Фагит ухмыльнулся, показав редкие, кривые зубы (один передний зуб отсутствовал), и вдруг заметил оцепеневшего Луция. Он скривил верхнюю губу и бросил на него такой злобный взгляд, что Луций чуть не обмочился.
– Ты чего уставился, гражданин?
Ничего не ответив, Луций поспешил дальше. Домой он явился, весь дрожа, и, едва зашел, раб запер за ним дверь на тяжелый засов. Жена стояла в атриуме, сразу за передней, держа у груди новорожденного сына. Увидев искаженное ужасом лицо мужа, Юлия оторвала младенца от груди, передала рабыне и, только когда та ушла, заговорила с мужем.
– Дурные новости? Говори сразу, не тяни.
– Не то, что ты думаешь…
Луций поспешил обнять жену, стремясь успокоить и ее, и себя.
– Просто я увидел неподалеку… нечто ужасное. Ужасное! Но новый список…
– Попал Гай в список или нет?
Юлия вырвалась из его объятий и схватила его за руку так, что пальцы впились в плоть.
– Нет, Юлия, нет! Успокойся. Имени Гая там не было.
– Значит, пока еще нет, – прозвучал из тени болезненно хриплый голос. – Но непременно появится. Меня известили об этом доброжелатели.
Юлия выпустила руку мужа и поспешила к скорчившейся в тени фигуре.
– Брат, ну зачем же ты встал с постели? Ты слишком болен, тебе нужен покой.
Гаю Юлию Цезарю минуло всего лишь восемнадцать, но его лицо было изможденным, и двигался он с трудом, как старик: горбился и волочил ноги.
Он был небрит, волосы, словно в насмешку над его фамилией, были всклочены. Несколько поколений назад основатель его ветви рода, выходец из Юлиев, получил прозвище Цезарь, что значит «прекрасно причесанный».
– Я чувствую себя гораздо лучше, сестра. Лихорадка пошла на убыль. Дрожь унялась.
– Унялась, но вернется: при четырехдневной малярии всегда так. Она накатывает, ослабевает и накатывает снова.
– Ты сейчас мне все – и сестра, и лекарь.
Юлия поцеловала брата в лоб.
– Да, жар и вправду не такой, как раньше. Как думаешь, не выпить ли тебе немного бульону? Нужно набираться сил.
* * *
В трапезной Луций поднял обеими руками серебряное блюдо, склонил голову и нараспев прочитал молитву:
– Асилей, отборные яства наши мы подносим тебе – тебе, кого особо чтил отец наш Ромул, тебе, покровителю бродяг, беглецов и изгнанников, чей древний алтарь на Капитолии предоставляет убежище тем, кому не обрести его нигде более. Спаси и сохрани дорогого гостя этого дома, моего брата по браку, юного Гая. Даруй ему священное убежище под моим кровом. Тебя, Асилей, молю об этом!
– Асилей, защити моего брата! – подхватила Юлия.
– Защити нас всех! – прошептал Гай.
Луций, склонившись к Юлии, ковырялся в выложенной на серебряное блюдо жареной свинине. Желудок его был пуст, но после всех ужасов этого дня вид обгорелой плоти вызывал у него отвращение. У Юлии тоже не было аппетита, а вот Гай быстро выпил целую чашку бульона и принялся за вторую.
Видя, что Луций уставился на него, Гай изобразил улыбку:
– Ты поступил смело, зять, выйдя сегодня на Форум и прочитав новый список. Спасибо тебе за это.
Луций пожал плечами:
– Я сделал это для собственного спокойствия. До тех пор, пока ты официально не внесен в списки, нас с Юлией не могут обвинить в укрывательстве преступника.
– Я уберусь завтра же, обещаю.
– Чушь! – возразила Юлия. – Ты можешь оставаться у нас сколько угодно.
Луций внутренне застонал, но Гай избавил его от необходимости возражать, что было бы неловко.
– Спасибо за доброту и гостеприимство, сестра, но мне нужно двигаться в интересах собственной безопасности. Чем быстрее покину город, тем будет лучше, а еще лучше, если я уберусь из Италии как можно дальше. Кабы не эта проклятая лихорадка, меня бы уже здесь не было. Сулла желает моей смерти.
Луций покачал головой:
– До чего же мы дожили? Во времена наших дедов был убит Гай Гракх, его убийца получил награду, а тела Гракхов были брошены в Тибр без погребения. Но тогда это повергло многих достойных граждан в негодование. Теперь же головы каждый день рубят дюжинами и выставляют их на Ростре, но все молчат. Обезглавленные тела швыряют в реку, как потроха с рыбного рынка. А слышал ли ты о последнем кощунстве? Сулла выкопал и намеренно осквернил тело твоего дяди Мария, единственного человека, который мог остановить его безумие. Он разрубил тело на куски, вымазал нечистотами, выковырял глаза и отрезал язык. Что за времена! Сильные люди больше не боятся богов! Злоба и бесчестье не ведают пределов!
Гай побледнел.
– Это правда? Неужто Сулла решился на такое кощунство?
– Об этом шепчутся на каждом углу. Почему бы и нет: карая своих врагов, Сулла не остановится ни перед чем. Он мучил и уничтожал их, пока они были живы, а после смерти оскверняет их тела.
Гай уставился в свою миску. Лицо его ничего не выражало, но Луций знал, что его зять глубоко задумался. По своей природе молодой Гай был бесстрастным аналитиком: даже когда казалось, что и болезнь, и обстоятельства оборачиваются против него, он не терял самообладания.
– Луций, ты спрашивал, как мы дошли до этого, но ведь ты и сам намекнул на ответ, помянув Гракхов. Во времена наших дедов перед Римом стоял выбор – идти по пути Гракхов или по пути их врагов. Враги победили. Был избран неверный путь, и с тех пор все делалось не так. Гай Гракх хотел расширить права рядовых граждан и распространить гражданские права на наших союзников. Себялюбивые, недальновидные враги разрушили его планы, но проблемы, проистекавшие из несправедливости и неравенства, никуда не делись. Они вылились в долгую, кровавую войну между нами и нашими союзниками в Италии. То, чего Гракхи могли достичь мирным путем, было в конце концов установлено с помощью грубой силы, ценой крови. Совершенно напрасно! Гракхи, видевшие дорогу к светлому будущему, были уничтожены. Победители достигли своего с помощью убийства, и с тех пор люди, располагавшие властью, уже не останавливались перед насилием. Когда убили Гракхов, сам тот факт, что римляне могут убивать римлян, повергал в ужас, но с тех пор мы пережили полномасштабную гражданскую войну и то, чего наши предки не могли себе даже вообразить, – римская армия осаждала Рим.
В ретроспективе гражданская война, о которой говорил Гай, казалась неизбежной. Успешные завоевательные войны Рима вели к тому, что огромные армии и огромные богатства сосредоточивались в руках полководцев. Эра завоеваний породила генерацию военачальников, чья реальная власть превзошла власть сената. Движимые в большей степени личным честолюбием и взаимным недоверием, нежели политическими разногласиями, эти военачальники просто не могли не схватиться один с другим с оружием в руках. Последовавший за этим период ожесточенных гражданских войн закончился тем, что Сулла просто пережил обоих своих соперников – Мария и Цинну. Он двинул войска на Рим, осадил город и вынудил сенат провозгласить его диктатором.
– Теперь победитель держит город цепкой хваткой. Сулла дал клятву восстановить республику и вернуть власть сенату, но не раньше чем очистит государство от своих врагов, в том числе и от потенциальных врагов, и разделит их собственность между своими приверженцами.
Гай снова опустил глаза к миске. Поскольку Марий был его дядей, а сам Гай недавно женился на Корнелии, чей отец, Цинна, тоже являлся одним из главных соперников Суллы, отношение Суллы к нему и его отношение к Сулле были очевидными.
– То, что подобный монстр может править Римом, свидетельствует о крайнем упадке, – заявила Юлия. – Боги гневаются, наказывают нас. Наших предков они благословили таким диктатором, как Цинциннат, мужем, который возвысился, чтобы спасти государство, а потом удалился от власти. После Суллы само слово «диктатор» навсегда станет ругательством.
– Монстр, говоришь? – пробормотал Луций, нервно покусывая ноготь большого пальца. – Сумасшедший! Помните, что было, когда вывесили первый проскрипционный список? Люди собрались у стены объявлений, чтобы прочесть имена. Как потрясены они были, увидев там восемьдесят имен. Восемьдесят граждан были объявлены вне закона! Восемьдесят достойных римлян были приравнены к зверям, которых можно безнаказанно загнать и убить! Это количество ужаснуло нас. Но на следующий день на том же самом месте появился дополнительный список – еще двести имен. А на следующий – еще двести! На четвертый день Сулла произнес речь о восстановлении закона и порядка. Нашелся смельчак, спросивший, сколько еще людей он намерен подвергнуть проскрипциям. Почти извиняющимся тоном, как чиновник, которому указали на недоработку, Сулла сказал: «Честное слово, я внес в проскрипционные списки все имена врагов, какие смог вспомнить, но некоторые наверняка запамятовал. Обещаю, как только вспомню, внесу в списки и их».
– Это он пошутил, – уныло промолвил Гай. – Ты должен признать, Сулла не чужд остроумия.
– Он сумасшедший, как Кассандра! – заявил Луций. – Убийства не прекращаются. Ежедневно появляется новый список. И каждый, кто дает приют объявленным вне закона, подвергается той же каре, даже если это его родители. Сыновья и внуки внесенных в списки лишаются гражданства и права наследования имущества. И это творится не только в Риме, но по всем городам Италии. Люди гибнут непрерывно, убийства не прекращаются ни на минуту, и каждый убийца получает награду, даже раб, убивший хозяина, даже сын, убивший отца. Это безумие, посрамление наших предков и оскорбление богов.
