А. Марченко - Диктатор

— А что вы считаете существенным?

— Если откровенно, то дело не во мне. Вы же не забыли о том, кто дал вам это задание. Думаю, что там,— он ткнул пальцем в потолок,— больше всего интересуются истинными настроениями Жукова в отношении Верховного Главнокомандующего. Дело в том, что Жукову частенько от него влетает.

— Так это должно быть ясно и без моей информации. Не думаете же вы, что Жуков рад-радешенек, получая нагоняй от Верховного?

— Да, но нужны доказательства, а не предположения. У нас контора серьезная.

— Хорошо,— согласилась Лариса.— Могу дописать, что Жукову нравится, когда его хвалит Верховный, и не нравится, когда тот его ругает. Это вас устроит? И готова это написать не ради себя, а ради вас. Вам же соорудят хорошенькую выволочку, если моя информация не устроит ваших начальников? — Лариса и впрямь слышала, как Жуков после разговора по телефону высказывал недовольство какими-то распоряжениями Сталина.

— Еще какую выволочку! — подтвердил Бурлаков.— Впрочем, может, это будет и к лучшему…— как-то загадочно добавил он и, почему-то безотчетно доверяясь Ларисе, решился на откровенность: — В нашей конторе часто бывает так: за комаром с дубиной, на волка с иголкой, а на льва с гребенкой.

Лариса слушала его крамольные слова с изумлением.

— Если вы искренни, то мы оба — и вы и я — плохие помощники Лаврентию Павловичу, ну прямо-таки никудышные.— В глазах ее заиграли смешинки,— И по крайней мере от нас он так и не узнает о Жукове ничего плохого.

— Думаю, что мы с вами — не единственные, кто выполняет аналогичную миссию,— серьезно сказал Бурлаков,— И придет день, когда Жукова вдруг объявят агентом одной из иностранных разведок.

«Он это искренне? Или хочет, чтобы я ему поддакивала, а потом изобразит все это на подметной бумаге, как высказанное не им, а мной?» Лариса уже не раз испытывала на себе «игры» ведомства Лаврентия Павловича и потому решила не очень-то откровенничать с непонятным ей Бурлаковым.

Перед тем как отпустить Ларису, Бурлаков сказал:

— Могу вам пожелать только одного: всегда оставаться такой, какая вы есть.

Безоблачным и еще по-летнему жарким августовским днем 1942 года Андрей по заданию редакции приехал на Центральный аэродром имени Чкалова вблизи Ленинградского шоссе. Еще накануне редактор сообщил ему, что ожидается прилет премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля.

— Задание чрезвычайно ответственное,— придав своему и без того серьезному лицу соответствующее выражение, сказал редактор.— Встречать Черчилля будет Сталин. Надеюсь, этого достаточно, чтобы вы осознали всю полноту ответственности?

— Безусловно, Петр Николаевич, я уже осознал.

— Держите себя крайне осмотрительно. Хоть вы и сотрудник центрального органа партии, вам не надо высовываться. И в то же время вы должны получить максимум информации.

Хотя и сам шеф, и Андрей хорошо понимали, что на страницы газеты попадет лишь официальная информация ТАСС, в которой будут выверены и взвешены не только каждая строка, но даже и каждое слово, вплоть до знаков препинания, а затем все это, выверенное и взвешенное, завизируется десятками подписей высоких должностных лиц,— оба делали вид, что без личного участия в предстоящей сенсационной встрече представителя «Правды» не обойтись. По той простой причине, что нежданно-негаданно свыше могут потребовать дать более подробную картину встречи, чего всегда избегают в официальном сообщении.

На аэродроме, благополучно миновав многочисленные посты охраны, Андрей представился ее начальнику — кряжистому полковнику. Тот заметно поморщился; но Андрей был корреспондентом не какой-то там малозначащей газетенки, с которой можно было бы и не считаться, а самой «Правды», и он слегка разговорился и ввел Андрея в курс дела.

— Самолет вылетел из Тегерана в шесть тридцать утра,— сообщил он, глядя куда-то мимо Андрея,— Он пересечет Каспий, затем пройдет над Баку, минует дельту Волги в обход Сталинграда и на Москву пройдет через Куйбышев. В Куйбышеве возможна промежуточная посадка. Следовательно, в Москве самолет Черчилля приземлится где-то в районе семнадцати часов. Примерно через два часа начнут съезжаться встречающие. Погуляйте пока. И учтите, никаких интервью!

«Это уж не твоя забота,— храбро подумал Андрей.— Хочешь отвести мне роль манекена?»

И он твердо решил, чего бы это ему ни стоило, взять интервью именно у Черчилля. А там будь что будет, может, скорее отправят на фронт, чтобы поубавить ему наглости и отбить охоту нарушать запреты.

Андрей походил между стоявших у здания аэродрома людей, но не увидел среди них ни одного знакомого газетчика. Лишь два фоторепортера нервно вглядывались в синее безмятежное небо, на котором не было ни единого облачка. Чуть позже Андрей заметил высокого, спортивного вида мужчину с громоздкой кинокамерой в руках и сразу же узнал его: это был кинооператор Роман Кармен. Велико было желание подойти к нему, но Андрей решил не отвлекать его: тот старательно возился с наладкой звуковой камеры. Отлично, значит, Кармену разрешили взять у Черчилля интервью. А коль так, то интервью будет и у Андрея в блокноте.

Шло время, и постепенно на зеленом поле аэродрома прибавлялось машин. Андрей наблюдал за тем, как из них выходят английские и американские военные. У них был такой гордый вид, будто именно они и могли повлиять не только на торжественность предстоящей встречи, но даже и на исход переговоров в Кремле. По сравнению с ними наши офицеры держали себя гораздо скромнее.

Андрей увидел, как из черного лимузина легко выпростал свое крепкое тело американский посол Стенли. Он был одет в шляпе черного цвета с широкими полями и показался Андрею очень схожим с ковбоем. За ним прибыл сэр Арчибальд Кер, английский посол, сразу же принявший стойку боксера. Андрей усмехнулся: что это его вдруг потянуло на дешевые сравнения? В ожидании встречи на таком высоком уровне надлежало быть более серьезным и думать главным образом о том, «привезет» ли с собой Черчилль второй фронт или не «привезет»?

Один за другим прибывали на аэродром и наши высокие деятели. Сперва появился Шапошников — высокий, с болезненно-бледным продолговатым лицом. А вот и черный «паккард» Молотова. Его прибытие было верным признаком того, что долгожданный самолет должен вскоре приземлиться.

Андрей испытывал к Молотову чувство большого уважения, проистекавшее, видимо, из того, что нарком своей невозмутимостью, железной выдержкой и небывало устойчивым спокойствием внушал такое же спокойствие и уверенность окружающим его людям. Да и как можно было не уважать человека, которого уважает и ценит сам Сталин, доверяющий ему такие важные, ответственные посты в государстве и не менее ответственные миссии!

Несмотря на жаркий и душноватый день, Молотов был в темном костюме и в такой же темной шляпе. Лицо его, как всегда, было непроницаемо, и невозможно было понять, радуется ли он прилету Черчилля или же воспринимает его появление скорее как некий формальный акт международных отношений, который вряд ли принесет какие-либо существенные результаты.

Когда терпение встречающих уже достигло высшего предела, в воздухе показалась быстро приближающаяся к аэродрому группа самолетов. Один из них, как позже пояснили Андрею, был бомбардировщик «либерейтор», брюхатый и громоздкий, как сам его знатный пассажир; казалось, при приземлении он проползет на этом брюхе по посадочной полосе.

Но все обошлось благополучно, самолет мягко, будто нехотя, не желая расставаться с воздушным простором, плюхнулся на посадочную полосу и, переваливаясь, потащился по ее бетонному покрытию. Воздушная свита, состоявшая из советских истребителей (Андрей насчитал их более десяти), сделав круг почета над аэродромом и обрушив на головы встречающих свирепый рев моторов, тут же исчезла где-то за крышами домов.

«Либерейтор» тяжело вздрогнул всем своим массивным корпусом и, качнув тяжелыми крыльями, замер на полосе. Встречающие тесной группой устремились к нему. Впереди шел Молотов.

В нижней части самолета медленно открылся люк, из него на землю опустилась металлическая лесенка. Еще минута, и на ее верхней ступеньке появились грузные ноги в увесистых кожаных ботинках, потом — трость, нащупавшая землю. Из-под брюха самолета показалась полусогнутая тучная фигура человека в коротком форменном пальто военно-воздушных сил. Это и был сэр Уинстон Черчилль. На его массивной голове была плотно напялена форменная фуражка, а пухлые отвисшие губы крепко сжимали потухшую сигару.

Приблизившись вплотную к Черчиллю, Молотов снял шляпу и крепко пожал ему руку, приветливо улыбнувшись: с Черчиллем он познакомился еще весной во время своего пребывания в Лондоне.