Еще поворот. Тупик, маленький зал. За двумя столами — охрана. За одним из них играют в домино… Оглушительный треск костяшек, но никаких реплик. И опять на нас никто не смотрит, головы не поворачиваются в нашу сторону. Две или, может быть, три двери в стенах. Мы подходим к одной из них. Старший лейтенант распахивает ее, пропуская меня вперед:
— Прошу.
Первое, что я вижу,— яркая голая электрическая лампа под белым металлическим колпаком в центре потолка. Слепящим конусом вниз падает свет.
И в этом конусе возникает Вика. Вначале я вижу только ее огромные, влажные глаза, потом копну рыжих волос, которые серебрятся в пронзительном, невыносимом свете.
— Арик!…
Она бросается мне на шею. Я сжимаю ее в объятиях, чувствуя каждой своей клеткой трепет ее горячего, нетерпеливого тела. Дыхание Вики учащается.
— В вашем распоряжении пятнадцать минут,— слышим мы голос старшего лейтенанта, и в нем полное безразличие к нашей судьбе.
— Мало! — громко говорит Вика и шепчет мне в ухо: — Дай, дай ему…
Я выпускаю из объятий свою единственную на этой земле женщину, поворачиваюсь к тюремщику… и встречаю равнодушный холодный взгляд.
Я достаю бумажник, вынимаю из него две сотенные купюры, протягиваю их старшему лейтенанту. Он неторопливо принимает их, небрежно засовывает в карман брюк.
— Полчаса,— говорит он и переводит взгляд на Вику. Я вижу: его глаза теплеют,— Хорошо… Сорок минут.
Старший лейтенант уходит. Захлопывается дверь, щелкает замок.
Я быстро смотрю на часы — без восемнадцати минут девять.
— Арик…
— Я с тобой, я с тобой…— шепчу я.
Мы опять бросаемся в объятия друг друга. Я лихорадочно, жадно, в каком-то неистовстве целую ее в губы — поцелуй долог, горек, томителен… Целую ее глаза, шею.
— Любимая, любимая, любимая…— шепчу я, задыхаясь.
— Подожди, Арик, сейчас…— Она разрывает мои руки, отступает от меня на шаг, второй. Боже! Как она прекрасна! — Сейчас…
— Давай выпьем! — говорю я.
И только теперь оглядываю комнату, где мы оказались. В ней нет окон. В одном углу голый стол, несколько канцелярских стульев возле него, в другом, противоположном углу — некое подобие тахты, скорее это широкий топчан, тоже голый, обшитый коричневой клеенкой или искусственной кожей. И у третьей стены последовательно — белая раковина умывальника, писсуар, унитаз, биде…
— Что это? — невольно вырывается у меня.
— Это, милый, комната свиданий,— спокойно говорит Вика и берет меня за руку, тянет к топчану,— Не будем терять времени.
Возле топчана она начинает быстро, торопливо раздеваться, на голый каменный пол сброшены туфли, падает черная узкая юбка, шерстяная кофта, она судорожно расстегивает пуговицы белой блузки из какой-то тонкой, полупрозрачной материи.
— Ну? Что же ты? Сними хотя бы костюм,— И вдруг Вика начинает смеяться,— А в рубашке можешь остаться… И бабочку оставить…— Она просто давится хохотом, в котором я слышу ноты знакомой истерики.— Потом мы будем вспоминать…
Я снимаю костюм и тоже бросаю его на пол.
— Теперь трусики…— шепчет Вика.
— Может быть, мы все-таки сначала выпьем?
— Нет, Арик…— Вика стоит передо мной обнаженная, помогает мне снять рубашку и эту идиотскую бабочку, смотрит в глаза, зрачки в них расширены и в них что-то пульсирует. Наверно, как у тигрицы или пантеры во время охоты перед прыжком на жертву.— Нет, мой единственный… Дитя надо зачинать абсолютно трезвыми…
— Что?…
— …А выпьем мы потом. Все! Вчера я избавилась от спирали…
— Здесь? — перебиваю я.
— А где же еще? — Вика смеется, ее горячие руки обвиваются вокруг моей шеи, она всем телом прижимается ко мне,— Здесь замечательные врачи, если надо, появится новейшее медицинское оборудование, хоть пластическую операцию делай. Были бы только бабки. Лучше в вашей зеленой валюте. Арик! Да что же мы тянем? Время работает против нас. Ну же!
Я озираюсь по сторонам: где выключатель?
— Не суетись, здесь свет не гасят. В темноте им не интересно, ничего не видно.
Я судорожно оглядываюсь на дверь — в ней глазок…
— Да, да! — Вика опять смеется, теперь открыто и весело,— Не обращай внимания. Пусть… Пусть позавидуют.
На топчан я бросаю свой пиджак и кофту Вики. Может быть, из рубашки получится одеяло?…
Мы падаем на топчан.
— Это наша первая настоящая брачная ночь,— шепчет мне на ухо Вика.— Вернее, брачное утро. Войди, войди в меня, любимый…
Последнее, что я вижу,— это цепочка черных тараканов, которые деловито ползут по трещине в стене.
— И на них не обращай внимания…— задыхаясь, шепчет Вика,— У них своя жизнь, у нас — своя.
Убогий топчан обращается в наш «ноев ковчег», стены отодвигаются, рассыпаются прахом — синь, вспышки молний, кажется, извергается вулкан, огненная лава катится на нас, и я готов сгореть в ней, но только вместе с Викой, только вместе с Викой…
— Еще, Арик, еще… Моя любовь, мое солнце, мое счастье… Еще!…
…Мы, изнеможенные, выплываем из облаков, лежим рядом, замерев, «ноев ковчег» прекращает свое сладостное, божественное движение — вверх-вниз… Вверх-вниз…
Тишина. Мы одни в прекрасном огромном мире. Только стук наших сердец.
Черные тараканы продолжают свое неустанное движение по трещине. Какие же вы деловые ребята!
— Арик, сколько времени?
Я смотрю на часы:
— Пять минут десятого. У нас еще семнадцать минут.
— Быстро! Приведем себя в порядок, накрывается стол! У нас свадебный пир!
Вика, обнаженная и прекрасная, мчится к биде, показав двери язык, и лицо ее пылает счастьем и восторгом.
— Фу-ты, вода холодная. Ничего! — Она хохочет,— Освежает, лучше не надо!
…Через несколько минут мы одеты, Вика поправляет мне галстук-бабочку — ведь зеркала в «комнате свиданий» нет.
— Ты у меня просто английский лорд!
Вика делает бутерброды, чистит бананы, наши роскошные закуски разложены среди бутонов роз. Вика разламывает пополам рубиновый гранат. Я вожусь с бутылкой шампанского. Наконец с треском вылетает пробка, я разливаю пенящееся вино в бумажные стаканчики.
— У меня тост,— шепчет Вика,— За нас… За нас троих! Нас теперь трое.
Мы чокаемся и пьем.
— Я хочу сына! — говорю я громко, тут же понимая, насколько я не оригинален.
— А я…— Вика старается скорее прожевать кусок бутерброда с бужениной,— А я… Мне все равно. Я уже люблю его… Девочка, мальчик… Какая разница? Дитя. Наше с тобой дитя. И, одновременно, дитя человеческое. Оно будет жить в двадцать первом веке. В нем… вот увидишь, увидишь… Россия будет другой, свободной. Все, что мы делали,— не напрасно. Все отзовется. А сейчас… Наливай скорее! Выпьем за то, чтобы оно, наше дитя, родилось и чтобы было умнее, добрее, свободнее, лучше нас с тобой…— По щекам Вики ползут слезы,— Не обращай внимания, Арик… Это я от счастья…
Мы чокаемся и пьем, смотрим друг на друга и не можем оторваться — наши взгляды пересеклись и сплелись воедино.
— Еще, Арик, это наша настоящая свадьба.
— Нет! — протестую я,— Наша свадьба впереди,— Я перехожу на шепот,— Скорая свадьба. Я вытащу тебя отсюда. Мы обвенчаемся в церкви…
— В какой? — смеется Вика.— Я — христианка, ты католик.
— Разберемся,— говорю я.
Гремит замок, с лязгом открывается дверь, в ее проеме — старший лейтенант.
— Извините…— Он изменился: черты лица смягчены, в глазах смущение и теплота.— Осталось пять минут.
— Спасибо, лейтенант,— говорит Вика.— Мы сейчас.
Он осторожно прикрывает за собой дверь.
Мы опять в объятиях друг друга. И говорим, говорим…
— Ты когда?…
— Завтра. Два месяца в Нью-Йорке, а потом… Польша. Я буду рядом…
— Да, да… У нас там есть друзья. Ребята наладят с тобой связь. Ой! Всю жратву и мартини… Сейчас с девками мы устроим второй пир.— Она все со стола собирает в пакет. Я собираю розы.— Они знают о тебе.
— Вика…— Я поворачиваюсь спиной к двери, достаю из внутреннего кармана пиджака плотный конверт.— Здесь три тысячи. Половина купюрами по пятьдесят, половина по десять, чтобы было легче…
— Поняла, поняла,— перебивает Вика.— Спасибо. Не волнуйся. Я употреблю их по назначению.— Возникает пауза.— Арик… Если успеешь, заскочи сегодня или завтра к маме… Приободри, утешь.
— Я уже был у Марии Филипповны.
— Ты самый прекрасный мужчина в мире. Самый замечательный…
Открывается дверь.
— Пора! — говорит старший лейтенант.
Мы с Викой оказываемся в маленьком зале. Два стола, охранники, их человек шесть или семь. Тишина. Полная тишина… Все смотрят на нас. В руках Вики букет роз и яркий пакет с изображением статуи Свободы.
— Вы со мной,— нарушает молчание старший лейтенант и с явной симпатией смотрит на меня.— А гражданку Садовскую проводят…
