Явилось и ещё одно обстоятельство, которое с новой силой разожгло костёр Анниной ненависти, неприязни к Иоанну Кантакузину. Анна никогда не любила его жену Ирину, женщину, превосходившую многих силой духа и гармонией характера. Но теперь, когда Ирина сделалась чрезвычайно почтительна с императрицей, Анна возненавидела её! Анне было бы куда легче, если бы Ирина также проявляла к ней неприязнь. Спокойная учтивость Ирины раздражала Анну до крайности. Ирина любила своего мужа и оставалась любима им; Анна же после смерти Андроника с каждым днём всё более чувствовала своё одиночество... Эта Ирина происходила по прямой линии от болгарского царя Иоанна Асена III[338]. Теснимый узурпатором по прозванию Лахана, царь бежал в Константинополь, где довелось ему претерпеть много горя от императора Михаила Палеолога. Сыновья царя положили начало византийской ветви старинного болгарского царского рода Асеней. Умер царь в своём имении в Малой Азии. Внешность Ирины соединила в себе самые обаятельные черты славян, тюрок-болгар и греков-византийцев; дочери её унаследовали оригинальную красоту матери...
Вскоре Анне стало казаться, будто при дворе постоянно сравнивают её с Ириной и полагают Ирину более достойной императорского венца.
Противники Кантакузина всё более ободрялись. В императорском совете начали разыгрываться бурные сцены. Великому доместику наносили оскорбления. Один из придворных чиновников дерзко заговорил с ним, перебив его речь. Иоанн Кантакузин приказал чиновнику немедленно замолчать, но тот заявил, что человек, желающий внести дельное предложение, имеет право говорить прежде первенцев державы. Кто-то из сторонников Кантакузина тотчас воскликнул:
- Что же это? Если первый встречный станет высказывать свои мысли и навязывать их первенцам и знатным, то мы вскоре очутимся не в империи, а в демократии!
Спор едва не завершился дракой. Но самое важное было то, что ни императрица, ни патриарх, возглавлявший совет, не вступились за Иоанна Кантакузина и его партию, не остановили дерзких, не пожелали выразить порицание наглости и скверным словам и поступкам, явно направленным против великого доместика. Иоанн Кантакузин подал прошение об отставке.
Анна и патриарх испугались последствий подобного решения великого доместика. Они, конечно, мечтали о его устранении, но полагали это совершить, когда Кантакузин будет лишён друзей, сторонников и своего влияния в армии. Императрица сама успокаивала Кантакузина; чиновник, осмелившийся возразить ему, был строго наказан. Кантакузину принесли торжественные извинения. Патриарх поклялся, что будет самолично преследовать каждого, кто осмелится злоумышлять против Иоанна Кантакузина! Кантакузин принял извинения, однако своей жене Ирине он говорил такие слова:
- Я верю зачастую в добрые намерения партии императрицы. Но я имею право полагать, что эти добрые намерения не имеют никакого отношения ко мне!..
Едва разнёсся слух об отставке великого доместика, на улицы и площади Константинополя вышли солдаты и горожане. Они приветствовали Кантакузина и осыпали укорами патриарха. У ворот дворца сбилась толпа шумливая. Испуганная Анна упрашивала Кантакузина выйти к народу. Как только он появился, согласившись на просьбы императрицы, крики против Апокавка и патриарха смолкли, сменившись приветствиями доместику. Смута была предотвращена. Однако же Анна пылала желанием ещё большим, чем прежде, свержения Кантакузина. Апокавк, в свою очередь, шипел, как змея, нашёптывая императрице злые наветы. Для него хороши были любые средства: лесть, подкуп, обман. Патриарх вторил ему, не отлучаясь из дворца, возбуждая императрицу против великого доместика, восхваляя преданность и верность Апокавка. Последний же всячески стремился привлечь на свою сторону итальянских приближенных Анны. В конце концов даже и патриарх уже побаивался Апокавка. Апокавк в своих мечтах уже видел себя на троне. Теперь план его был таков: похитить одного из сыновей Анны, увезти в свою крепость, женить на одной из своих маленьких дочерей, и таким образом принудить императрицу предоставить ему самому, его друзьям и родичам самые высокие должности в государстве, да и управление империей...
Мать Кантакузина, Феодора, тревожилась о своём сыне. Ей представлялись разные опасности, реальные и вымышленные. Однажды ночью она, выглянув из окошка своей опочивальни, расположенной в достаточной степени высоко, увидела во дворе всадника, вооружённого копьём. Она закричала, люди бросились во двор, но никого там не увидели. Феодора горько плакала, видя во всём этом дурное предзнаменование. Ирина же держалась спокойно, с большим мужеством, и утешала мужа и свекровь.
Меж тем Апокавк и патриарх решились действовать. На совете они предложили Кантакузину удалиться в Дидимотику и находиться там на положении полупленника. Кантакузин ответил отказом и напомнил императрице о её обещаниях и извинениях. На это ему отвечали грубой бранью. Он покинул дворец, сказав, что едет в Дидимотику. Тотчас он выехал вместе со своей семьёй, оставив многое из своего имущества в своём константинопольском дворце. Его сторонники сопровождали его. Казалось, движется большая армия.
Кантакузина догнали посланные императрицы, в письменном предписании Кантакузин уведомлялся об отставлении от всех своих должностей. Был также издан приказ о конфискации его владений, которые розданы были его врагам и оскорбителям. Те из его друзей, которые не успели бежать, были посажены в тюрьму, имущество их было разграблено. Среди пострадавших оказалось и семейство близкой подруги Феодоры, матери Кантакузина. Не предупредив сына, Феодора бросилась в Константинополь. Но там её тотчас схватили и заключили в одну из дворцовых темниц.
Кантакузин понял, что теперь ему остаётся лишь одно! И в день святого Димитриса, то есть 8 октября 1341 года, Кантакузин провозгласил себя императором. Но при этом он объявил, что единственная его цель - защитить права на престол юного Иоанна, сына Андроника. Спустя три дня после того, как Иоанн Кантакузин провозгласил себя императором и облёкся в красное, он снял императорский наряд и облёкся в белое - траурную одежду знати.
- Я продолжаю оплакивать Андроника, моего друга! - говорил Кантакузин.
Иоанн Кантакузин отправил посланного в Константинополь и просил освободить его мать, и вновь напоминал Анне обо всех её обещаниях и клятвенных заверениях. Однако Феодора не была освобождена. И состоялось поспешное коронование юного Иоанна, сына Андроника.
Иоанн Кантакузин объявил, что его вынуждают начать междоусобную войну!
* * *
Особенно тосковала о заточенной Феодоре её внучка, дочь Иоанна и Ирины, названная именем бабкиным, Феодора Малая. Девочка всегда была очень привязана к бабке и предпочитала её общество шумному девичьему обществу своих сестёр. Феодору Старшую все полагали женщиной наблюдательной и хвалили её острый ум. Её сыну также недоставало мудрых советов матери.
Феодора-бабушка была хорошо образованна и сама обучала любимую внучку семи искусствам, ознакомив девочку и с тривиумом, то есть с тройным путём словесных наук — с грамматикой, диалектикой и риторикой, и с квадривиумом - четверным путём наук математических - арифметики, геометрии, музыки и астрономии. Девочка оказалась страстна к учению, в то время как её сёстры куда более думали о замужестве. Юная Феодора читывала сочинения греческих и латинских писателей и историков, играла на арфе и любила сидеть против отца за шашечной доской, порою обыгрывая его.
Дидимотика была хорошо укреплена, здесь было всё, что требовалось для хорошего житья. В сущности, житье здесь было даже и роскошнее, нежели в константинопольском дворце Кантакузина. Собрано было в Дидимотике множество припасов в амбарах и подвалах. Полы в комнатах и на широкой террасе были мраморные. Имелась и прекрасная мраморная баня. Пытаясь отвлечься от>горестных мыслей и тоски, девочка Феодора вставала рано и шла в тонком муслиновом платье в сад; бродила среди прекрасных деревьев, грушевых, вишнёвых, персиковых... Росли в саду и финиковые пальмы, и айва, и гранаты, и смоковницы, и миндаль, и каштаны... Девушки, по обычаю, разводили цветы. Благоухали фиалки, лилии. Но Феодора, как многие византийцы, особенно любила розы, повторяя вслед за словами, писанными в Геопониках[339], что в розах «есть нечто божественное»...
В просторной столовой круглый стол слоновой кости отделан был золотом. Но Феодора задерживалась теперь в домовой церкви после утренней службы и пропускала первую трапезу. Церковь была выстроена большая, с куполом на восьми колоннах, с хорами. Шесть больших и семь малых икон - все в золотых ризах, паникадила, золотые священные сосуды... Феодора опускалась на колени и молилась истово о спасении бабушки... Богоматерь на иконе представлялась девочке матерински доброй, а грозного Пантократора Феодора немного побаивалась... Уходила в свою комнату, садилась подле резного сундука, но открывать сундук не хотелось, не хотелось снова видеть подарки бабушкины - платья, красивые уборы... Садилась на постель, на покрывало жёлтое шёлковое поверх мягкого тюфяка, набитого травой... Приходила няня, звала за стол. Теперь отец чаще оказывался в битвенной навалице, нежели в кругу семьи. Но кушанье подавалось роскошно, как прежде. Серебряная посуда сияла позолотой и эмалью, а стеклянная - яркими красками — синей, красной... Жареная и копчёная рыба, чёрная и красная икра, белый мягкий сыр - «бранза», чёрное и золотистое сладкое вино, разбавленное ключевой водой. Рыбу приправляли корицей, гвоздикой, грибами, уксусом, мёдом... Феодора откладывала двузубую вилку, и мать Ирина устремляла на девочку тревожный взгляд. Тогда Феодора отворачивала лицо и отщипывала виноград от большой грозди на стеклянном синем блюде. А если мать, вздохнув, уговаривала девочку поесть, та молча уходила от общего стола в свою горенку...
