– Ничего, ничего, – Шаул потирал руки, предвкушая завтрашнюю работу. – Встану пораньше, всё наточу и направлю в нашей кузнице. А ты, – он обернулся к маленькому Михе, – пойдёшь со мной, сядешь на волов и будешь их погонять. Хорошо?
Миха и надеяться не мог на такое счастье – увидеть новый участок на холме, в Гив'е о нём только и говорили!
Землю эту сыновья Шаула получили так.
На холмах возле Гив’ы росла густая роща, принадлежавшая кнаанеям племени гиргашей из большого селения Кивари. Через рощу шла дорога, которой пользовались и гиргаши, и иврим, и, конечно, новые хозяева этого края – филистимляне. Между биньяминитами из Гив’ы и гиргашами из Кивари была давняя вражда, и филистимский начальник, её использовал: то под предлогом военной слабости гиргашей разрешал им завести железные ножи, то, ссылаясь на малочисленность иврим, урезывал в Гив’е участки в пользу пастбищ Кивари.
Однажды прошёл слух, что молодые гиргаши грабят купцов, которые добираются до Гив’ы самой короткой дорогой, то есть через рощу. Рассказывали, что разбойники пытают захваченных купцов огнём, чтобы получить с них выкуп. Иврим и даже филистимляне стали отправлять караваны под охраной солдат. Казалось, нападения гиргашей прекратились.
Два младших сына Шаула, Авинадав и Малкишуа, незадолго до свадьбы своего брата Йонатана отправились на базар обменять шерсть и виноград на подарки для него и его невесты. Возвращались в сумерках. Невдалеке от Гив’ы их подкараулила шайка молодых гиргашей. Братья не ожидали засады, гиргаши не ведали, на кого нападают. В блёклом свете звёзд Авинадав и Малкишуа вдруг увидели окружившую их ватагу угрюмых мужчин с палицами, топорами и большим мечом. Братья остановились и скинули на землю мешки. Гиргаши свистом дали знать своим, что иврим попались. Вдруг стало оглушительно тихо. Бандиты полукругом пошли на двух биньяминитов, у которых не было ничего, кроме кулаков, потому что ношение оружия запрещалось филистимлянами.
Авинадав вдруг нырнул под направленные на него палицы и сбил с ног гиргаша, в котором угадал вожака шайки. Авинадав схватил его поперёк туловища и закрутился на месте, размахивая бандитом во все стороны. Гиргаш визжал и хрипел, пока Авинадав не треснул его головой о ствол дерева. Малкишуа, воспользовавшись смятением нападавших, сжал обе руки в один кулачище и с высоты своего роста ударил по голове бандита, собиравшегося пустить в ход меч. Гиргаш скончался на месте, не издав ни звука. Малкишуа подхватил из его руки меч и принялся отбиваться от наседавшей ватаги, стараясь повторять выпады, которым учил молодых гив’анцев Авнер бен-Нер. Это было неправильно, так как филистимским мечом следовало рубить и колоть, иврим же привыкли к кнаанскому мечу, похожему на большой серп. Тем не менее, гиргаши отлетали и падали под могучими ударами восемнадцатилетнего Малкишуа. Его брат Авинадав вырвал из земли молодую сосну и стал крушить ею гиргашей. Побросав раненых и убитого вожака, шайка разбежалась. Братья подняли мешки, отряхнули их и продолжили путь, прихватив с собой железный меч.
Наутро по окрестностям поползли слухи о большом сражении между филистимлянами и местными жителями – не то иврим, не то гиргашами. По другим слухам, отряд филистимлян пришёл из своего лагеря и избил гиргашей за неуплату дани.
Биньяминиты Гив'ы молчали. Допросив сыновей Шаула, старейшины селения решили, что единственная польза от происшествия – железный меч, который останется у биньяминитов и будет служить их ополчению, когда придётся выступить в военный поход.
Вскоре филистимляне уже знали все подробности ночного боя. Решили шуму не поднимать, чтобы басилевс не заинтересовался, почему начальник его лагеря подарил старосте гиргашей железный меч и где теперь находится это оружие, запрещённое к ношению кем-либо, кроме самих филистимлян. Гиргашам в наказание велели отделить покрытое кустарником и редкими старыми деревьями поле на холме между рощей и Гив’ой – в пользу биньяминитов из рода Матри.
По предложению Авинадава и Малкишуа, новый участок подарили на свадьбу Йонатану. Когда у биньяминитов кто-нибудь женился, ему давали землю из семейного надела, и тот всё время сокращался. Так что дополнительный участок попал к семейству Кишей вовремя.
Однако превратить его в поле Шаул с сыновьями могли только сообща. И вот они рубили кусты и деревья, выжигали корни и разбивали заступами комья земли, добавляя в неё угли и толчёный щебень из долины. Это продолжалось почти до самого дня ухода Шаула на поиски ослиц. Все, кто был свободен – слуги, дети, женщины – все помогали в работе на новом участке: таскали наверх воду в кожаных вёдрах, готовили и приносили еду. Самому Шаулу и его сыновьям некогда было даже спуститься с холма домой, иногда все четверо допоздна чинили упряжь, точили лемех плуга, заменяли перекладину, в которую пахарь во время работы упирается грудью, и оставались ночевать в поле.
Каждый ствол тамариска и акации срубался ударами тяжёлых камней с острым сколом. Мужчины двумя руками поднимали камень и, разъяряясь от сопротивления дерева, рубили ствол, а дети и женщины бронзовыми пилами окончательно пересекали кору и вкладывали раскалённые угли в пни. За их спинами земля дымилась, и по чёрным ямам можно было представить, какой густой кустарник стоял на новом участке. Много было и камней. Некоторые, огромные, лежали так глубоко, что братья сходились вместе с разных концов поля, подкапывали камень, подсовывали под него древесный ствол и в конце концов выворачивали глыбу. Потом, оставляя за собой дорожки из капель пота, они волокли камень на край холма и там сталкивали его вниз к восторгу детворы Гив’ы. Когда глыба долетала до кучи других камней под участком, громко стукалась и поднимала облако пыли, братья, глядя сверху, ухали вместе с ней, распрямлялись, утирали лица и, уперев руки в бока, громко хохотали, глядя друг на друга, потому что их заросшие лица сохраняли свирепое выражение, будто камень всё ещё сопротивлялся, не желая отделиться от земли. Им наливали холодную воду, братья пили, задрав кувшины над головой, и опять расходились в разные концы поля. За работой они перекликались, и Ахиноам, посылая к ним слугу с едой, неизменно говорила: «Скажи им, чтобы так не орали!»
Братья обещали, но вскоре опять слышалось: «Ух!» и весёлые окрики.
Все камни, сброшенные в долину, должны были пойти на строительство нового дома для Йонатана и его семьи.
Днём работа прекращалась, и пахари, поев, заваливались спать под навесом у края поля. Часа через два сыновей Шаула будили посланцы неутомимого Авнера бен-Нера и, умытые, переодетые в шерстяные рубахи, они шли учиться военному делу. А к вечеру, когда жара спадала, Шаул и три его сына опять кромсали кустарник на новом участке.
Перед началом пахоты на поле был принесён в жертву баран.
Шаул оглядел сыновей за столом.
Все трое выделялись крепким телосложением даже среди биньяминитов. Йонатан, застенчивый и немногословный, как отец, лицом походил на Ахиноам: такое же неизменно строгое выражение глаз под нахмуренными бровями. Больше него была похожа на мать только старшая дочь, Мерав. Зато и Малкишуа, и Авинадав фигурами и лицами повторяли отца. Люди говорили, что в свои сорок лет Шаул красивее сыновей – может, оттого, что его загорелое лицо обрамляла белая борода.
Скоро, думал Шаул, закончим весенние работы и станет веселее. Темнеть будет поздно, займусь с ними военным упражнениями. Сперва посмотрю, чему научил их Авнер. Похоже, скоро всем нам такое умение понадобится.
Он поднялся из-за стола и сказал, что все могут пойти отдыхать. Сам направился в угол, где светился очаг, и Ахиноам готовила еду назавтра. Шаул подошёл и сел на камень неподалёку от жены.
– Что ещё нового? – спросил он тихо.
Перемещая горшки, Ахиноам рассказывала про новый налог на семена, вспомнила, как вчера у невестки встретила Аю, и та пожаловалась, что её дочь Рицпа ушла с прорицателями-пророками, когда те проходили неподалёку от Гив’ы. Ая была очень опечалена. Она отговаривала дочь, но та не послушалась. А у Аи ведь ещё один сын-калека...
– Значит, Бог ей так велел, Ае, – рассудил Шаул.
Он хотел рассказать жене о своей встрече с прорицателями, но промолчал.
Не говорили они и о своём старшем сыне.
Среднего роста, рано облысевший, он и внешне мало походил на рыжеволосых крепких биньяминитов, тем более, из рода Матри. Душа у него не лежала к крестьянским работам, а к военным упражнениям – и подавно. Парень позорно плохо выступал на всех состязаниях молодых биньяминитов на осенних праздниках и не мог понять, зачем так стараются его братья и почему огорчается отец. «Ну, не попал я в цель с первого раза – что за беда!»
Интересовали его верования гиргашей, эмори и других соседей-кнаанеев. Беседовал он и с филистимлянами, языки схватывал быстро. Когда он возвращался домой, мать первым делом загоняла его в микву. Они с Шаулом уговаривали сына оставить его увлечения, стать пахарем и воином, как все биньяминиты. В который уже раз ему пытались подыскать невесту. Сын возражал почтительно, но упорно. В Гив’е было обычным, чтобы юноша уходил из тесного надела в дальние края на заработки. Кто нанимался в войско, кто зарабатывал лечением скота, кто находил свободную землю и создавал там поселение. Старший сын Шаула ушёл с караваном в Египет учиться там чтению и письму и переписывать папирусы в храмах.
