Игнат Владимирович определился на постой к здоровенному, корявому мужику Илье Мухину, отрекомендовавшись ему заводчиком. У него же купил добрую казачью лошадь и на следующий день повёл её в кузницу перековывать.
В кузнице — дощатой избушке с земляным полом и двумя тусклыми оконцами — Громов застал лишь кузнеца. Лет ему было больше шестидесяти, ростом небольшой, приземистый, вымазанный угольной пылью. Раздувая мехом огонь в горне, он что-то ворчал себе под нос.
— Здравствуй, дедушка! — поздоровался Игнат Владимирович.
— Здравствуй, добрый человек!
— Можешь мне лошадь перековать?
— Я-то? — дед гордо вскинул лохматую, в проседи голову. — По всему Прииртышью такого кузнеца не сыщешь. Хочешь, на горячую, хочешь, на холодную…
— Ишь ты! — изумился Громов. — А ты давно здесь?
— Нет. Года, кажись, не прошло.
— А откуда родом?
Кузнец оставил работу и внимательно взглянул на посетителя. Сразу видно, какого поля ягода: богач, одна шуба, почитай, полмиллиона керенками стоит, и голос властный, словно допрос снимает. Что ему надо?.. Собравшись с мыслями, ответил:
— Из Самары я. От красных бежал.
Громов усмехнулся.
— Из Самары, говоришь?.. Врёшь, дед. Я ведь тебя знаю.
— Меня все знают. От мала до велика…
— А Саша где?
Дед вздрогнул, выхватил клещами из огня железный прут и застучал по нему молотком, ворча:
— Ох ты, горюшко! Заговорился и железо перекалил.
— Не хитри, Корнелий, — засмеялся Игнат Владимирович. — Сразу и железо перекалил. Скажи, что струсил?
— А ты кто будешь-то? — снова взглянул на Громова кузнец.
— Мамонова-Громова знаешь?.. Это я. Только сейчас моя фамилия Уваров. Заводчик…
Корнелий бросил молоток и обнял Игната Владимировича.
— Напугал ты меня, чёрта старого. Не будь чоботов на ногах, душа бы в землю ушла.
— А где Городецкий?
— Сашка-то за углём уехал.
Разговорились. Кузнец коротко рассказал о своей работе в станицах среди казаков, затем достал из-под кучи угля наконечник пики и показал его Громову.
— Вот какую штуку мы с Сашей смастерили. Насквозь может пронзить.
Игнат Владимирович оценивающе повертел в руках новое оружие и похвалил:
— А неплохо придумали. Пика партизанам вполне подойдёт, если к ней смелости и злости прибавить. Больше надо такого оружия ковать — людей в отряде много будет.
— И так стараемся, — заметил кузнец.
Приехал с углём Городецкий. Он от души обрадовался Громову. Пока дед не торопясь перековывал лошадь, Городецкий подробно сообщил о работе, которую он проводил.
— Кроме известных вам подпольных групп в Корнилове, Платаве, Овечкине, Ключах, Плотникове, Ярках и Баеве, мы выявили и организовали группы в Решётах, Кочках, Кривинском, Зятькове, Велижанке, Прыганке, Волчно-Бурлинской, Черемшанке, Антроповке, Нижне-Пайвине, Глубоком, Чулымском, Андроновке, Малышевом Логу, Паромоновой, Вылкове, Леньках. Есть ещё много групп в Славгородском уезде. А здесь, в станицах, плохо поддаются агитации казаки. Кулацкая верхушка распространяет слухи, что советская власть их будет расказачивать, а землю отбирать и передавать мужикам-поселенцам. Разъясняю, что враньё это, что, наоборот, казаки получат свою власть в лице Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов и будут по-настоящему вольные. Но привлёк на свою сторону пока небольшое число из бедноты. Надо бы листовки выпускать, да денег нет. Для приобретения оружия средства тоже не мешали бы.
— Денег не-е-т? — протянул Громов. — А в банке? В банке-то есть.
— Кто их выдаст-то?
— Выдадут, — хитро заметил Громов. — Не нам, так другим выдадут. Приходи вечером, пойдём деньги ковать, если вы в кузнице этого не можете.
Городецкий надел приличное пальто, нацепил клетчатый галстук, заявился под вечер к Громову. Они прихватили с собой Нечаева, вышли втроём на улицу, сообщив хозяину, что приглашены в гости, к купцу Трунилину.
О несметном богатстве Трунилина местные жители рассказывали легенды, да и сам он любил при случае похвастаться: «Мошна у меня не считана, захочу — могу все сибирские товары закупить». Торговлю он действительно вёл широко: центральную лавку держал в Локтях, а в других деревнях — отделения. Большие барыши приносили мельница и литейная мастерская.
Старого купца дома не оказалось. В прихожую вышел его сын — рослый детина, с белым, холёным лицом и маленькой кудрявящейся бородкой.
— Чем могу служить-с? — поинтересовался он, с любопытством рассматривая посетителей.
— Прошу прощения, господин Трунилин, но… — И Громов показал глазами на его жену. — Нам нужно с глазу на глаз переговорить.
Трунилин не подозревал подвоха, видя перед собой человека солидного, и, пожалуй, тоже купеческого звания, предложил:
— Ну, что ж, пройдеме тогда в литейку.
Трунилин привёл посетителей в конторку литейной мастерской, пригласил сесть.
— Ну-с, я вас слушаю.
— Дело вот в чём, господин Трунилин, — сказал Игнат Владимирович. — Нам, партизанам, надо десять тысяч рублей… взаимообразно.
Трунилин побледнел, губы у него задрожали, глаза полезли на лоб. Громов его успокоил.
— Вы не беспокойтесь. Выдадим расписку.
— Партизаны… деньги… расписка, — бормотал купец. — Не понимаю…
— Можете кричать, можете нас выдать, но учтите: организация у нас большая и сильная. Домочадцев ваших и вас, если что… — Игнат Владимирович вытащил револьвер, переложил с ладони на ладонь и сунул его обратно в карман.
— Что вы, что вы, — затрясся всем телом Трунилин. — К-куда прикажете принести?
— Завтра в полдень, в кузницу. Управляющий, — обратился Громов к Пете Нечаеву, — выдайте расписку господину Трунилину.
— А как же деньги? Вдруг не принесёт? — спросил Нечаев, входя в роль управляющего.
— Ничего. Купеческое слово — кремень.
Нечаев выдал расписку, и гости распрощались с купцом. Громов предупредил:
— Да смотри, чтоб без обмана. И ещё… Если кузнеца выдашь — несдобровать. Денег ему ассигнуй, сколько попросит.
— Что вы, что вы, господа партизаны, не выдам, — заверил Трунилин.
К полудню деньги были доставлены в условленное место. Поразмыслив, Трунилин, видимо, решил с партизанами не ссориться — неизвестно, кто верх возьмёт.
Городецкий ещё не раз получал от него деньги на партизанские нужды. На них он выпускал листовки, которые распространял среди казачества.
* * *
В Златополе Игнат Владимирович также хотел создать подпольную группу, но оттуда пришлось поспешно уехать из-за непредвиденного обстоятельства…
В село добрались поздно вечером. Сильный ветер гнал по улице колючий снег, наметал сугробы, в которых и так уже утопали маленькие деревянные домишки.
Петя Нечаев остановил лошадь у чьей-то ограды, спросил:
— Где ночевать будем, Игнат Владимирович?
— Где-то надо, — ответил Громов и, выскочив из кошевы, осмотрелся.
На улице — ни души, в домах не светится ни одного огонька. Но вот совсем рядом заскрипел снег, и появилась женщина, закутанная в шаль, с ведром воды в руке.
— Хозяюшка, — остановил её Громов, — переночевать не пустишь?
Она потопталась на месте в нерешительности и ответила на неправильном украинском языке:
— Та, ей-богу, не знаю. Чиловика дома не мае.
Игнат Владимирович ей в тон:
— Вот и гарно. Веселее будет.
Она махнула рукой.
— Та заизжайте вон у ту хату.
Женщина пошла вперёд, открыла ворота и дождалась, когда кошёвка въехала во двор. Петя быстро отпряг лошадь, поставил её в сарай и, подбросив сена, вошёл в избу вслед за Громовым.
Изба небольшая, из двух комнат, но чистенькая и опрятная. На стене висят два портрета каких-то бородатых мужчин в генеральских мундирах, божница полна икон, на полочках — салфетки, расшитые по-украински красными петухами.
Хозяйка вскипятила самовар, пригласила:
— Це, кажу, садитесь. Змерзли.
Громов с Нечаевым уселись за стол и с наслаждением, после нескольких часов, проведённых на морозе, стали пить чай. Хозяйка молча с любопытством посматривала то на того, то на другого. Такого богатого и необыкновенного человека, как Громов, она у себя в доме видела впервые. А что он необыкновенный, это уж так: вон и костюм на нём бархатный, и на глазах какие-то стёклышки, и бородка по-городскому клинышком подстрижена.
— А це, кажу, — сказала она на коней, — если я вас спытаю, обижаться не будете?
— Нет, зачем же обижаться, — ответил Игнат Владимирович.
— Кажуть, царя убили. То верно?
— Убили. В Екатеринбурге [10].
— Ох ты, господи! — воскликнула хозяйка. — Как же мы без царя жить будемо. Кто же мужиками править станет? Не-ет, без царя не можно…
— Управятся и без него, — улыбнулся Громов, а хозяйке показалась, что эта улыбка страдальческая.
