Раб, увидев пустые, безжизненные глаза хозяина и неестественный излом его шеи, издал крик ужаса, но поделать уже ничего не мог. Луций был мертв.
Настали иды фебруария. Со времен царя Ромула этот день посвящался обряду, называвшемуся луперкалии.
Начало ему положила мальчишеская забава юных братьев Ромула и Рема и их друга Потиция, когда они шутки ради бегали по холмам, скрывая лица под волчьими масками. Происхождение этого обряда было давно забыто, как и происхождение большинства других, но, невзирая на это, римляне свято чтили традиции, унаследованные от предков. Уделяя внимание мельчайшим деталям, они скрупулезно исполняли таинственные обряды, приносили жертвы, участвовали в церемониях, истоки, смысл и подлинное значение которых были скрыты во тьме веков.
Римский календарь был полон подобных загадочных праздников, и для исполнения всех бесчисленных ритуалов существовало множество жрецов. А поскольку религия определяла (или по крайней мере объясняла) решительно все действия государства, комиссии сената скрупулезно изучали календарь, выявляя прецеденты и устанавливая, в какой день может (или не может) быть принято то или иное постановление.
Почему римляне столь свято следовали традициям? Тому имелось убедительное объяснение. Каково бы ни было происхождение тех или иных обрядов, установившие их предки римлян смогли снискать благоволение богов в большей степени, нежели все прочие известные им народы. Одно это представлялось достаточным основанием для того, чтобы потомки, получившие в наследство благоденствие и величие, продолжали скрупулезно выполнять установленные предками обряды, даже если понятия не имели об их первоначальном значении. Поступать иначе значило бы испытывать Фортуну. Логика являлась краеугольным камнем римского консерватизма.
И вот, как это было заведено предками много столетий назад, городские магистраты вместе с юношами из знатнейших фамилий бегали нагишом по улицам города и ремнями из шкуры жертвенного козла хлестали попадавшихся навстречу девушек и молодых женщин. Беременные или желавшие забеременеть женщины, охотно подставляли себя под эти удары, поскольку считали, что это способствует плодовитости и облегчает роды.
За ходом праздника наблюдал Гай Юлий Цезарь, восседавший на Ростре в золоченом кресле, облаченный в великолепное пурпурное одеяние, окруженный почтительной свитой чиновников, телохранителей, военачальников и подхалимов.
В свои пятьдесят шесть лет Цезарь оставался видным мужчиной. Он был подтянут, хотя довольно рано утратил большую часть волос, особенно на макушке и висках. Оставшиеся волосы он старательно зачесывал, чтобы хоть как-то прикрыть лысину. Люди, толпившиеся вокруг него, ловили каждое его слово, граждане же, собравшиеся на луперкалии, взирали на Цезаря со страхом или благоговением, с уважением, ненавистью, даже с любовью – но только не с безразличием. По всем статьям Цезарь выглядел царем, окруженным свитой. Отличие было лишь в том, что он не носил короны.
К этому положению Цезарь шел всю свою жизнь, наполненную политическими интригами и воинскими победами. В начале карьеры он обозначил себя как знаток политической процедуры: никто не умел манипулировать запутанными сенатскими правилами и установлениями так, как он. Ему не раз удавалось воспрепятствовать противникам в принятии решений, вызывая из забвения тот или иной невразумительный пункт регламента. Однако за ним, причем справедливо, укрепилась репутация не только интригана, но и военного гения: менее чем за десять лет Цезарь завоевал для Рима Галлию, обратив миллионы людей в рабство и стяжав заодно колоссальное состояние для себя лично. Когда ревновавшие к его успехам и славе недруги попытались лишить его легионов и власти, Цезарь повел войска прямо на Рим. Разразилась вторая гражданская война, то, чего со времен Суллы римляне боялись больше всего.
Помпей Великий, бывший некогда союзником Цезаря, составил против него коалицию, но в битве при Фарсале, в Греции, потерпел поражение.
Помпей бежал в Египет, но был убит придворными, правившими от имени малолетнего царя Птолемея. Его голову убийцы преподнесли Цезарю.
Цезарь прошелся по Средиземноморью огнем и мечом, подавляя последние очаги сопротивления. Зависимые от Рима государства привел к полной покорности, сделав их правителями людей, которые были верны лично ему. Египет, главный поставщик товарного зерна, оставался формально независимым, но Цезарь низложил царя Птолемея и возвел на престол его старшую сестру Клеопатру. С ней он установил тесные отношения, как политические, так и личные: говорили, что Клеопатра родила от него сына. В настоящее время царица Египта гостила в Риме, и ее временной резиденцией служила усадьба Цезаря за Тибром: роскошный особняк, достойный того, чтобы принять главу государства.
Цезарь обладал абсолютной властью. Как и Сулла, он с гордостью принял титул диктатора, но, в отличие от Суллы, не выказывал ни малейшего намерения отказываться от своих полномочий. Напротив, публично заявил, что желает пожизненно править как диктатор. Слово «царь» было в Риме запретным, но Цезарь являлся царем во всем, кроме титула. Сенат, изрядно поредевший за время гражданских войн, Цезарь пополнил новыми членами по своему усмотрению, причем функции этого нового сената практически сводились к утверждению и одобрению указов Цезаря. Столь важные сферы, как чеканка монет и общественное казначейство, он передал в руки своих рабов и вольноотпущенников.
Управление и финансы находились под полным его контролем. Личное состояние Цезаря, составленное в ходе завоеваний, превосходило воображение. По сравнению с ним богатейшие люди Рима казались нищими.
Вне зависимости от титула торжество Цезаря явилось очевидным признаком кончины республики. Рим не мог более управляться сенатом, состоявшим из равных, соперничающих один с другим людей. Новое время требовало, чтобы вся полнота власти, в том числе и власть над жизнью и смертью, сосредоточилась в руках одного человека.
Долгая гражданская война разрушила многие традиции, но поскольку теперь пожизненный диктатор располагал всей полнотой власти, его задачей, помимо прочих, было обеспечение их возврата. Вот почему сейчас в иды фебруария пожизненный диктатор Цезарь, восседая в установленном на Ростре золоченом кресле, надзирал за празднованием луперкалий.
Среди бегунов, разминавшихся на Форуме перед стартом, находился Луций Пинарий, внук последней Юлии, одной из сестер Цезаря. Его деда звали Луций Пинарий Инфеликс – Несчастный. Как рассказывали, он получил это прозвище из-за своей безвременной кончины: поскользнулся на обледеневшей улице, упал и разбил голову. В свои семнадцать лет Луций уже принимал участие в луперкалиях, но сегодня был особенно взволнован, ибо патроном праздника являлся его двоюродный дядя.
К Луцию вразвалочку подошел крепкий мужчина с широкой волосатой грудью и могучими руками. К тридцати шести годам многие мужчины оплывают жирком, а мышцы их теряют упругость. Но к Марку Антонию это не относилось. Он выглядел великолепно, знал это и, похоже, получал удовольствие от возможности появиться на публике нагим и лишний раз продемонстрировать свое мускулистое тело. Луций, в отличие от него, имел почти мальчишеское телосложение – был тонок, строен, гибок и втайне завидовал атлетически сложенному Антонию. Причем завидовал не только телесной стати консула, но и его репутации прожигателя жизни: никто в Риме не мог превзойти Марка Антония в пьянстве, чревоугодии, азартных играх и любовных похождениях. К тому же этот знаменитый муж держался так запросто, так дружелюбно, что в его обществе Луций никогда не чувствовал себя скованно, чего не мог сказать об обществе своего двоюродного дяди.
– Это что такое? – Антоний потрогал подвеску, висевшую на цепочке у Луция на шее.
– Талисман на удачу, консул, – ответил Луций.
Антоний фыркнул:
– Называй меня Марком, прошу тебя. А то ведь если друзья примутся меня титуловать, то, не ровен час, надуюсь так, что смогу и лопнуть.
Луций улыбнулся:
– Хорошо, Марк.
– А где ты это взял? – поинтересовался Антоний, возвращаясь к «висюльке». – Подарок Цезаря?
– Нет. Это фамильная реликвия, передающаяся по мужской линии. Я получил ее в прошлом году, в тот день, когда впервые надел тогу.
Антоний, чьи глаза были красными после разгульной ночи, присмотрелся к амулету.
– Не могу разобрать, что это такое.
– Никто не может. Отец сказал, что эта вещь истерлась от времени. Какую форму она имела вначале, даже он не знает. Знает только, что амулет очень древний, со времен царей, а то и древнее.
Антоний кивнул:
– «Со времен царей»! Люди говорят так, имея в виду немыслимую, не поддающуюся воображению древность. Как будто время царей не может вернуться снова.
