– Да уж сгодится и такой! – доложила она Николаю Ивановичу. – Ты Платошу почаще во внутренний караул дворца ставь, у императрицы нонеча как раз нелады с Дмитриевым-Мамоновым, и, даст бог, через Платошу-то свернем шею одноглазому!..
А теперь, читатель, вспомним картину Валентина Серова «Выезд императрицы Екатерины II на соколиную охоту». В широком ландо едет императрица, с явным вожделением оборачиваясь назад, чтобы взглянуть на молоденького красавчика Зубова, а чуть поодаль, почти на самом срезе картины, представлен благодушествующий князь Потемкин-Таврический, – он еще не догадывается о том, что сейчас решается его судьба.
Такси мчалось дальше – к Риге.
– Так ему и надо! – повторил я со значением.
Шофер рассмеялся, а Вероника спросила:
– Все-таки объясни, что значит эта дурацкая фраза и какое она имеет отношение к Потемкину?..
* * *
Давайте снова вернемся в «гусиные» Янишки – Ионишки начала прошлого столетия. Пушкин еще не писал своего «Скупого рыцаря», а Бальзак не создал «Гобсека». Но удивительно, что все гнусные качества этих героев Пушкина и Бальзака воплотились в последнем фаворите Екатерины – князе Платоне Зубове, который с 1814 года проживал в литовских владениях… В ту пору это был человек уже потасканный жизнью, истощенный развратом. Его узкое лицо бороздили глубокие складки. Постоянно пребывая в угнетенном расположении духа, Зубов часто повторял:
– А так ему и надо… Так и надо!
Историк пишет: «Слова эти срывались у него с языка, будто в ответ на какую-то навязчивую мысль, не дававшую ему покоя. Не надобно быть опытным сердцеведом, чтобы догадаться, глядя на Зубова, что на совести его тяготеет какое-то мрачное преступление…» Обладатель несметных сокровищ, хранимых в подземельях замка, Зубов превратился в мерзкого скрягу, оживляясь лишь во время ярмарок, на которых азартно барышничал лошадьми, гусями и пшеницей. Одетый в потрепанный архалук, часто небритый и плохо вымытый, обладая идиотской привычкой засовывать в нос палец, последний фаворит Екатерины II представлял отвратительное зрелище…
– Так ему и надо! – произносил он всегда неожиданно…
Вот подлинный текст его признания о Потемкине, тогда же записанный М. И. Братковским: «Хотя я победил его наполовину, но было необходимо устранить его совсем, это было необходимо, потому что императрица просто боялась его, как взыскательного супруга. Меня она только любила… Потемкин – вот главная причина тому, что я не стал тогда вдвое богаче!» Проживая в Янишках, князь Платон Зубов не щадил крепостных, замучивая их бесконечными поборами. А все награбленное тут же превращал в звонкую монету, которую и ссыпал в подвалы своего мрачного, нелюбимого замка. Испытывая страх смерти, он, подобно героям Пушкина и Бальзака, спускался по ночам в подвалы, где, как говорили очевидцы, у него хранились горы золота и серебра. И там Зубов пересчитывал деньги. У него было скоплено ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ только в монетах.
– Так ему и надо! – твердил он с упрямством маньяка.
Но прав народ, сложивший мудрую пословицу: на каждого волка в лесу – по ловушке. Однажды в костеле Зубову встретилась бедная пани Валентинович с пятнадцатилетней дочерью, и он – воспылал. Это случилось в 1821 году, когда 50-летний Зубов, уже поседевший и с выпавшими зубами, казался сгорбленным старцем. Сначала он зазвал Валентиновичей, мать с дочерью, на обед к себе, затем пригласил мать в подвалы своего замка.
– Видите? – спросил он бедную женщину. – В этой куче ровно миллион золотом, и этот миллион ваш, если ваша дочь…
– Тому не бывать! – возразила гордая пани. – Моя дочь будет принадлежать вашей светлости только в том случае, если станет светлейшей княгиней Зубовой…
Ко дню свадьбы Зубов подарил невесте грошовые сережки. Он стал обладателем юной красавицы Теклы Игнатьевны, но отношений между супругами не возникло, ибо Платон Зубов давно перестал быть мужчиной.
– Так ему и надо! – вскрикивал этот чудовищный человек, бродя по ночам с огарком свечи по комнатам замка, спускаясь в подвалы, где он любовался своими сокровищами…
Платон Зубов вскоре же умер, но даже в предсмертном бреду часто восклицал:
– А так ему и надо… так ему и надо!
Эта криминальная фраза, на первый взгляд и загадочная, относилась к Потемкину, которого он отравил ядом.
А теперь нам следует вернуться к событиям 1789 года – послеочаковским!
Весна 1789 года выдалась ранняя, но Сладкие Воды Стамбула не оживлялись ни музыкой духовых оркестров, ни говором беззаботных женщин, ни криками разносчиков сладостей. Из тюрьмы Эди-Куля Булгаков докладывал в Петербург: «Голод в Константинополе, пашквили противу визиря. Карикатуры: снизу пепел, сверху отруби, внутри земля – вот хлеб турецкий…. Пальбою из пушек возвещено о смерти султана Абдул-Гамида».
Новый султан Селим III приехал в мечеть Эюба-Джами, где и опоясал свои чресла мечом Османа (этот жест заменял ему «коронацию»). С батарей Топхане стучали арсенальные пушки, им вторили с Босфора пушки эскадры капудан-паши. Селиму исполнилось 28 лет. Лицо султана, испорченное оспой, сохранило отпечаток той утонченной красоты, какой обладала и его мать – Михр-и-Шах, украденная в Грузии для гарема отца. Селим был образован, по-европейски начитан, но верил в чудеса; он писал недурные стихи. Империя досталась ему в состоянии хаоса – военного, административного, финансового. Со времен Сулеймана Великолепного султаны обычно следили за работой Дивана через окошко, вырезанное в стене над седалищем великого визиря. Селим нарушил эту традицию Османов, появясь открыто – уже не как мусульманское божество, а как простой человек.
– Один час правосудия лучше ста часов молитвы. Я буду карать, если не услышу правды, – объявил он.
В воротах Баби-Гумаюн, ведущих к Сералю, янычары высыпали из шерстяных мешков горы ушей и носов, отрезанных у взяточников, казнокрадов, обманщиков и торговцев, обвешивавших покупателей. На базарах с утра до ночи истошно вопили купцы, уши которых были прибиты гвоздями к стенкам, и гвозди эти из ушей им выдернут только завтра, чтобы наказуемый до конца жизни помнил: торговать надо честно! Стамбул сразу же присмирел, как мышонок при виде льва. Облачившись в рубище дервиша, живущего подаянием, великий султан Селим III инкогнито появлялся на рынках, в учреждениях, на фабриках столицы, всюду требуя от людей только честности. А телохранители, идущие следом за султаном, тут же казнили всех лгущих и ворующих. На одном из кораблей военного флота, когда рубили головы офицерам, палач султана, занеся меч, просил Селима посторониться, чтобы кровь не брызнула на его одежды.
– А кровь – не грязь, – отвечал Селим и сам схватил казнимого за волосы. – Так тебе будет удобнее… руби!
Эйюбский дворец-киоск был выстроен им для Эсмэ, которая приходилась ему сестрою; эта распутница, под стать брату-султану, была умна и тоже писала стихи. Селим выдал ее замуж за своего любимца Кучук-Гуссейна, грузинского раба, товарища своего детства.
Скинув туфли, мужчины сели, поджав ноги, на тахту, невольники-негры, опустясь на колени, разожгли им табак в длинных трубках. Селим сказал:
– Тебя, Кучук, я решил назначить капудан-пашой.
– Я плавал не дальше Родоса, – отвечал шурин, – и, назначив меня, куда денешь Эски-Гасана или Саид-Али?
– Гасан не уберег Очаков, и пусть искупает вину, удерживая от гяуров Измаил… А вчера посол франков Шуазель-Гуфье вручил реису-эфенди проект мира с Россией.
Кучук-Гуссейн сказал, что войска разбегаются:
– А янычары бегут с войны первыми…
– Не лучше ли, – добавила Эсмэ, – заключить мир сейчас, пока грозный Ушак-паша не стронул флота к берегам Румелии.
– Нет, – отвечал Селим. – Я объявлю новый набор мужчин от четырнадцати до шестидесяти лет. Я пополню казну налогами для христиан, велю женам их появляться на улицах в черных платьях; босые и непричесанные, пусть они выражают скорбь…
Эсмэ сказала, что Турции необходимы реформы:
– Но прежде ты казни визиря и освободи Булгакова.
– Юсуф-Коджа, я знаю, главный казнокрад и бездельник, но его длинная борода внушает мусульманам большое почтение. Освободить же Булгакова – признать победу гяуров… Подожду!
Эсмэ взяла лютню и стала импровизировать стихи о прекрасной розе, на которой по утрам выступает не роса, а капельки соленого пота – это пот самого Магомета.
* * *
Английский король сошел с ума. Потемкин с мрачным видом выслушал доклад Безбородко о запутанности внешней политики и развел руками:
– Так не давиться ж нам оттого, что Англия короля своего до бедлама довела, а теперь милорды противу нас бесятся. Союз же с Испанией, который устраивает принц Нассау-Зигенский, ничего, кроме лишнего куражу, России не даст.
Екатерина показала ему письмо:
– От барона Нолькена. Желая нам добра, он пишет, что Берлин, из Лондона поддержанный, входит в военный альянс с султаном Селимом. Новый капкан для нас!
