И вскоре поехали в Яссы казацкие сваты.
13
Коронный гетман Николай Потоцкий вернулся из плена на страстной неделе. Вслед за ним отпустили Калиновского. Видно, у Хмельницкого с ханом уговор был об их отпуске. А может, гетман только вид делал, что это его задумка — отпустить Потоцкого и Калиновского. Отпустили гетманов за выкуп, а Потоцкому, сверх того, пришлось вместо себя отправить заложником в Бахчисарай сына Петра.
О коронном гетмане шел слух, будто он стал совсем дряхл, однако по Варшаве в первый же день приезда молва разнесла его слова: «Я буду воевать с казаками, пока вся земля не покраснеет от их крови».
В те дни не только в домах Калиновского и Потоцкого была радость. Возвращались из казацкого плена многие шляхтичи, отпущенные во исполнение статей Зборовского договора. Вернулся и Стефан Чарнецкий. Его звезда, выйдя из-за горизонта, начинала свой путь по небу, высок этот был путь, и черной была эта звезда для многих.
14
Королеве Марии представилась возможность показать свою щедрость и доброту. Она принимала в своем дворце беглянку из казачьей неволи, милую и отважную княжну Софью Четвертинскую.
— Я прошу вашу королевскую милость заступиться за меня перед королем и перед примасом. Я мужняя жена, но казачий полковник Антон Жданович повел меня под венец, грозя расправой.
— Я думаю, что церковь признает такой брак недействительным, — сказала королева и пригласила княжну пожить в ее королевском дворце.
Однажды на прогулке герцогиня де Круа спросила княжну:
— Скажите, неужели они так ужасны, эти казаки? Я слышала, что многие женщины не прочь изведать их неволи. Говорят, что они сильны… как быки.
Герцогиня завела пикантный разговор, дабы потешить королеву, но княжна Софья ответила серьезно, не принимая игры:
— Когда одни казаки насиловали меня, мою сестру и мою мать, их товарищи пилой перепиливали шею моему отцу.
Герцогиня побледнела, пошатнулась.
— Я сегодня же буду у короля, — сказала ее величество. — Мужчины только и думают что о войне, а пора бы им подумать о женщинах и детях, которые во время войны превращаются в разменную монету. У меня была депутация еврейских общин. Они просят разрешения обратить в еврейскую веру многих женщин и детей, которых казаки крестили насильно. Я хочу, чтобы на этой аудиенции присутствовали бы и вы, княжна.
— Благодарю вас, ваше величество! — Княжна Софья в сильном волнении забыла поклониться. — Я шла по дорогам со многими несчастными, которых, как и меня, венчали насильно. Теперь, когда установился мир, они тысячами бегут с Украины в Польшу. И все в отчаянье. Женщины не знают, вдовы ли они. У многих мужья убиты и замучены, но немалое число мужчин спаслось бегством… А детям совсем худо. Они зачастую не помнят имен своих родителей… Теперь все ищут: матерей, отцов, жен, детей…
— Такова моя доля — быть королевой в разоренном королевстве, — сказала королева Мария для своих спутниц и для потомства.
Король Ян Казимир позволил евреям, насильно крещенным казаками, вернуться в свою веру.
1
С недоброй вестью приехал в Чигирин Караш-мурза.
Ислам Гирей собирает под Перекопом войска: турецкий падишах Магомет IV повелел хану идти на московские украйны. Падишаху нужны отменные гребцы на галеры, а лучше русских гребцов нет на белом свете.
— Нет, — сказал Богдан, — на московского царя не пойду. Грабить русских — все равно что самого себя грабить. Передай, Караш-мурза, своему великому хану: если он пойдет на Москву, то я, сложась с донскими казаками и с московскими воеводами, не дам совершиться злодейству.
Гетман знал: хан лжет. Верещак, казачий шпион при дворе короля, сообщил: поход на Москву затевает Потоцкий.
— Ничего изменить нельзя, ибо хан собрал войска! — возразил Караш-мурза гетману.
— А войскам платить нужно, так?
— Так, — поддакнул татарин.
— Сам бы ты, Караш-мурза, сложился войсками с Тугай-беем да сходил бы на Радзивилла. Он у меня теперь большой должник за кума моего. А хану скажи: Хмельницкий вместе с ордой готов на Василия Лупу идти. Я дочь господаря за сына своего сватаю, а Лупу упирается, выгоды своей не видит. Падишах Магомет поход мне этот дозволяет совершить.
Хан с ответом на предложение Хмельницкого не торопился, но мурзам набежать на Литву не запретил.
2
Костры выхватывали у ночи огромный круг.
Веселые гортанные голоса часовых вспугивали сычей, сычи всполошно кричали, ржали лошади, падали с неба звезды, а в огненном кругу, как в заклятом царстве, недвижно громоздились мертвенные человеческие тела. Это спали невольники.
Чтобы плакать, тоже нужны силы. У людей в огненном кольце даже на слезы не было мочи.
Трехтысячный отряд крымского мурзы Тугай-бея совершил набег на Литву и уводил более семи тысяч полону: молодых мужчин, девушек, детей.
У одного костра голова к голове лежали четверо невольников: литовец Ионас, двое украинцев, Лазарь да Тарас, и русский человек Антип.
— По молдавской земле идем, — сказал Антип, глядя, как извивается над ним пышущая жаром туча дыма, похожая на змею. — Рискнуть бы. Молдаване нашей веры люди, православные. В татарской земле бежать будет некуда. Там тебя не спрячут и хлеба на дорогу не дадут.
— Бегают! И от них бегают! — возразил Тарас. — Другой казак уже трижды на галерах турецких веслом махал, а все казакует.
— Не хотите вы рискнуть, ребята! — вздохнул Антип.
— Дуром не хотим голову потерять. Сам видел, как в капусту изрубили двух литовцев. Случая надо ждать. Верного случая.
Зашевелился маленький, тугой, как бочонок, Ионас. По-русски он знал мало, но ругаться умел.
— Проклятый Хмель! Христопродавец!
Тарас покрутился с бока на бок, аж в животе булькнуло.
— Ханская дружба тесна, как петля на шее. Татары и вас в полон гонят, литву да поляков, врагов наших, и нас при случае прихватывают. Недаром в народе ныне поют: «Бодай тебе Хмельниченко, перша пуля не мынула».
— Дивное дело! — помотал головой Антип. — За меня, русского, московский царь в ответе! За тебя, Иона, твой князь Радзивилл! За Тараса с Лазарем — Хмельницкий и все его Войско Запорожское. И на глазах у трех верующих кресту царей басурманы гонят нас в басурманскую свою неволю. Не угодили мы Господу! Думаю-думаю и придумать не могу — чем я-то не угодил? Злодейства за мной нету: не воровал, соседу козней не строил и не желал ему худого, жил, как все живут…
По-змеиному свистнула длинная тонкая плеть, ожгла говорящих — всех четверых достала. Татары любили молчаливых пленников.
Тугай-бей, сидя на коне, слушал своих сотников:
— Скоро граница. Полон большой, но разве воины не заслужили лучшей участи? Разве молдавский господарь помогает Хмельницкому воевать против поляков? Он даже младшую дочь не пожелал отдать за сына Хмельницкого! А Тимош приходится твоему сыну названым братом!
Тугай-бей выслушал сотников, поглядел на молдавское привольное село, лежащее в голубой долине, и показал на него плеткой.
— Алла-а! — полетело над молдавской землей. Запылали камышовые крыши, завизжали женщины, сбесился скот. Татарам даже грабить было лень, брали только людей.
В обреченно молчавшую вереницу невольников влилась заходящаяся в горе толпа молдаван.
Село исчезло за косогором, лишь столбы черной гари, перемешиваясь с вороньем, вздымались в синем утреннем небе.
Из-за холмов вытянулась жиденькая цепочка всадников — человек сорок. Тугай-бей с удивлением видел, что эта горстка безумцев идет наперехват его отряду. На всякий случай приказал изготовиться к бою.
— Это свои! — скоро доложили Тугай-бею разведчики. — Полковник Мудренко хочет говорить с тобой.
У полковника забрали оружие, он подъехал, сошел с седла, приложил руку к сердцу, поклонился.
— Тугай-бей, я воевал подо Львовом рядом с тобой. Весь мой отряд был из молдаван, почему же ты обошелся со своими союзниками, как с врагами?
Тугай-бей пожевал тонкими губами, сказал, глядя мимо Мудренко:
— Если среди невольников есть твои родственники, забери.
— Тугай-бей, я говорю о всех молдаванах!
— Мои люди много воевали, они не хотят приехать домой с пустыми руками. — И повторил: — Родственники есть — возьми.
— Возьми! Хоть кого-нибудь возьми! — кричали, тянули руки к Мудренко женщины. — Детей возьми! Моего! Моего! Моего!
Полковник прыгнул в седло, дал коню шпоры.
3
Тугай-бей вел отряд не таясь. Проходили под стенами сторожевой крепостенки. На стены поднялись воины и простолюдье. Бросали сверху невольникам еду.
— Защитите! — кричали им молдаване. — Нас схватили сегодня поутру. Чего смотрите? Завтра ведь и вас могут схватить. И схватят, если никому ни до кого дела нет!
