— Нет, — обронил он.
Аледис открыла кошелек. Глаза охранника стали внимательно следить за поблескивающими монетами, которые появлялись на ладони у Аледис. Порядки были строгими: никто не мог войти в камеру без разрешения Николау Эймерика. Охраннику не хотелось бы попасться генеральному инквизитору: он часто видел Эймерика в гневе. Ну а меры, применяемые к тем, кто не повиновался, были известны ему лучше, чем многим другим. Но перед деньгами, которые предлагала эта женщина, устоять было трудно. К тому же офицер говорил, что инквизитор запретил, чтобы кто-нибудь приходил к меняле, а не к этой старой ведьме.
Эта женщина не собиралась встречаться с менялой, а только хотела поговорить с ведьмой.
— Ладно, — согласился он.
Николау с силой ударил по столу.
— Что себе позволяет этот бессовестный?
Молодой монах, принесший ему неожиданную новость, невольно отступил назад. Его брат, торговец вином, рассказал ему об этом поздним вечером, когда они ужинали у него дома. Шум, который устроили пятеро веселящихся детей, не помешали юноше запомнить все, что он услышал.
— Это — лучшая сделка, которую я совершил за многие годы, — хвастливо говорил ему брат. — По-видимому, монах отдал приказ продавать требования по заниженной цене, чтобы получить наличные. Поверь мне, если он и дальше так будет делать, ему это удастся. Служащий Арнау продает все за полцены. — Потом он поднял стакан вина и, не переставая улыбаться, выпил за Арнау.
Узнав эту новость, генеральный инквизитор какое-то время пребывал в замешательстве, потом покраснел и, наконец, заорал. Молодой монах слышал, как он отдавал приказы своему офицеру:
— Иди и, когда найдешь брата Жоана, приведи его сюда! Не забудь предупредить охрану!
Когда юноша выходил из кабинета, Николау, едва сдерживая раздражение, покачал головой. Что себе вообразил этот монашек? Может, он хочет обмануть инквизицию, опустошая сундуки своего брата? Эти деньги предназначены для Святого престола! Все! Эймерик сжал пальцы так, что они побелели.
— Пусть даже придется отправить его на костер, — процедил он сквозь зубы.
— Франсеска… — Аледис стала на колени перед старухой, которая пыталась улыбнуться ей. — Что они сделали с тобой? Как ты?
Старуха не ответила. В камере то и дело раздавались стоны других узников.
— Франсеска, они взяли Арнау. Поэтому тебя привели сюда.
— Я знаю, — ответила старуха и, прежде чем Аледис успела спросить, продолжила: — Он здесь.
Аледис посмотрела в другой конец огромного подземелья и разглядела фигуру мужчины, который смотрел на них.
— Как?..
— Послушайте! — раздался громкий голос, и Аледис снова посмотрела в его сторону. — Я хочу поговорить с вами. Я — Арнау Эстаньол.
— Что происходит, Франсеска?
— С тех пор как меня сюда посадили, он все время спрашивает, почему охранник сказал ему, что я — его мать. Это настоящая пытка.
— И что ты ему сказала?
— Ничего.
— Послушайте! — снова позвал ее Арнау.
На этот раз Аледис не повернулась.
— Инквизиция хочет доказать, что Арнау — сын ведьмы, — сказала она, наклоняясь к Франсеске.
— Послушайте меня, пожалуйста, — продолжал просить Арнау.
Аледис почувствовала, как руки Франсески сжали ее предплечья. Старуха жалобно вздохнула, когда эхо мольбы Арнау вновь разнеслось по камере.
— Ты не скажешь ему? — шепотом спросила Аледис.
— Никто не должен знать, что Арнау — мой сын. Ты меня слышишь, Аледис? Если я не допустила этого до сих пор, я тем более не признаюсь сейчас, когда инквизиция… Только ты это знаешь, девочка. — Голос старухи, несмотря на ее слабость, звучал твердо.
— Хауме де Беллера…
— Пожалуйста! — послышалось снова из угла, где стоял Арнау.
Аледис повернулась к нему; слезы не позволяли ей видеть его, но она даже не пыталась вытирать их.
— Только ты, Аледис, — настаивала Франсеска. — Поклянись мне, что никогда никому не скажешь.
— Но сеньор де Беллера…
— Никто не сможет доказать, что Арнау — мой сын. Поклянись мне, Аледис.
— Тебя будут пытать.
— Больше, чем это сделала жизнь? Больше, чем это делает молчание, которое я должна хранить, несмотря на мольбы Арнау? Поклянись. — Глаза старухи блестели в темноте.
— Клянусь.
Аледис обняла ее. Впервые за многие годы она заметила, какой хрупкой была Франсеска.
— Нет… я не хочу оставлять тебя здесь, — сказала она и заплакала. — Что с тобой будет?
— Обо мне не беспокойся, — тихо произнесла старуха. — Я буду терпеть, пока не смогу убедить их, что Арнау не имеет ко мне никакого отношения. — Франсеске пришлось отдышаться, прежде чем она смогла продолжить: — Достаточно того, что Беллера-старший разбил мою жизнь. Я не позволю, чтобы его сын сделал то же самое с жизнью Арнау.
Аледис поцеловала Франсеску и некоторое время не отрывала своих губ от ее щеки. Когда она встала, Арнау вновь обратился к ней:
— Послушайте меня!
Взгляд Аледис затуманился.
— Не подходи к нему, — попросила Франсеска, сидевшая на полу.
— Я прошу вас.
— Ты не выдержишь этого, Аледис! Ты мне поклялась.
Арнау и Аледис стояли друг против друга. Две фигуры в темноте мрачного подземелья. Слезы Аледис, стекая по лицу, блестели в полумраке.
Арнау сполз по стене, когда увидел, что незнакомка направилась к двери камеры.
Тем же утром женщина на муле прибыла в Барселону, въехав в ворота Святого Даниила. За ней следовал доминиканец, который даже не смотрел на солдат и еле-еле переставлял ноги. Они прошли через весь город до дворца епископа, не сказав друг другу ни слова.
— Брат Жоан? — спросил его солдат, который стоял на страже у входа. Мертвенно-бледное лицо доминиканца поразило его, и он снова обратился к нему:
— Брат Жоан?
Монах устало кивнул.
— Генеральный инквизитор приказал привести вас к нему. Солдат позвал охрану, и несколько его товарищей повели Жоана к Николау Эймерику.
Женщина даже не сошла с мула.
Сахат ворвался на склад старого торговца, который находился в Пизе, недалеко от порта, на берегу Арно. Несколько служащих и учеников хотели было поприветствовать его, но он не обратил на них внимания. «Где ваш сеньор?» — спросил он, бросив взгляд на сложенные штабелями товары. После недолгих поисков он нашел его в дальней части здания. Торговец склонился над несколькими рулонами ткани.
— Что-то случилось, Филиппо?
Старик с трудом выпрямился и повернулся к Сахату.
— Вчера прибыл корабль, идущий на Марсель.
— Знаю. Ну и что?
Филиппо посмотрел на Сахата. Сколько ему лет? Ясно, что уже немолодой. Как всегда, мавр был хорошо одет, но без излишнего шика, как многие другие, которые были не такими состоятельными, как он. Что должно было произойти между ним и Арнау? Сахат никогда об этом не рассказывал. Филиппо вспомнил, как раб прибыл из Каталонии с картой освобождения и с приказом от Арнау заплатить ему…
— Филиппо!
Громкий голос Сахата прервал его размышления, но только на некоторое время. Он рассеянно посмотрел на мавра и вновь погрузился в свои мысли, словно замечтавшийся юноша. Все подталкивало его к этому решению…
— Филиппо, прошу тебя!
— Конечно, конечно. Ты прав. Прости. — Старик подошел к Сахату и взял его под руку. — Ты прав, прав. Помоги мне, пойдем ко мне в кабинет.
В деловом мире Пизы немногие коммерсанты могли похвастаться доверием Филиппо Тешо, благодаря которому перед человеком открывалось больше дверей, чем это могли сделать тысячи золотых флоринов.
Идя под руку с Сахатом, богатый торговец словно бы демонстрировал свою расположенность к этому человеку. Но Сахата, похоже, сейчас заботило другое.
— Филиппо, пожалуйста…
Старик легонько потянул его за собой.
— Новости… Плохие новости. Арнау… — с грустью произнес он и тяжело вздохнул. — Его арестовала инквизиция.
Сахат молчал.
— Причины довольно неясные, — продолжал Филиппо. — Его служащие стали продавать требования, что свидетельствует о крайне неблагополучном положении Арнау… — Он на секунду замолчал. — Впрочем, это всего лишь обычные слухи, возможно, злонамеренные. Садись, — предложил он, когда они пришли в ту часть склада, которую Филиппо называл кабинетом. Здесь был простой стол, возвышающийся над помостом, за которым он сидел, контролируя троих служащих, делавших записи в огромных торговых книгах, и одновременно следил за учетчиком, ходившим по складу.
Филиппо вздохнул, опускаясь на стул.
— И это еще не все, — добавил он.
Сахат, сидевший напротив торговца, даже не шелохнулся.
— В эту Пасху, — продолжил Филиппо, — жители Барселоны пошли в еврейский квартал. Они обвиняли евреев в осквернении хостии. В результате — огромный штраф и трое казненных… — Старик заметил, как у Сахата задрожала нижняя губа, и с грустью произнес лишь одно слово: — Хасдай.
