голосом сообщил, что картину будут обсуждать на специальном заседании Политбюро. Это означало лишь одно — будут стружку снимать. Никогда еще Политбюро не собиралось, чтобы похвалить фильм и его автора. И когда через несколько дней на правительственном ЗИСе Герасимова подъезжали к Кремлю, Иван Грозный горестно вздыхал:
— Пропали мы с тобой. Ох, пропали!
— Почему пропали? — недоумевал Герасимов. — Фильм смотрели в Союзе писателей, в ТАССе, сотрудники газеты «Правда». Все дали самую высокую оценку.
— Ну и что?! Что они решают? Они ничего не решают! Хозяин смотрел, и ему не понравилось. Значит, нам крышка.
— Не понимаю, идеологически не к чему придраться. Мы все снимали в местах событий. У меня в Краснодоне долго работала поисковая группа, и я могу высказать свои аргументы и доказательства.
— Какие аргументы? Какие доказательства? Уже все предопределено. Хозяин смотрел, дал оценку. Мне сам Поскребышев звонил: будет взбучка. Не сносить нам головы!
— Ну, в таком случае надо остановить машину возле Лобного места, — горько пошутил Сергей Герасимович, на что Иван Григорьевич со знанием дела ответил:
— Доподлинно известно, что на Лобном месте никого и никогда не казнили. Головы рубили там, где сейчас Мавзолей.
Герасимов давно знал, что Отец народов — сова, и не удивлялся, что заседание начиналось в час ночи. Войдя в зал заседаний, он увидел Сталина и других членов Политюро на дальнем конце стола, показавшегося режиссеру неимоверно длинным, будто они сидели на границе с Польшей, а его с Большаковым усадили на Чукотке. Но тут раздался неприятный голос Берии:
— Слушайте, Герасимов, идите-ка сюда!
И его усадили на кресло прямо между Берией и Сталиным. Этого еще только не хватало!
Иосиф Виссарионович неторопливо набил трубку, неторопливо раскурил, выпустил три клуба дыма и сказал:
— Сегодня члены Политбюро собрались по поводу творчества писателя Фадеева и его друга кинорежиссера Герасимова. — Он осмотрел зал. — А где сам Фадеев?
— Писатель Фадеев неожиданно исчез из Москвы, на даче его тоже нет, и никто не знает, где он находится. Впрочем, такая его повадка давно всем известна.
Фадеев время от времени впадал в запой, даже ходила байка о том, как однажды он сообщил Сталину, что иногда нуждается в том, чтобы на одну-две недели удалиться от всех в творческое затворничество, а Сталин потребовал сократить сроки таких исчезновений до трех дней.
— Я знаю! — нервно выкрикнул Берия — Он уехал к своим дружкам в Ленинград и сидит у них дома на канале Грибоедова. Я давно за ним слежу. К нему надо применять самые суровые меры. Он распустился.
— Лаврентий, охлади свой пыл, — сказал Сталин. — Не забывай, что Фадеев вице-президент Всемирного совета мира, что он друг Жолио-Кюри, что он, наконец, член ЦК. Он еще сослужит добрую службу. Поскольку Фадеев не явился, оставим его в покое. Поговорим о Герасимове. Товарищ Герасимов, до сих пор мы знали вас как большого художника. Но со временем вы утратили эти свои качества. Мы поручили вам снять хронику взятия Берлина. Это было очень серьезное задание. Что вы сняли? Вы сняли гибель наших солдат. Вы сняли одну смерть!
— Да, да! — опять занервничал Берия. — Что вы сняли? Вы сняли смерть, смерть и только одну смерть! А где полководцы?!
— Лаврентий, почему ты кричишь? — с неприязнью поморщился Хозяин. — У меня от твоего крика голова болит. Хорошо, оставим хронику взятия Берлина. Там, в конце концов, можно кое-что вставить и подмонтировать. Поговорим о «Молодой гвардии». Как вы сняли эвакуацию населения? У вас все в фильме бегут, как паникеры! Но у нас эвакуация шла планомерно!
— Да! Да! — опять закричал Берия. — У вас в фильме все бегут. Бегут туда, бегут сюда. Зачем бегут? Почему бегут? Я лично отвечал за эвакуацию. Мы эвакуировали планомерно. Даже скот вывозили в хороших вагонах, иногда в цельнометаллических, как это описано в романе «Гурты на дорогах».
— Кстати, вы читали роман «Гурты на дорогах»? — спросил Иосиф Виссарионович Сергея Аполлинарьевича.
— Читал, товарищ Сталин, — соврал Герасимов и покраснел, эту повесть Виктора Авдеева он не осилил. В ней автор показывал, как в начале войны отступление и эвакуация проходили слаженно, как по маслу.
— Кто написал этот роман? — спросил дальше Сталин, и Герасимов, еще больше смутившись, назвал невпопад не имя автора, а имя персонажа этих чертовых «Гуртов»:
— Веревкин, товарищ Сталин.
— Какой Веревкин? — возмутился Хозяин. — Этот роман написал… Как его там? Товарищ Поскребышев, позвоните в издательство «Правда» и узнайте, кто написал роман «Гурты на дорогах».
Поскребышев позвонил и узнал:
— Виктор Авдеев, товарищ Сталин.
— Ну вот, а никакой не Веревкин! — все больше закипал Сталин, и Герасимову припомнилось, как однажды его подстерегли бандиты и, прежде чем ограбить, некоторое время орали что-то несусветное: «Ты кто такой? Ты враг народа Бухарин, вот ты кто! Ага? Что смотришь, морда? Признавайся, что ты Бухарин, гнида. Признавайся, падла!»
Сталин встал со своего кресла и, пыхтя трубкой, принялся прогуливаться взад-вперед по красной ковровой дорожке. Берия стал протирать пенсне, противно улыбаясь Герасимову.
— Работники кино и театра должны знать произведения советских писателей, — заговорил Сталин. — Ибо всякая драматургия есть результат творчества, а литература является основой искусства, которое должно служить оздоровлению общества, в какой бы форме оно ни выражалось.
Он вернулся к своему месту, не спеша почистил трубку и заново набил табаком. Минуты три все молча на это взирали. Герасимов ощутил, как в данный момент он люто ненавидит этого назидателя. Именно такое слово мелькнуло в голове — «назидатель».
— Поговорим о фильме «Молодая гвардия», — воскресил разговор из непродолжительного обморока Сталин. — У вас в этом фильме все большевики погибают в первой серии, и после этого молодежь начинает действовать против фашистов без всякой поддержки со стороны коммунистов. Большевиков расстреливают в первой серии и закапывают, можно сказать, живыми в какой-то яме. А одного из них фашисты протыкают штыком насквозь. Кстати, как вы это сняли, что его протыкают насквозь?
— Я? — прозвучал в зале голос Герасимова, и сам режиссер усомнился, он ли это якнул. — А, очень просто, товарищ Сталин. На груди у артиста накладывается металлический панцирь, впереди которого устроен раструб. Штык, сделанный из металлической ленты, входит в раструб, изгибается в дугообразном пазу внутри панциря и выходит с другой его стороны. Создается впечатление, что грудь человека проткнули насквозь.
— Чего только не придумают эти киноделы! — усмехнулся Сталин. — А как звали того большевика, которого проткнули штыком?
— Шульга, товарищ Сталин.
— А в Краснодоне был большевик по фамилии Шульга?
— Нет. Это собирательный образ. Большевик Валько был. А Шульги не было.
— Зачем же вы закололи Шульгу, которого не было?
Сталин опять
