Петровна со вздохом повесила трубку.
— Как думаешь, сложится у них? — спросил супругу Никита Сергеевич.
— Сложится! — убежденно ответила Нина Петровна и строго добавила: — Только ты не каркай!
Закончив выступление перед хозпартактивом столицы, Никита Сергеевич под аплодисменты сложил бумаги с цифрами. Шпаргалками он хочешь, не хочешь, пользовался, ведь не удержишь в голове громаду информации; и уже сделал шаг с трибуны, как вдруг остановился и вернулся на место:
— Вот о чем совсем забыл!
На партхозактив Москвы обычно приглашали союзных и республиканских министров.
— Вчера, проезжая по улице, видел, как на тротуаре лежали два инвалида с костылями и просили милостыню, жалкие, замацанные. По этой улице тысяча машин ездит, и пешеходов тьма, а они на самом виду устроились. Безотрадная картина! Почему такие вещи допускаются? В городе появились нищие, откуда?
Первый Секретарь оглядел присутствующих.
— У нас в стране нет источников, которые бы порождали попрошайничество. Просить милостыню последнее дело, даже для инвалида! Мы должны организовать социальные дома для подобных людей, для их человеческого содержания. Вчерашние калеки прямо вдоль дороги расположились, полусидят-полулежат, напоказ свои культяпки выставили, демонстрируя, что они работать не могут и вынуждены побираться!
— Неприятно! — с места отозвался Микоян. — Но часто под личиной инвалида маскируется обыкновенный попрошайка. Противно смотреть, когда молодые ребята побираются!
— И такие явления есть, тут прав Анастас Иванович, ходят с несчастными рожами, то нога перебинтована, то рука, клянчат, вроде больные, а сами притворщики, на жалость человеческую бьют. А если настоящий инвалид? — повысил голос Хрущев. — Трудно жить инвалидом! Я вот что хочу сказать, надо таких людей выровнять, вытащить из бездны, обустроить. Кому-то работу предложить. Многие смогли бы работать, но инвалидов на работу не очень-то берут. А работа пойдет инвалиду на пользу в моральном смысле, и в материальном, конечно. После войны у нас целая армия инвалидов появилась, а ведь они на наших руках, на государственных! И когда едешь и их, клянчащих, вдоль дороги наблюдаешь, неудобно становится и перед собой, и перед этими несчастными. Конечно, в таких явлениях есть доля и нашей вины, недостаточно мы инвалидам внимания уделяем, — с горечью говорил Никита Сергеевич. — Я министру по социальным вопросам такой вопрос задал: «Скажите, сколько у нас человек, потерявших обе ноги?» Не знает министр. Ни он, ни его заместитель цифру назвать не могут. Стали мне отвечать, сколько в стране инвалидов первой группы, сколько — второй. Это возмутительно! Как можно помогать, если в первой группе не только без руки или ноги, а есть люди, потерявшие две руки, две ноги и глаза?! А если человек потерял глаза, но имеет руки и ноги, он еще кое-как живет, а если потерял и руки, и глаза, тогда как? Это трагедия! Сколько у нас таких? А в министерстве социального обеспечения долдонят: первая группа — столько-то, вторая — столько-то. Срам!
Хрущев вытер платком губы.
— Даже если одной ноги нет, это та же первая группа, вот ведь в чем дело! Если мы дадим инвалиду хоть какую-нибудь работу, он не будет чувствовать себя обузой, он будет ощущать полезность, получит средства к существованию, сможет хоть как-то общаться, общение скрасит ему жизнь. А они — первая группа, вторая группа заладили! Слова зазубрили, а человека потеряли. Ничего вразумительного сказать не могут. Чем же вы занимаетесь в Министерстве социального обеспечения, кого обеспечиваете? Только тогда можно оказывать помощь, когда знаешь, кому ее оказываешь! А распределять средства, которые отпускает государство, это каждый дурак сможет. Я удивляюсь, насколько наши ответработники превратились в сухари, за цифрами потеряли живых людей. Товарищ министр! Вон он, в конце зала, на заднем ряду, за широкими спинами притаился, встаньте! Я слышал о вас как о хорошем человеке, а теперь вы потеряли всякое уважение! Посмотрите на него, товарищи! Я его спросил, какого инвалида и по какой инвалидности вы лично устроили на работу? Вы, спрашиваю, хоть одного устроили? Устроил, отвечает. Как он живет, как зарабатывает? Как его материальное и душевное состояние, поинтересовались? — Первый Секретарь впился глазами в министра.
— Он и тогда молчал и сейчас! Где же вам место после этого? Вам нет места не только в министерстве, но и на земле! Уходите, вы нам не нужны!
Министр на ватных ногах вышел из зала.
— Такой формализм не для нашей страны! Мы живем и работаем для людей, а не ради приятного времяпровождения! А ведь есть инвалиды, которым реально можно помочь, хотя бы тем, кто остался без одной ноги или руки. Тут одного руководителя спрашиваю: «Что вы делаете по производству протезов Ефремова?» Он отвечает: «Про систему протезов Ефремова не слышал!» Это руководитель крупного предприятия медицинской промышленности говорит. Вся печать об аппарате Ефремова кричит, а он ни сном, ни духом! Что же вы знаете тогда?! — раздраженно прокричал Хрущев. — Сколько жалоб поступает, письма прямо вопят! Вы хотя бы письма прочитать можете?! В письмах пишут: «На отечественных протезах ходить невозможно!» Так зачем их делать?!
Никита Сергеевич навалился на трибуну.
— Заехал я в один подмосковный колхоз, председатель там без ноги, за мною, как зайчик, прыг-скок, по полю прыгает. Я ему говорю: «Давай я тебе протез организую!» А он: «Не надо, я лучше по-старому — на досточке с палочкой. Протезы у нас неудобные, остатки ноги до крови натрут и давят».
От возмущения докладчик покраснел.
— Как это, товарищи?!
В зале зависла мертвая тишина.
— Если человек потерял на фронте обе ноги, а мы теперь говорим, что нам трудно сделать ему протез, что хорошо сделать у нас никак не получается, о чем тогда разговаривать?! Надо всем разойтись, и не по кабинетам, а по домам, потому что таким никчемным начальникам кабинеты не нужны, они не то что руководить, смотреть по сторонам не научились! Протезы сделать не можем! Надо сделать! — ударил по трибуне Хрущев. — Надо, чтобы протезы были легкими, удобными, с хорошими механизмами, чтобы они облегчили людям жизнь. А мы здесь сидим и рассуждаем. Как? Что? Голову чешем, но у нас над головой не каплет, мы на своих ногах сюда пришли, с руками своими, и глаза видят, а люди мучаются! Товарищ Фурцева!
Екатерина Алексеевна вздрогнула.
— Вы не кивайте, вы думайте, что делать! Теперь следующий вопрос. В собесе сидит комиссия и устанавливает нормы для инвалидов на самое необходимое, что инвалиду срочно выделить положено. Устанавливает, бумаги пишет, но никак установить нормы не может. А зима не за горами. Зима придет, а мы все будем сидеть и цифры в столбик складывать, а людям кушать надо, обогреваться, чтоб от мороза не окоченеть. Не паясничайте, дайте инвалидам картошку, капусту, обеспечьте топливом, теплой одеждой. Надо поскорей это закончить, за два-три дня, а не через год! Что нам для этого, конференцию специальную собирать, чтобы конференция определила, сколько инвалид съест капусты! Стыд и срам! — кипел Хрущев. — Вы все на деньги киваете, что средств у нас мало, но для этих целей — изыщем. Я головой перед вами отвечаю! Еще надо, чтобы инвалиды обувь получили. Сделайте, и вам спасибо скажут за доброе отношение к человеку. Совсем безногим надо изготовить моторные коляски. И учтите, вы должны людей знать по фамилиям, потому как инвалид — это человек, имеющий фамилию! Товарища Доенина я здесь не вижу, хотя он здоровенный и ему трудно спрятаться. Говорят, он на совещание по сельскому хозяйству уехал, а он ведь знает, что я здесь, а потом я должен попасть и туда. Но когда я туда пойду, он сюда приедет, такая тактика. Но от меня он не скроется, пусть займется делом!
