То же произошло и в Семеновском полку, а Матвеев и Кантемир вели с собою человек двадцать кавалергардов.
Императрица не спала всю ночь, лихорадочно ожидая событий. Как только явился Салтыков, она тотчас приказала отпустить караул и сменить новым.
Во дворец были введены кавалергарды и по две роты преображенцев и семеновцев. Они были расставлены у всех дверей и в залах, рядом с тронной. Остальные были расположены вокруг дворца.
«Ну, теперь пожалуйте, гости дорогие!» — со злобной улыбкой думала Анна.
Наступал решительный день.
Лопухина беспомощно стояла на коленях перед телом Шастунова. Она расстегнула ему мундир. Брызгала в лицо водой — все было напрасно. Шастунов лежал неподвижно, с плотно закрытыми глазами, и только слабо бьющееся сердце указывало, что жизнь еще не совсем покинула его. С отчаянием и раскаянием глядела Лопухина в прекрасное лицо князя. «Убит, убит, — думала она, ломая руки. — И убила его я, я, я!..»
— Пока еще нет, — раздался над ней тихий голос.
С легким криком вскочила она на ноги и увидела перед собой черную фигуру. Бледное энергичное лицо вошедшего было как будто знакомо Лопухиной; словно где-то она видела эти проницательные глаза.
— Не пугайтесь, — продолжал по-французски незнакомец. — Вы уже видели меня на балу у графа Головкина. Я — де Бриссак.
Лопухина тотчас вспомнила, как на балу она обратила внимание на стройную фигуру, всю в черном, с брильянтовой звездой на груди.
— О, да, я помню вас, — произнесла она. — Вы угадали сейчас мои мысли. Вы поможете ему? Да?
Она смотрела на него прекрасными, полными слез глазами.
— Я для этого пришел, — спокойно сказал де Бриссак.
— Вы знали? — в изумлении воскликнула Лопухина.
— Я знал это, женщина, — строго ответил де Бриссак, наклоняясь к князю.
Он легко поднял его и осторожно положил на диван. Лопухина с тревогой и суеверным страхом следила за всеми движениями де Бриссака.
— Он будет жить? — с трепетом спросила она.
— Он будет жить, — медленно повторил он.
— О, — произнесла Лопухина, молитвенно складывая руки.
— Теперь уйдите, — сказал де Бриссак. — Вы мешаете мне.
Его голос был повелителен.
Лопухина колебалась.
— Еще один вопрос, — робко сказала она. — Когда я увижу его?
— Ваши пути не встретятся больше, — сказал де Бриссак. — Вы навсегда ушли с его пути… О, — добавил он. — Не торопите страшного дня, когда вы вновь увидите его. Лучше, если бы день этот никогда не настал! Вы увидите его с высоты эшафота, измученная, опозоренная, в изодранных одеждах, и не будете в состоянии даже крикнуть, потому что…{64}
Он замолчал.
Ужас непонятный сверхъестественный, охватил Лопухину, и, громко вскрикнув, она бросилась вон из комнаты…
Де Бриссак быстро осмотрел рану на плече, вынул из кармана тонкий бинт, банку и флакон. Положил на бинт мази и перевязал рану. Потом накапал в стакан несколько капель из флакона, долил водою, приподнял голову Шастунова и влил ему глоток в рот. Щеки Шастунова порозовели, глаза открылись. Он сделал движение и поднялся на диване. Увидя де Бриссака, он удивленно взглянул на него и спросил:
— Виконт, вы здесь? Почему?
— Чтобы спасти вас, — спокойно ответил де Бриссак.
— А, да, помню, — произнес Шастунов, потирая лоб. — Помню, этот негодяй ранил меня. Да, это был предательский удар. Я увидел… Он убежал! — воскликнул князь, торопливо вскакивая с дивана. — Ах! — вырвалось у него; он почувствовал мгновенную боль в плече.
— Он убежал, ушла и она… Навсегда, — тихо ответил де Бриссак. — Вы теперь здоровы, рана на плече пройдет через два дня.
— Дорогой друг, — с чувством сказал Шастунов. — Хотя моя жизнь и никому теперь не нужна, но все же ею я обязан вам, и она принадлежит вам. Что моя жизнь? Я растерял все! Я потерял отца, любимую женщину и, кажется, нанес нечаянный удар тому делу, которому служил. Но… благодарю вас!
— Не надо, — ответил де Бриссак. — Ваш жизненный путь еще долог, и не моей воле вы обязаны жизнью. Теперь прощайте. Я уезжаю из России. Я сделал здесь все, что было можно сделать; теперь поеду дальше.
— Я увижу вас? — с невольной грустью спросил Шастунов.
Де Бриссак пристально взглянул на него и ответил:
— Мы увидимся, но через долгие годы и в новые времена. Прощайте, юный друг. Но если вы не увидите меня, то получите обо мне вести…
Он пожал руку Шастунову и вышел в другую дверь.
Шастунов вздохнул и начал собираться. Его плащ исчез.
— Делать нечего, — с брезгливой гримасой произнес он, накидывая на себя плащ Рейнгольда.
Он застал членов Верховного совета в Мастерской палате. Макшеев и Дивинский уже ушли.
Шастунов подробно доложил обо всем происшедшем, не утаив и о поединке. Он только не упомянул имени Лопухиной.
— Следовало бы тебя за это судить, — сурово сказал Василий Владимирович. — Ты не смел затевать с ним поединка, когда был послан арестовать его. И что же! Ты упустил врага, получил рану и нарушил приказание! Да, тебя следовало бы судить. Но теперь не такое время, — продолжал он. — Ты еще можешь искупить свою вину. Приходи сюда опять часа через три за приказаниями. Мы должны кончить сегодня днем то, что не удалось нам исполнить ночью…
Опустив голову, Шастунов вышел. Голова его кружилась, плечо ныло, ему хотелось пить и спать. Он поехал домой, выпил вина и лег спать, приказав Ваське разбудить себя через два часа.
Несмотря на решимость и уверенность в победе, верховники все же вполне понимали всю важность и опасность затеваемого ими дела. Арестовать Бирона во дворце императрицы! Арестовать первых сановников государства! Казнить одного из важнейших лиц империи! Сослать первенствующего члена Синода!
Но решение было принято. Утром Верховный совет явится к императрице. Фельдмаршал Голицын арестует Бирона. Дома Салтыкова и Черкасского окружены. Им не спастись. Сегодня же они будут арестованы, и императрица сегодня же присягнет в Архангельском соборе на верность кондициям, иначе «лишена будет короны российской».
Члены совета тут же, в Мастерской палате, кое-как расположились, чтобы вздремнуть часок-другой. Но отдых их был недолог…
Едва взошло солнце в каком-то кровавом тумане, как они были разбужены Степановым. От своих курьеров, отправленных им, как всегда, во дворец с указами к рассмотрению императрицы, Степанов получил странные и тревожные вести.
— Что случилось? — спросил Василий Владимирович.
Расстроенный Степанов сообщил, что дворец окружен войсками, что один за другим прибывают во дворец представители шляхетства, генералитета, гвардейские офицеры — целой толпой.
Дмитрий Михайлович кинул тревожный взор на своего брата-фельдмаршала.
— Надо ехать и нам, — решительно произнес Василий Владимирович.
В это время явились за приказаниями Макшеев, Дивинский и немного оправившийся Шастунов.
Им велели ехать во дворец, куда поспешили и верховники.
Больше тысячи людей толпились в дворцовых залах. Аудиенц-зала была заполнена преимущественно гвардейскими офицерами. Несколько в стороне верховники увидели, к своему изумлению, и Черкасского, и Барятинского, и князя Трубецкого с Матюшкиным.
При входе в аудиенц-залу их встретил капитан Альбрехт, стоявший в дверях и отсалютовавший фельдмаршалам.
— Ты разве начальник караула? — спросил его пораженный фельдмаршал Михаил Михайлович.
— Начальник дневного караула, ваше сиятельство, — ответил Альбрехт.
Михаил Михайлович нахмурился.
— Отчего меня не известили о прибытии семеновцев и преображенцев? — спросил Василий Владимирович. — Кто здесь распоряжался?
— По повелению ее величества сегодня войсками гвардии командует генерал Салтыков, — ответил Альбрехт.
Фельдмаршалы переглянулись.
— Василий Владимирович, ужели мы обыграны? — тихо произнес Михаил Михайлович.
Василий Владимирович покачал головой.
Дмитрий Михайлович подошел к Матюшкину и Трубецкому.
— Что все это значит? — спросил он.
— Императрица пожелала выслушать сама мнения шляхетства, — уклончиво ответил Матюшкин.
Черкасский был, видимо, взволнован. Стоящий рядом с ним Кантемир что-то горячо говорил ему.
Огромная зала вся гудела от сдержанных голосов, и в этом сдержанном гуле было что-то гневное и угрожающее. Из толпы офицеров иногда вырывались громкие фразы:
— Кто смеет ограничивать волю государыни?! Долой верховников!..
Верховники слышали это, видели враждебные взгляды и чувствовали приближающийся какой-то роковой момент.
Но вот все стихло.
Широко распахнулись двери, и в предшествии церемониймейстеров с золотыми жезлами вошла императрица. За ней следовала блестящая свита офицеров, ее статс-дамы и фрейлины.
