Болезнь началась с язвы кишечника в результате неумеренных возлияний и прочих излишеств. Затем недуг усилился, и в его плоти завелись черви. День и ночь лекари извлекали их, но они продолжали множиться. Затем из всех пор его кожи начал сочиться гной, да в таком количестве, что пропитывал и постельное белье, и одежду. Ни мази, ни растирания, ни купания – ничего не помогало.
Но даже в самом плачевном состоянии Сулла продолжал заниматься делами. В последний полный день своей жизни он продиктовал последнюю главу воспоминаний, которые завершались словами: «В дни моей молодости халдейский пророк предрек мне, что я проживу честную, достойную жизнь и закончу дни на вершине процветания. Прорицатель был прав».
Секретарь Суллы напомнил, что его просили разобрать дело местного магистрата, обвинявшегося в присвоении общественных средств. Магистрат, желавший оправдаться, ждал в прихожей. Сулла согласился принять его.
Магистрат вошел, но, прежде чем он успел вымолвить слово, Сулла приказал находившимся в комнате рабам удушить его на месте. Рабы являлись личными слугами Суллы, а вовсе не убийцами. Они замешкались, Сулла пришел в ярость и принялся орать так, что от натуги у него на шее прорвался нарыв. Хлынула кровь, и магистрат, воспользовавшись суматохой, удрал. Послали за лекарями, кровотечение остановили, но это лишь ненадолго отсрочило конец. Сулла лишился чувств, в бессознательном состоянии протянул до утра и скончался.
* * *
Некое извращенное, но сильное чувство – возможно, неспособность поверить, что жестокий тиран мертв, не убедившись в этом воочию, – заставило Луция Пинария выйти из дома и посмотреть на похороны Суллы. Впрочем, чтобы увидеть погребальную процессию, на улицы высыпал весь город.
Луций быстро нашел место, откуда открывался хороший обзор, и радовался своей удаче, пока не понял, почему оно оказалось свободным. Поблизости устроился грязный, оборванный нищий, разогнавший всех своей вонью. Но Луций проигнорировал зловоние, сказав себе, что если он собрался вынести вид Суллы на погребальных дрогах, то уж не самый приятный запах своего собрата-человека вынесет тем более.
Во главе процессии двигалось изображение самого Суллы, копия конной статуи, установленной на Форуме. Это изделие источало сильный пряный аромат, который перебил даже смрад, исходивший от нищего. Оборванец повернулся к Луцию и ухмыльнулся беззубым ртом.
– Говорят, эта штуковина изготовлена из ладана, корицы и множества других дорогущих пряностей. Чтобы сделать ее, собрали специи у всех богатых женщин Рима, а потом эти специи сожгут на погребальном костре вместе с Суллой. Вот уж будет аромат так аромат – на весь город.
Луций поднял бровь:
– Суллу кремируют? Но его предков, Корнелиев, всегда предавали земле.
– Может, и так, – промолвил нищий. – Но диктатор специально указал в своем завещании, что его должны сжечь дотла.
Подобные бездельники целыми днями только и делали, что собирали сплетни. Они обычно знали, что говорят.
– Ну а почему он так решил, ты понимаешь?
– Почему? А ты пошевели мозгами. Что стало с Марием, соперником Суллы, после его смерти? Сулла вскрыл гробницу и осквернил тело нечистотами. И можешь не сомневаться, желающих проделать то же самое с трупом Суллы нашлось бы более чем достаточно. Чтобы не предоставить им такой возможности, он и распорядился о кремации.
Луций покосился на нищего. Левой руки у него не было, правой он опирался о костыль, лицо пересекал глубокий шрам, один глаз был слеп.
Следом за фигурой шествовали консулы, другие магистраты и все до единого сенаторы в черных одеяниях. Далее в процессии шли виднейшие всадники, великий понтифик, весталки и, наконец, сотни ветеранов Суллы, облаченных в лучшие доспехи и возглавляемых молодым вождем Помпеем Великим.
За солдатами шли музыканты и траурный женский хор. Музыканты наигрывали на флейтах и лирах погребальную мелодию, под которую хор пел прощальную песнь, восхваляющую Суллу.
Затем появились мимы: их гротескная буффонада могла бы показаться здесь неуместной, но участие мимов в погребальной церемонии являлось у римской знати традицией, а среди шедших в процессии было немало лучших в Риме актеров, принадлежавших к ближнему кругу Суллы еще со времен его юности. Нищий счел нужным указать на них.
– Смотри, вот Роскский, комедиант. Мне довелось видеть, как он играл Хвастливого вояку. Говорят, он богаче большинства сенаторов. А вот старый Метробий, прежде специализировавшийся на женских ролях. Много лет он исполнял и главную женскую роль в постели Суллы, пока его место не занял смазливый мальчишка Хризогон. Нынче и он уже в годах, но, говорят, обрядившись в столу, выглядит еще не так уж плохо. Ну и конечно, нельзя было обойтись без Сорекса, нынешнего архимима. Видишь, он оделся как Сулла и изображает покойника. Здорово изображает, а? И походка та же, и все повадки. Будем надеяться, что он не примется сейчас, для пущего сходства, рубить людям головы.
За мимами шествовала колонна «предков» Суллы – людей в восковых масках покойных предков и церемониальных одеяниях давно минувших времен. В поднятых руках они несли гирлянды, венки, воинские награды и знаки отличия, которых был удостоен Сулла за свою долгую военную карьеру.
И наконец появился почетный караул, обступивший погребальные дроги. Тело Суллы возлежало на крашеном золотом ложе из слоновой кости, обернутое в пурпурный саван и обложенное кипарисовыми венками. За дрогами шли последняя жена диктатора Валена и его дети от пяти браков.
Самым странным было то, что процессия направлялась не к некрополю за Эсквилинскими воротами, а в противоположном направлении.
– Куда они его тащат? – прошептал Луций.
– А ты не знаешь? – удивился нищий. – Погребальный костер Суллы сложен на Марсовом поле. Там и его гробница, ее уже соорудили.
– На Марсовом поле? Но там хоронили только царей!
Нищий пожал плечами:
– Цари не цари, а Сулла точно указал в завещании, где должна находиться его гробница – на Марсовом поле.
Наконец длинная погребальная колонна прошла. Многие зрители пристраивались в хвосте, и Луций, с его мрачным намерением увидеть, как тело предается огню, последовал их примеру, как и нищий, державшийся рядом с ним. Впоследствии, на протяжении многих лет, стоило Луцию вспомнить день похорон Суллы, как его нос непроизвольно морщился.
Пока на Марсово поле стягивалась огромная толпа, небо затянули грозовые тучи. Люди, которым предстояло разжечь костер, поглядывая на потемневший небосвод, нервно переговаривались. Но стоило народу собраться, как облака вдруг расступились и установленные на вершине костра похоронные дроги осветились мягкими солнечными лучами.
– Ну, теперь ясно, что за толки пойдут, – пробормотал нищий, подавшись ближе к Луцию и обдав его еще более густой волной смрада.
Слова его звучали, как жужжание саранчи.
Костер подожгли. Языки пламени вздымались все выше и выше. Луций стоял так близко, что в лицо ему пахнуло жаром. Нищий указал на памятник, находившийся поблизости, и на гробницу размером с маленький храм. Он что-то говорил, но треск и рев пламени заглушали слова. Луций нахмурился и покачал головой.
Нищий заговорил громче:
– Что там написано, на фронтоне храма? Говорят, Сулла сам сочинил себе эпитафию.
Волны исходившего от костра жара затрудняли чтение, но, прищурившись, Луций все же смог разобрать надпись.
Нищий хрипло расхохотался. Луций смотрел на него со смешанным чувством жалости и отвращения.
– Ты кто?
– Никто. Один из врагов Суллы, получивший полное воздаяние, наверное, так. Я был солдатом. Воевал за Цинну, потом за Мария, но всегда против Суллы, на что у меня имелись особые основания. И посмотри на меня теперь! Сулла расплатился со мной сполна! А как насчет тебя, гражданин? Ты прекрасно одет, этакий щеголь, руки-ноги у тебя целы – надо думать, ты один из его друзей? Ты тоже получил от него по заслугам?
Луций, имевший при себе небольшой кошель с монетами, полез было в него, но потом передумал и отдал его нищему целиком. Прежде чем ошеломленный оборванец успел вымолвить слова благодарности, Луций протиснулся через толпу, выбрался из нее и направился назад, в город.
Форум был пуст, и, когда он шел по мощеным плитам, звук его шагов разносился гулким эхом. Проходя мимо Ростры, Луций неожиданно ощутил холодок. Он поднял глаза и увидел золотую статую Суллы: солнце, находившееся за головой, образовывало вокруг нее светящийся нимб. Даже после смерти диктатор отбрасывал на все живое вокруг себя холодную тень.
Зима в тот год выдалась особенно непогожей: день за днем город продували колючие ветры, приносившие то холодные дожди, то мокрый снег. По утрам долины, как чаши с молоком, наполнялись стылым, белым туманом, а холмы покрывались наледью, делавшей шедшие мощеные улицы на склонах опасно скользкими.
