— Хотелось бы знать, командор, когда все-таки вы наконец сочтете нужным выступить?
— Дело не во мне, заранее время назначить не получится, — отвечал Кураноскэ. — Мы можем выступить в любой момент, если представится благоприятный случай. Однако же надо заранее все хорошо рассчитать и не причинять неприятностей его светлости князю Даигаку. Если только через его посредство и под его водительством будет возможно восстановить из руин дом Асано, это сделать необходимо. Так что, пока все дела с правом наследования князя не улажены, выступать мы не можем.
— Да, но нельзя же ждать бесконечно! Как это скажется на боевом духе людей?! — Надо бы все-таки наметить хоть какой-то крайний срок — тогда уж можно и подождать. Вон, в третью луну уж год стукнет, как мы здесь без дела ошиваемся! — с жаром возражал Ясубэй. — Глядишь, к тому времени и с его светлости Даигаку снимут запрет на право наследования… А если нет, то тем более ничего другого нам не остается, — что ж, посмотрим, разведаем, что поделывает противник, и нанесем решительный удар. Мы все просим назначить крайним сроком март. Если будем тянуть дальше, на решимости и единстве наших людей это может плохо отразиться. Так что, пожалуйста, командор, назначьте крайний срок в третьей луне.
— Третья луна, говоришь? — задумчиво протянул Кураноскэ, сложив руки на груди. — Ну, хорошо. Посмотрим, как пойдут дела до третьей луны, а там приступим к подготовке.
При этих словах сидевшие в соседней комнате чуть не пустились в пляс. Все лица озарились радостью.
— Значит, если крайним сроком назначаем третью луну будущего года… Боюсь, здесь, в Эдо, могут просочиться слухи… Лучше в начале третьей луны мы к вам, командор, наведаемся в Киото — там и будем ждать ваших указаний, — заметил Ясубэй, на что Кураноскэ согласно кивнул.
Третья луна, конечно, был срок чересчур ранний, но согласившись начать в третью луну подготовку к операции, Кураноскэ тем самым пошел навстречу требованиям всех эдоских ронинов.
Вопреки ожиданиям эдосцев, Кураноскэ незамедлительно вернулся в Киото, а вскоре после этого, на исходе четырнадцатого года Гэнроку, двенадцатого числа двенадцатой луны, Кодзукэноскэ Кира официально был отпущен на покой, передав свою должность приемному сыну Сахёэ.
«То, что Кире позволено преспокойно удалиться в отставку, только еще раз доказывает, что сёгун так и не назначил ему ни малейшего наказания!» — с возмущением толковали между собой эдоские ронины.
Ярый сторонник решительных и скорых действий Соэмон Хара примчался в Киото вместе с Гэнго Отакой, и они чуть ли не каждый день заявлялись в Ямасину, в усадьбу Кураноскэ, стараясь подтолкнуть командора к скоропалительному решению. Кураноскэ уже готов был рассердиться на настырных стариков, для усмирения которых потребовалось столько сил и времени. Даже по возвращении в Осаку, уже немного угомонившись, Соэмон продолжал атаковать командора длиннейшими письмами.
По предложению Тюдзаэмона Ёсиды в Ямасине состоялось совещание бывших дружинников клана Ако, осевших пока что в Камигате. Обсуждался вопрос, уступить ли нажиму эдоской фракции, требующей скорейших действий, или нет. На этом совещании Кураноскэ вновь остался верен своей установке: поскольку пока не утрясены дела с обеспечением права наследования князя Даигаку, выступать сейчас не время.
Соэмон Хара наконец дал выход копившемуся недовольству:
— Командор, а все-таки, что вы намерены делать, когда вопрос с правом наследования князя наконец решится? Ведь тогда-то уж нам и вовсе нельзя будет ничего предпринять… Но могу сказать прямо: я, Соэмон Хара, ни при каких «чрезвычайных и непреодолимых» обстоятельствах этого дела не оставлю! Выбор у нас ведь какой? Ну, займет его светлость Даигаку место покойного господина — и что? Тогда нам о мести надо забыть и просто придется вспороть себе живот… А так, если ударим сейчас, то хоть добудем голову Киры… Вы как полагаете, господа?
Гэнго Отака, Матанодзё Сиода и Кансукэ Накамура дружно кивнули:
— Верно сказал его милость Хара!
— Согласны! Согласны! — один за другим подтверждали собравшиеся.
Кураноскэ, неприятно пораженный тем, что Соэмон, казалось, всегда хорошо его понимавший, так внезапно переменился, сидел молча, скрестив руки на груди. Если уж даже умудренный годами ветеран вроде Соэмона впал в горячку, то уж, само собой, от молодых ронинов, у которых кровь бурлит в жилах, до весны следует ожидать каких угодно опрометчивых действий. Выдержав паузу, Кураноскэ наконец сказал:
— Ну, что касается нас, мы знаем, что в решительный момент, если понадобится, мы сумеем показать нашу силу воли и вспороть себе живот. Но сделать это надо только после того, как князь Даигаку, к нашему общему удовлетворению, по всей форме и по закону вступит в свои права наследства… Чего, однако, добиться нелегко! Если же в этом деле с правом наследования будет допущена небрежность, то вместо восстановления клана мы только навлечем на него позор. Вы что же, хотите окончательно погубить наш клан и род Асано, требуя немедленно штурмовать усадьбу Киры? Я выжидаю, потому что не хочу допустить столь плачевного развития событий. И у меня есть, пусть и слабая, надежда, что нам удастся все осуществить, как мы того хотим. Потому и выжидаю. Вы же заставляете меня от моего плана отказаться. И что, по вашему, обо мне скажут люди, если я от своего плана откажусь и тем обреку все на провал?! Это ведь не шутка — тут я с вами полностью согласен.
Убежденно высказав свое мнение, Кураноскэ горящим взором обвел собравшихся и продолжил:
— Я возлагаю надежды на то, что дело наше по закреплению права наследования увенчается успехом, и долг для мужей чести тому способствовать. Вы что же, хотите, чтобы из-за какого-то пустяка, из-за чьей-то прихоти все пошло прахом, а мы стали бы всеобщим посмешищем?! Подумайте сначала об этом хорошенько. И наконец, если говорить о том, почему я оттягиваю выступление, — да потому что уверен: в военно-стратегическом отношении сейчас момент неподходящий. Ну, допустим, ворваться в усадьбу мы всегда сможем, но если ударим сейчас, вероятность успеха — пятьдесят на пятьдесят, так что исполнить задуманное будет непросто. А если дело кончится провалом, нас ждет несмываемый позор. Нужно все предусмотреть и все подготовить. Исходя из таких рассуждений я лично стараюсь себя сдерживать. Впрочем, разбивать единство нашего сообщества я не собираюсь…
И впрямь, даже Соэмон не мог не признать, что в словах Кураноскэ была железная логика. Тем не менее он возразил:
— Но ведь если оттягивать и дальше, едва ли нам удастся избежать падения боевого духа…
— Тут уж ничего не поделаешь, — ответил Кураноскэ. — Если от промедления у человека слабеет долг вассальной верности, то его почитай что и вовсе не было. Наоборот, можно сказать, лишь на тех, кто сумеет выстоять до конца, мы и сможем по-настоящему положиться. Если эти люди соберутся вместе, нет такого дела, которого они бы не смогли совершить. Или как? Может, вы считаете, что я ошибаюсь? Говорите, высказывайте свободно свои суждения. Я слушаю!
— Да чего уж! — с улыбкой сказал Соэмон (который, пожалуй, был только рад отказаться от своего прежнего предложения) и обвел взглядом товарищей.
Неподалеку от новой усадьбы Кодзукэноскэ Киры в квартале Мацудзака в округе Хондзё, — так близко, что от двери до двери камень можно добросить — во втором участке квартала Аиои открылась новая лавка торговца рисом Гохэя. В основном в лавке продавали рис, но также приторговывали тряпьем. Хозяин прежде держал тряпичную лавку в квартале Томисава, и теперь, даже переключившись на торговлю рисом, по старинке все не мог бросить свое ремесло тряпичника и старьевщика. Гохэй был человек простодушный, робкий и безобидный, так что все жители в округе, включая и челядь из усадьбы Киры, состояли с ним в самых добрых отношениях. В тот день Гохэй, как обычно, весь обсыпанный рисовой шелухой, приоткрыв в боковую калитку небольшого домика в квартале Томисава, в Янокуре, втаскивал мешок с рисом с улицы во двор.
— День добрый!.. Я вам рис принес. Спасибочко постоянным клиентам за покупку! — позвал он.
— А, это вы! — откликнулся Яхэй Хорибэ, показавшись из гостиной.
— Ну, благодарствую, — промолвил он, одобрительно поглядывая на Гохэя, пока тот, скинув соломенные сандалии, шумно пересыпал в рисовый ларь на кухне содержимое мешка. Над ларем возился один из соратников-ронинов по имени Исукэ Маэбара, о чем Яхэю было хорошо известно. Фигура Гохэя в простецкой одежке, без двух мечей за поясом, имела вид весьма жалкий: его вполне можно было принять за человека, который всю жизнь так и ходит, обсыпанный рисовой шелухой.
— Спасибо за старания, право, неловко даже… — прошамкал старый Яхэй беззубым ртом.
