– Ну-с! – сказал он и вопросительно прищурил на меня свои и без того маленькие, заплывшие жиром глазки, в которых была настороженность и вместе с тем уверенность в том, что все сойдет ему с рук.
– Степан Петрович, – сказал я, – как вам уже известно, вдова избитого вами два года назад и вскоре умершего извозчика Правоторова возбудила против вас уголовное дело, следствие по которому поручено вести мне.
– Если не ошибаюсь, следствие по этому делу уже было вскорости после происшествия, однако оно не дало никаких результатов. Мало ли с кем я повздорю, а потом этот человек умрет, так что ж, я должен за это отвечать?
– Если человек от вашего «вздора» помер, так отчего бы вам не ответить?
– Однако первое следствие, которое велось по этому делу, установило мою полную невинность.
– Не совсем так, – поправил я. – Прежнее следствие, не имея по прежним законам возможности пользоваться косвенными уликами, не установило вашу виновность и оставило вас в подозрении. По нынешним же законам следствие может пользоваться как прямыми уликами, так и косвенными.
Он внимательно посмотрел на меня, и в глазах его первый раз промелькнуло серьезное беспокойство.
– И что же, у вас есть новые улики? – спросил он, помолчав.
Я вынул свою улику из кармана и показал Анощенко:
– Этот перстень ваш?
– Нет, – ответил он быстро.
– Вы даже и взглянуть как следует не успели.
– А что мне на него смотреть, раз я вижу, что вещь не моя.
– Стало быть, не ваша?
– Нет.
– И вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– И все же я просил бы вас провести вместе со мной небольшой опыт для того исключительно, чтобы я мог убедиться в правоте ваших слов.
– Я не знаю, какой опыт вы имеете в виду…
– Очень просто. Не будете ли вы столь добры, – сказал я, – надеть этот перстень на палец правой руки.
– Ежели это доставит вам удовольствие, пожалуй. – Он пожал плечами. – Но пальцы мои слишком толсты, и боюсь, что опыт вам не удастся.
Он взял у меня перстень и попробовал надвинуть его на указательный палец правой руки.
– Нет, нет, – остановил я его. – Попробуйте надеть его на безымянный.
– Пожалуй, – равнодушно сказал он, но мне показалось, что на лице его отразилось легкое, почти мимолетное замешательство.
Он снял перстень с указательного пальца и попробовал надвинуть его на безымянный. Перстень легко прошел первую фалангу, но на второй застрял, хотя Анощенко двигал его с видимым усердием.
– Позвольте мне попробовать вам помочь, – предложил я.
– Попробуйте, раз это вам так уж необходимо.
Он протянул мне свою пухлую руку. Я двигал кольцо так и эдак – оно не двигалось с места.
– Ну, хватит, – сказал наконец Анощенко, – так вы мне, чего доброго, и вовсе палец сломаете. Вы же отлично видите, что перстень не мой.
Я чувствовал, что терплю полное фиаско, но пытался сохранить хорошую мину при плохой игре.
– Однако же на вашем пальце есть след от носимого раньше кольца.
– Да, есть, – согласился он. – Здесь я носил обручальное кольцо, которое впоследствии где-то обронил. Оно было слишком велико. В отличие от вашего перстня, – добавил он с неприкрытым злорадством. – И вообще, господин хороший, – он поднялся из-за стола, – как человек старший по возрасту и более опытный в жизни и по службе, позволю себе посоветовать: оставьте вы это дело. Засадить меня в тюрьму вам вряд ли удастся, а себе можете нажить очень большие неприятности.
Вернувшись домой в девятом часу вечера, я пребывал в настроении более чем отвратительном. Дело Анощенко у меня никак не двигалось с места. Уж, казалось, все говорило против него. Результаты эксгумации превзошли все ожидания. Было ясно, что смерть Правоторова наступила от перелома кости каким-то твердым предметом. Но Анощенко бил его кулаком. Перстень на его палец не налезает, да и никто из свидетелей ни разу не упомянул об этом перстне. Как же быть? Закрыть дело? Но ведь ясно, что совершено преступление. И тут я себя поймал на мысли: а не является ли вся моя деятельность направленной только на подтверждение моей версии? Не подгоняю ли я факты под свое предположение, которое в корне неправильно? Может быть, я действительно хочу доказать недоказуемое, чтобы подтвердить свое следовательское реноме? Я стал размышлять. Ведь в конце концов Правоторов мог сломать нос и несколько позже. Не исключено, что в момент драки он был пьян.
На обратном пути он мог споткнуться, упасть, его могла ударить лошадь, мало ли как он мог сломать эту кость? К сожалению, Правоторова нет, и его не спросишь.
Я кликнул Семена и велел принести водки. Семен посмотрел на меня удивленно: я никогда не пил один, но ничего не сказал и пошел исполнять приказание.
От выпитого легче не стало. «Да, – думал я, закусывая сыром. – Должно быть, я просто-напросто борюсь за честь мундира. И зачем мне нужно было со всем этим связываться? Ведь известно только то, что Анощенко избил Правоторова. Но он же не хотел его убить. И смерть от этого могла произойти, а могла и не произойти, и если произошла, то по чистой случайности. Надо бы отойти от этого дела, закрыть его. Но оно приобрело благодаря моим стараниям слишком широкую огласку, и прекратить его – значило бы не только пошатнуть, но просто начисто уничтожить свою репутацию, после чего единственным выходом из положения может быть только добровольный уход в отставку.
Мне вдруг стало как-то грустно и одиноко, сам себе я показался жалким, беспомощным ребенком. «Отчего я не женился? – думал я. – Сейчас бы рядом со мной был человек, которому я мог бы пожаловаться на свои неудачи».
– Семен! – неожиданно для самого себя крикнул я. И, когда Семен просунул голову в дверь, приказал: – Вели Филиппу закладывать санки. Да поживее!
– Не поздно ли, барин? – осторожно спросил Семен.
– Поживее, я тебе сказал.
Пятнадцать минут спустя я был у знакомого подъезда. Пулей взлетел я мимо растерянного швейцара на второй этаж. Без стука распахнул дверь. Лиза была одна. Несмотря на поздний час, она сидела за роялем и наигрывала что-то грустное. Увидев меня, она вздрогнула.
– Алексей Викторович? Что с вами?
– Какой я тебе, к черту, Алексей Викторович! Для тебя я Алеша. Прости меня, я был не прав, я люблю тебя.
Я попытался ее обнять, но она отстранилась и смотрела на меня со сдержанным любопытством.
– Скажите! – Она улыбнулась. – Что же, Вера Николаевна вам отказала? Или родители сбавили цену?
– Не напоминай мне об этом, – сказал я, от стыда не находя себе места. – Ни о какой цене не было речи. Это была просто идиотская выходка.
– Ах, мой друг, – сказала она, вертя на пальце колечко с камушком, – как я могу быть уверена, что не дождусь от вас такой же выходки и в другой раз? И вообще, я не уверена, что смогу вас простить. Вы ославили меня на весь город. Знакомые смотрят на меня с сочувствием…
Она продолжала в чем-то меня упрекать, но я не слушал. Я тупо смотрел, как она вертит на пальце колечко, то снимая, то надевая его. И вдруг меня осенило. Ведь я столько раз видел, как надевают тугие кольца! Их не наталкивают на палец, а как бы навинчивают.
– Если вы не можете меня простить… – начал я с плохо скрытым облегчением.
Она испугалась.
– Пожалуй, на первый раз я вас прощу, – сказала она торопливо. – Но вы мне дадите слово, что это никогда не повторится. Вы даете мне слово?
– Да, конечно, – сказал я не очень уверенно.
– Ну, ладно, мир, – улыбнулась она, протягивая мне руку для поцелуя. Я покорно поцеловал ее руку. Лиза тут же отвернулась к роялю.
– В знак примирения, – сказала она, опуская руки на клавиши.
«Боже мой, опять!» – подумал я почти с ужасом.
При первых звуках романса я схватился за голову. Потом отступил к двери. Она ничего не видела. Она была упоена музыкой и своим голосом. Второй куплет я слышал уже за дверью, поспешно, но осторожно спускаясь по лестнице.
Проснувшись следующим утром, я не стал завтракать и сразу поехал на службу. Там сначала написал прошение о переводе в Тетюши, затем вызвал судебного пристава и, вручив ему повестку, велел немедля доставить в участок дворянина Анощенко.
Это дело можно было считать поконченным, и я отправился к Ивану Пантелеевичу, которого, к счастью, застал на месте и свободным от посетителей. Он сидел за своим столом и читал газету, которая всегда была его любимым чтением.
– Что пишут? – спросил я несколько развязно, садясь напротив него.
Он поднял голову и внимательно посмотрел на меня своими подслеповатыми глазами.
– Да вот, хвалят новый метод вставления зубов на каучуке, – сказал он, подумав. – Я полагаю, что если б некоторым головы ставили из того же материала…
– Иван Пантелеевич, – перебил я его, – ежели вы под некоторыми имеете в виду мою голову, то она у меня именно такая и есть.
