— Вы срываете переговоры, граф.
— Чем? — спрашивал удивленно Александр Иванович.
— Как чем? Вы давите на нас флотом.
— Но, дорогой коллега, флот для того и существует, чтоб плавать. Мы уже полгода толчем воду в ступе, что ж он, в это время должен стоять на якорях?
— Пусть плавают, но хоть бы не стреляли.
— Что делать, готовятся к походу. Учатся стрелять.
За эти полгода абовской конференции даже Елизавета Петровна излазила карту Финляндии вдоль и поперек, запомнила много названий городов, речек и озер. И уж, диктуя новую инструкцию, для отправки в Або, даже не заглядывала в карту:
— Черт с ними, пусть уступят им Нюландию, но Кюменогорскую область не отдают, а также чтоб за нами остались Савалакс и Нейшлот, ибо они прикрывают Выборгский, Оленецкий и Кексгольмский уезды.
Наконец 17 июня обе стороны в Або единогласно подписали «Уверительный акт»[31], который был получен в Стокгольме 19-го, а 23-го король Фридрих I[32], сенат и все государственные чины избрали единогласно наследником шведского короля голштинского принца Адольфа Фридриха и объявили мир с Россией.
В это время участники почти полугодовой мирной конференции, напарившись в бане, пили напропалую русскую водку, закусывали русской черной икрой и клялись друг другу в вечной любви и приязни, напрочь забыв, что каких-то три-четыре дня тому назад хотели друг друга убить или зарезать.
Елизавета Петровна подписала мирный договор 19 августа и, вызвав к себе вице-канцлера, распорядилась:
— Алексей Петрович, велите выделить пятьдесят тысяч рублей голштинскому Адольфу Фридриху для, переезда с двором в Швецию. А чтоб шведы не пугались Дании, Мишукову с эскадрой готовиться идти в Стокгольм и везти Кейта и дивизию Салтыкова. Пусть они покажутся королю шведскому, чтоб он знал: в нашем лице обрел сильного и надежного союзника.
Вечером к себе в будуар призвала императрица своего племянника.
— Вот, Петенька, обеспечила я тебе мир на севере. Теперь в Швеции не сегодня-завтра будет королем твой дядя.
— Адольф?
— Он самый, дитятко. Что нужно сказать тетке?
— Грос спасиб.
— Дурачок. Надо говорить: большое спасибо. Второй год живешь, пора бы и выучить русский язык.
— Большой спасип, тьетья, — поправился принц.
— Ох, Господи, — перекрестилась императрица. — Ступай. Отдыхай, «тьетья», да перед сном прочти хоть молитву, горе ты мое.
Русский флот, выстроившись в кильватер, на всех парусах шел к шведским берегам. В кают-компании стопушечного флагмана сидели генералы Кейт и Салтыков. Они уже отобедали, впрочем, обедал Кейт. Салтыков ничего не стал есть, только попил чаю.
— Мутит, — признался он Кейту. — Все-таки к земле я больше привычен. Начнет тошнить, а тут ковры адмиральские.
Они сидели в глубоких креслах, Кейт курил трубку, говорил:
— Придется нам, наверно, зимовать в Стокгольме, Петр Семенович.
— Что делать? Такова солдатская доля, где прикажут, там и стой.
— Дивны дела твои, Господи. Вчера их колотили, сегодня плывем защищать.
— Я думаю, до войны не дойдет.
— Почему?
— Побоится Дания. Нас побоится.
— Как говорится, дай бог.
В каюту вошел адмирал Мишуков, скинул мокрый плащ, повесил на крюк.
— Идем в бакштаг[33]. Ветер — лучше не надо.
И, потирая заветрившиеся красные руки, направился к буфету. Достал бутылку водки, в другую руку взял три серебряных стаканчика.
— Причастимся, господа. Держите-ка.
Подал каждому по стаканчику, свой поставил на стол, вынул пробку и, приноравливаясь к качке, стал наливать генералам. Потом взял свою со стола, наполнил.
— Ну, за попутный ветер, господа. — И первый залпом выпил до дна. Закусить предложил галетами.
— Сколько пройдем, адмирал? — спросил Кейт, круша зубами сухарь.
— При таком ветре дня в три управимся, если не вмешается бог ветров. Но, я думаю, Нептуну хватило шведской армии. На русскую уж зла не осталось.
— Да, не повезло шведам, — сказал Кейт, — на суше нам проиграли, на море Нептуну. А вам, адмирал, так и не довелось сразиться с ними?
— Не довелось, ваше сиятельство. Мы ведь в основном блокировали гавани, десанты подкидывали, продовольствие, а когда в открытом море встречались шведы, они уклонялись от драки.
— Догонять надо было.
— На наших-то старухах? Флот наш ныне на ладан дышит. Навались на нас сейчас такой же ураган, как на шведов в прошлом году, и мы б за ними отправились рыб кормить.
— Ну спасибо, адмирал, за столь веселое утешение, — улыбнулся Салтыков.
— Что делать, Петр Семенович, ныне флот в пасынках. Это при нем, светлой памяти Петре Алексеевиче, он был дитем любимым. А при его наследниках… А, да что говорить. Я это предчувствовал, как-то даже ему сказал об этом по пьянке.
— Кому ему?
— Петру Алексеевичу, конечно. Выпивали мы, я подпил хорошо, гляжу на него, сердешного, вижу, уж стареет он. Думаю: Господи, а умрет он, что с нами будет? Даже слеза меня прошибла от мыслей этих. А он и спроси: чего ты плачешь, лейтенант Мишуков? Ну, я спьяну-то и ляпни: наследник, мол, государь, у тебя дурак, помрешь ты, все погубит.
— А он?
— А что он? Дал мне тумака: дурак, говорит, разве можно так говорить. А мне и того горше на душе, потому как тумак его я от отца родного получил, не в обиду, а в утешение. Любил он нас — моряков, от всего сердца любил. И флот у него на первом месте был. А после него хиреть начал, наследники больно бесхозяйственные пошли, вот и довели до ручки. Теперь вот, может, дочь его родная вспомнит о нас. Но я уж, видно, не доживу.
— Что так-то грустно, адмирал?
— Да вот скоро уж буду, наверно, Николаю Федоровичу передавать штурвал. Он помоложе, может, чего и сдвинет.
— Еще налить? — спросил Мишуков, держа в руках бутылку.
— Мне, пожалуй, довольно, — сказал Салтыков.
— А мне можно, — согласился Кейт.
Они выпили, Мишуков заткнул бутылку пробкой, понес к буфету.
Открыл дверцу.
— Она вот тут в гнезде будет стоять. Если захотите, найдете, а галеты в железной коробке. Если будете брать, не забудьте закрыть, крысы заберутся, напортят.
Закрыв буфет, Мишуков покурил, а потом опять стал натягивать плащ.
— Пойду на шканцы, постою с вахтенным. Пришлю вестового, постелить вам.
— Не стоит, адмирал, — сказал Салтыков, — сами разберемся. Где у вас постели?
— А вон в том рундучке. Занимайте мое ложе и диван. Я, если что, пересплю у капитана. Кто ляжет на диван, передвиньте кресла, чтоб не скатиться от качки.
Кейт занял ложе за перегородкой. Салтыков лег на диване, огородившись двумя креслами, как и советовал Мишуков. Качка была продольной, от этого голова то поднималась, то опускалась ниже ног, глухо бухали волны, что-то скрипело, и с непривычки Петр Семенович долго не мог уснуть. Однако где-то после полуночи усталость взяла свое, усыпила графа.
К Стокгольму, как и говорил адмирал, пришли на третий день. Загрохотали по левому борту пушки, отдавая салют. С берега бухнули два раза и смолкли.
— Невелика для них радость — вчерашнему врагу салютовать, — заметил Кейт.
Загремели якорные цепи, корабль встал на два якоря. Хотели спускать шлюпку, но увидели, как от берега отошла «восьмерка» и ходко направилась к флагману.
На корме был спущен шторм-трап. По нему Кейт и Салтыков стали спускаться к шлюпке-«восьмерке», болтавшейся за кормой.
— А вы, адмирал? — спросил Мишукова Кейт, едва ступив на трап.
— Сейчас не могу, генерал, пока все не подойдут. Станут на якоря, приберутся, тогда будет можно и визиты отдать.
Из-за сильного ветра, безопасности ради, строй кораблей растянулся мили на две, паруса последнего корабля едва маячили на горизонте. На рейд, зарифив паруса, втягивались на веслах галеры.
На берегу высоких гостей ждала уже королевская карета, и, едва они сели в нее, она помчала их ко дворцу.
Шведский король, уже не молодой седовласый мужчина, встретил русских генералов как долгожданных гостей.
— Я рад приветствовать вас на нашей земле, — произнес он, — и думаю, теперь уже никто и ничто не сможет поссорить нас с великой Россией, с ее величеством Елизаветой Петровной.
— Мы тоже надеемся на это, ваше величество, — отвечал Кейт. — Тем более что делить нам нечего.
«Ой ли, — подумал Салтыков, едва сдерживая улыбку. — Полгода торговались, едва разделились».
— Я имею честь, ваше величество, передать вам послание от императрицы, — сказал Кейт, передав королю пакет с печатью.
Тот церемонно принял послание, поцеловал трижды, молвил торжественно:
— Я благодарен ее величеству за ее великие труды и за ту помощь, что прислала она нам. Когда я смогу увидеть ваших солдат?
