— Вы со мной,— нарушает молчание старший лейтенант и с явной симпатией смотрит на меня.— А гражданку Садовскую проводят…
Два охранника медленно идут к Вике.
Розы падают на пол, пакет опускается к ее ногам. Она бросается мне на шею.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя… Я люблю тебя…— Это даже не крик, а стон.
Ее отрывают от меня, не грубо, но с силой.
…Не помню, как со старшим лейтенантом мы проделываем обратный путь.
Я обнаруживаю себя в «Москвиче», во мне все мелко дрожит. Гарик кладет мне сильную надежную руку на плечо.
— Держись, Арик. Поехали!
…Три минуты шестого. Опять эта советско-русская расхлябанность, неточность.
Но звонит телефон.
— Я слушаю.
— Такси у подъезда, сэр! — Консьерж Дима. Сегодня его смена.— Мне к вам подняться? Помогу спустить вещи.
— Буду благодарен, Дмитрий.
— Поднимаюсь.
Я испытываю приступ благодарности к нашему консьержу Диме. В принципе он неплохой парень: доброжелательный, прямой, ощущаются в нем сила и простота. А его работа… Что же, раз есть такая работа — а она есть в любой стране,— кто-то ее будет всегда выполнять.
Звонок в дверь. Появляется Дима: спортивен, олицетворение русской силы, открытый взгляд, приветливая улыбка.
— Добрый вечер, сэр! Где вещи?
В углу — два баула и два больших чемодана на колесиках.
«Явный перебор,— думаю я.— За лишний вес придется доплачивать. Ладно, ерунда!»
— Вот,— показываю я на свой багаж.
— Я возьму чемоданы,— говорит Дима.— Они, похоже, потяжелее.
— Подождите, Дмитрий. В холодильнике осталось немного джина. Сейчас.
На кухне я разливаю остатки английского джина по стаканам, разбавляю его тоником, тоже остатками, возвращаюсь с выпивкой в комнату.
— Как у вас говорят,— я протягиваю Диме стакан,— на посошок.
Мы чокаемся и молча выпиваем.
«Вика! — мысленно говорю я.— Мы будем вместе. Скоро… Все трое — мы будем вместе…»
Мы оба молчим.
Вдруг Дима хлопает меня по плечу:
— Вы отличный парень, Артур! — Он смотрит мне в глаза.— Все у вас будет хорошо.
Я не знаю, что ему ответить. Я не хочу покидать Россию.
— Пора! — говорю я.
— Пора! — как эхо, откликается консьерж Дима.
Газета «Правда», 13 ноября 1982 года
Вчера состоялся внеочередной Пленум Центрального Комитета КПСС.
Пленум единогласно избрал Генеральным секретарем ЦК КПСС Андропова Юрия Владимировича.
…В одиннадцать часов утра в Колонном зале Дома союзов у гроба Леонида Ильича Брежнева, утопающего в цветах, в последний почетный караул встали ближайшие соратники: Андропов, Горбачев, Гришин, Громыко, Кунаев, Романов, Устинов, Черненко, Щербицкий. (Дальше следуют правительственные особы второго ряда, еще двенадцать человек, и все они завтра будут перечислены в официальном отчете о траурном мероприятии, который опубликуют все газеты Советского Союза.)
Затемненный зал опустел, тихо звучала похоронно-торжественная музыка, лившаяся из невидимого источника. Возле постамента, на котором помещался гроб с покойным — лицо Леонида Ильича, чуть-чуть подрумяненное и припудренное, было спокойное, умиротворенное, что-то величественное и неземное появилось в нем. У его изголовья сидели родные и близкие, все в черном. Стоя в последнем почетном карауле, Юрий Владимирович Андропов иногда поглядывал туда, узнавая только Викторию Петровну с распухшим от слез лицом и Галину Леонидовну.
«Надо подойти, что-то сказать. И пусть ЭТО покажут на экранах телевизоров».
Начинала болеть голова, пересохло во рту, ощущалась слабость. Хотелось сесть.
Согласно протоколу, вот сейчас они уйдут, и с покойным останутся только близкие.
«Вот тогда…»
— Все, товарищи.
Соратники стали исчезать за стягами с траурной каймой, а он, помедлив, подошел к ним, самым близким. Положил руку на плечо Виктории Петровны (она осталась безучастной к этому прикосновению, похоже, даже не восприняла его), наклонился, тронул холодную руку Галины Леонидовны.
— Примите мои соболезнования,— искренне сказал он.— От всего сердца. Я с вами. Мы вас не оставим, поможем…
И Андропов осекся — он встретил прямой взгляд Галины Леонидовны, и в этом взгляде ничего не было, кроме ненависти и презрения.
Однако Юрий Владимирович выдержал этот взгляд спокойно, с достоинством и даже слабо улыбнулся.
Чуть слышно стрекотала камера телеоператора.
«Теперь идти за лафетом. Там, кажется, дождь. Скорее! Скорее бы все это кончилось…»
Дождя не было, но в любую минуту он мог начаться. Над Москвой висело низкое серое небо, набухшее влагой, как всегда в ноябре.
Он шагал в первом ряду за гробом на артиллерийском лафете, непонятным образом потеряв ощущение времени, и все вокруг воспринималось как-то странно, отстраненно: скорбные и замкнутые лица соратников, молодые солдаты, в замедленном шаге, высоко поднимая ноги, сопровождавшие с обеих сторон державный гроб. Не хотелось смотреть на мертвое лицо Брежнева, а он смотрел, смотрел…
«Прости, Леня…»
И непонятная пустота, тоска, одиночество разверзлись перед ним.
«Зачем, зачем все?… Ведь скоро и меня так. Я знаю, чувствую…»
Но они уже на Красной площади, впереди — Мавзолей, мокрая брусчатка, переполненные трибуны.
«Они со всего света приехали не только проститься с ним. Не только! Они приехали ко мне на поклон. Я, теперь я…»
— Прошу на трибуну, товарищи! Осторожно…
«Собраться, собраться…»
Он поднимается по ступеням. Головная боль отступила. Сзади — тяжелые шаги, кряхтение, он слышит за собой трудное, мучительное, с хрипами дыхание Константина Устиновича Черненко и думает без всякого сожаления, но и без злорадства: «Не жилец». Он оглядывается — да, огромных усилий стоит кремлевским старцам карабкаться наверх на эту трибуну. Только Михаил Сергеевич Горбачев поднимается легко, молодецки, щеки раскраснелись, весь он — энергия и возбуждение.
«Интересно… Что это с Мишей творится?…»
…Трибуна. Он в центре. С двух сторон выстраивается его свита. Его, его! «И они будут делать то, что мне нужно».
Куранты на Спасской башне начинают отбивать двенадцать часов дня.
Андропов смотрит на Красную площадь, на трибуны, которые воспринимаются как живая, плотная серая масса.
«А за Красной площадью — Москва, за Москвой — страна, держава. И дальше — почти полмира. Наконец-то! Я достиг! Я победил… Только бы успеть…»
…— Слово предоставляется Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза Юрию Владимировичу Андропову!
Он подходит к микрофону, вынимает из кармана пальто два листка бумаги, разворачивает их.
— Товарищи! — И Юрий Владимирович слышит, как его голос разносится над Красной площадью, над Москвой. («И над всем миром»,— думает он.) — Тяжелая утрата постигла нашу партию, наш народ, все передовое человечество. Сегодня мы провожаем в последний путь Леонида Ильича Брежнева — славного сына нашей Родины, пламенного марксиста-ленинца, выдающегося руководителя Коммунистической партии и Советского государства, виднейшего деятеля международного коммунистического и рабочего движения, неутомимого борца за мир и дружбу народов. Позвольте прежде всего выразить глубокое соболезнование семье и близким Леонида Ильича…
Тяжелеют веки, трудно читать. Прочь, прочь! Он знает это состояние, это приближение. Огромным усилием воли Андропов заставляет глаза видеть, а голос звучать твердо и скорбно:
— …Рабочий и воин, выдающийся организатор и мудрый политический деятель, Леонид Ильич Брежнев был связан с народом кровными неразрывными узами. Вся его жизнь и деятельность были подчинены служению интересам людей труда. Весь свой яркий талант, всю свою огромную энергию он отдал делу социализма — общества свободы и социальной справедливости, братства людей труда…
И все-таки он приближается, приближается… Уже серая пелена начинает опускаться на Красную площадь, в ней исчезли противоположные трибуны, здание ГУМа.
«Сосредоточиться на тексте, только на тексте…»
— …Еще теснее сплачиваясь вокруг партии, ее ленинского Центрального Комитета и его коллективного руководства, советские люди заявляют о своей поддержке политики партии, о своем безграничном доверии к ней…
Он рядом, рядом, этот сон… Уже пролегла через Красную площадь белая степная дорога, и в ее теплой от солнца пыли остаются следы маленьких босых ног.
«Немного, совсем немного! Последние усилия».
— …Товарищи! Коммунистическая партия Советского Союза твердо заявляет, что служение делу рабочего класса, трудового народа, делу коммунизма и мира, которому посвятил свою жизнь Леонид Ильич Брежнев, составляет и будет составлять высшую цель и смысл всей ее деятельности. Прощай, дорогой Леонид Ильич! Память о тебе никогда не угаснет в наших сердцах. Дело твое будет продолжено в свершениях нашей партии и народа!
