— Положись на меня, десятник!
— Теперь в путь!
Тенгери глядел ему вслед и думал: «Лучшего помощника, чем он, мне и впрямь сейчас не найти. Он будет нахваливать меня и говорить о том, какой я справедливый. Он вообще будет на моей стороне, потому что это я первым хоть сколько-то возвысил его! В моей верности и преданности хану он ни капли не сомневается: ведь это именем великого хана, именем нашего великого властителя, я убил Хунто». Подойдя ближе к Тарве и Баязаху, он похлопал каждого из них по плечу, приговаривая:
— Вот с кого вам надо брать пример!
— Да, десятник, — закивали оба, подавленные прозорливостью Сорига, который днем уже знал все, что подтвердилось только ночью.
Когда под покровом предутренних сумерек тысяча за тысячей начали медленно стекать с холмов и двигаться по направлению к городским воротам, Тенгери убедился, что они пойдут на решительный приступ и Хунто действительно успел побывать у тысячника. Вскоре прозвучал сигнал трубы и на их холме. Тенгери мигом оседлал своего гнедого. Поднимать по тревоге десяток особой нужды не было, от него на месте оставались только Баязах да Тарва. Тенгери улыбался, представляя себе, как исполнительный Сориг, осчастливленный внезапным повышением, мечется в поисках тысячника по всему двинувшемуся на Бухару войску. «Мы с тобой, Сориг, больше не увидимся, — подумал Тенгери. — После того как ты предъявишь тысячнику завернутую в черный платок голову Хунто, тебе будет так же трудно отыскать нас в огромном городе, как опавший темно-багряный лист клена среди сотен тысяч точно таких же опавших листьев».
Оглянувшись, Тенгери посмотрел туда, где были составлены повозки. Увидел, как женщины и девушки машут вслед уходящим воинам. Саран среди них он, конечно, не разглядел: восходящее солнце было совсем тусклым. Но скоро этот раскаленный красный шар повиснет над пеленой пыли, поднятой войском. Таранные машины уже подкатывались к воротам. Отовсюду доносились крики, щелканье бичей и плетей, хриплые гортанные приказы. «Летучий огонь» по-прежнему падал на город, а тяжелые метательные орудия обрушивали на него большие камни. Мощные катапульты посылали один за другим пучки стрел с острыми железными наконечниками на улицы, переулки и площади Бухары. Но стоило только первым воротам с треском разлететься и первым группам всадников ворваться в город, как наблюдатели всех тысяч подняли синие флажки, давая сигнал воинам, заряжавшим метательные орудия, катапульты и другие орудия, немедленно прекратить огонь.
Примерно к полудню бой в городе продолжался только за чертой крепостных стен: большая часть воинов — персов и турок, защищавших Бухару, — бежали ночью через «незамеченные» ворота, и на расстоянии дневного перехода от города монголы наголову разбили и рассеяли их.
Тенгери, находившийся в последних рядах своей тысячи, попал вместе с Тарвой и Баязахом в город позже многих других. На узких улицах, в переулках и на базарных площадях вповалку валялось множество убитых воинов и лошадей — своих и чужих. Некоторых мирных жителей стрела или меч поразили прямо на молитвенных ковриках, так что и после смерти их лица были обращены в сторону Мекки. Многие монгольские воины забавлялись тем, что заставляли почтенных горожан-купцов, ученых мужей, лиц духовного звания, мастеровых и ремесленников прислуживать себе как рабов. Им было велено мыть и поить лошадей, но кормить их не как обычно, а используя вместо яслей полки, на которых у грамотных стояли в домах священные книги, — в них-то и насыпалось зерно. И лошади оскорбляли своим прикосновением дорогие сердцу каждого мусульманина предметы, связанные с отправлением культа. Муэдзинов заставляли прямо посреди мечетей забивать для воинов баранов и коз, а имамов — резать мясо на длинные узкие полоски. А тех кади и мулл, которые отказывались осквернять этим свои мечети, монголы за бороды стаскивали по каменным ступеням, волокли их к городским каналам, сбрасывали в воду и, не давая выплыть, орали:
— Ну, где ваш Аллах? Что же он не научил вас плавать? Что же он вас не спасает?
Старики, жавшиеся к стенам уцелевших домов, вопрошали друг друга и вслух, и взглядами:
— Что это значит? Что это за звери? Кто их наслал на нас? Неужели Аллах решил покарать своих верных слуг? За какие грехи?
Хотя внутренняя крепость еще не пала, Чингисхан с полудня объезжал город. Тенгери видел, как он поднимался на белом жеребце по главной улице Бухары в сопровождении Тули и тысячи телохранителей. Злобные и подозрительные, они прогоняли прочь с улицы немногих любопытствующих бухарцев, тыкали длинными копьями в цветущие кусты, обрамлявшие улицу, разбивали окна домов, когда вблизи от них проезжал хан, и убивали собак, метавшихся под ногами лошадей свиты.
— Вот это и есть дворец «Тени Аллаха» проклятого Мухаммеда? — спросил Чингисхан, указывая на самое высокое строение Бухары.
Сверкающее белизной, оно стояло во всем своем великолепии под заходившим уже солнцем.
— Это дом Аллаха, а не дом Мухаммеда! — объяснил ему городской старейшина.
Чингисхан некоторое время с удивлением разглядывал столб из светло-красного камня, подпиравший мощный купол, потом покачал головой и начал подниматься верхом на белом скакуне по ступеням молельного дома и через выложенную бирюзовой плиткой арку въехал прямо в главную мечеть. За ним последовало множество народа: и свита хана, и его воины, а среди них и Тенгери с Тарвой и Баязахом. В мечети оказались персы, туркмены, таджики и турки, все уважаемые жители Бухары, которых еще совсем недавно бесстыдно унижали воины властителя, — их позвал сам хан, хотя его телохранители позаботились о том, чтобы ни один из бухарцев не оказался вблизи Чингисхана. А тот остановился посреди мечети на толстых пестрых коврах и оглядывал с высоты ее внутреннее убранство.
— Что это такое? — Вытянув правую руку, Чингисхан указал на позолоченное возвышение рядом с одной из белых колонн.
— Это мимбар. Отсюда мулла читает нам молитвы, — поспешил объяснить ему один из священнослужителей.
Чингисхан улыбнулся Тули, с величественным видом опустился с седла на ковер и приблизился к белой колонне. В мечети стало тихо-тихо. Поскольку ступеньки к мимбару находились за колонной, никто не видел, как Чингисхан поднимался, но все угадывали это по скрипящим звукам, раздававшимся все выше и выше. И вот он предстал перед всеми, великий и неодолимый властитель всех монголов. Он по пояс возвышался над позолоченной решеткой.
Подозвав к себе толмача, хан повелел ему:
— Объяви всем жителям этого города: «Я — Бич Божий!»
Персы, туркмены, турки и таджики повалились на колени. Те из них, кого уже успели избить или унизить подданные хана, надеялись хоть из его собственных уст услышать нечто более утешительное.
— Небо отдало вас в мои руки, — продолжал хан, — чтобы я покарал вас за содеянные вами прегрешения. На всех вас страшный грех!
«Какое он чудовище», — подумал Тенгери, вглядываясь в объятые ужасом лица жителей Бухары, в их остекленевшие от страха и беспомощности глаза.
— А самые великие грешники из вас — это ваши правители и их приближенные! — перешел на крик хан. — Они убили моих караванщиков, вы же терпеливо сносили все тягчайшие преступления этих убийц, Мухаммеда и Гаира!
«Когда-нибудь придет время, когда нашему народу бросят обвинение в том, что мы молча сносили все, что делали с нами наши первые люди. Так будет через сто лет. Или через пятьсот. Но и тогда никто не сумеет прочувствовать всю тяжесть обрушившегося на нас горя. Отец мой, ты оставил его, когда он перестал быть справедливым и стал жестоким. Мы с Саран оставляем его, когда несправедливость стала для него законом, а жестокость превращена в обязанность и доблесть его воинов». Тенгери слышал еще, как хан сказал:
— Забудьте о том, что осталось в ваших домах, с сегодняшнего дня все это принадлежит нам. — И вдруг он опять перешел на крик: — Но то, что вы спрятали или закопали в землю, — немедленно сносите к мечети!
Большинство бухарцев сломя голову бросились вон из мечети, торопясь исполнить его повеление.
Потом хан верхом на лошади выехал из мечети на площадь. Посреди нее разложили огромный костер, вокруг которого стояли и воины хана, и жители Бухары. Шеренги телохранителей расступились перед Чингисханом, и он остановил свою лошадь в нескольких шагах от костра.
— Приведите его! — страшным голосом выкрикнул хан.
Телохранители приволокли закованного в цепи плененного наместника Отрара Гаира и, связанного по рукам и ногам, поставили у самого костра на колени.
Солнце уже закатилось, и лица телохранителей, воинов и жителей Бухары освещали только отблески костра.
Кто-то снял с углей высокий сосуд.
Чингисхан подал знак.
