Вероятно де Ридфор сражался как лев, геройство и его собственное и всех тамплиеров будет воспето. Вероятнее всего он даже искал смерти, дабы вырваться из замкнутого круга плененной воли. Но самое страшное для него и таких как он, то, что выхода нет. Благородное незнание ничуть ему не помогло. Он погиб бы даже если бы кинулся в бой, будучи уверен в своей победе. Также, как погибли все те рыцари, что пошли за ним. Граф де Ридфор, оказывается не принадлежит к числу людей, которым суждено прожить не предначертанную жизнь. Де Ридфор подошел вплотную к порогу за которым начинается то, что невозможно описать, но не смог этот порог переступить и предпочел повернуть назад. Даже смерть в кавалерийской атаке, понятная человеческая смерть, показалась ему ближе, чем то что могло ожидать за этим порогом. Ледяное дыхание сочащееся сквозь высокие двери отпугнуло его, и нестерпимый свет, сопутствующий этому дыханию не смог заворожить.
Брат Гийом остановился на вершине небольшого перевала, его маленькая фигурка отчетливо рисовалась на фоне большого замысловатого облака. Он оглянулся, то ли затем, чтобы окинуть взором проделанный путь, то ли его кольнуло слово «вечность», мелькнувшее в этот момент в размышлениях преследователя. Де Труа, разумеется, был настороже. Он наблюдал за своим тяжело дышащим врагом сквозь крону небольшой елочки, выросшей прямо из виска округлого камня, как Афина из головы Зевса. Фигура монаха не понравилась де Труа. Она была слишком изможденной и растерянной. Не физически изможденной, это было бы естественно — бегать по горам дело утомительное. В фигуре этой была неожиданная неуверенность. И преследователь испугался.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЦИТАДЕЛЬ
Ночь де Труа провел в расщелине, которую утеплил ветками, мхом, содранным с близлежащих камней. Ночлег преследуемого был уютней — он позволил себе развести костер. Лишнее доказательство того, что он не боялся погони.
Встав от сна монах повел себя странно, другими словами, он вдруг стал путать следы. От его равномерного, уверенного движения не осталось и следа. Он вдруг сворачивал на юг и некоторое время шел в этом направлении, потом, опять-таки вдруг, замирал на месте и, после минутного размышления, поворачивал на запад. Но и запад ему быстро надоедал. Он забирался на высокое дерево и долго оглядывал окрестности. Потом спускался вниз и двигался снова строго на восток. Но через две сотни шагов, останавливался вновь и сызнова принимался за пытливое обозрение окрестностей, результатом чего было движение в направлении строго противоположном первоначальному. Де Труа не всегда удавалось вовремя и адекватно отреагировать на эти виражи и пируэты. Однажды брат Гийом прошел всего лишь шагах в пятнадцати от него, притаившегося за широким кедровым стволом.
Что случилось, спрашивал себя преследователь? Что-то он почувствовал? Но эта суета все меньше напоминала попытку скрыться. Скорее он был похож на человека что-то напряженно ищущего. Что он может искать, какой-то тайник, пещеру, уводящую в таинственные подземелья?
Де Труа удвоил осторожность, он почувствовал, что развязка близка, брат Гийом привел его вплотную к тому месту, где должны состояться решающие события. Только вот, что особенного может быть здесь в этих диких, богом забытых местах. Ни одного человеческого следа за два последних дня, и даже зверья, как будто, меньше, чем можно было ожидать.
Между тем, судорожные метания брата Гийома продолжались. На преследуемого было жалко смотреть. Он совершенно выбился из сил, и метания его стали абсолютно неосмысленными, так ведут себя еще слепые щенки. Могло показаться, что он попал в невидимый лабиринт. Он по несколько раз проходил по одним и тем же тропинкам, взбирался на одни и те же камни. Он словно упирался в одни и те же невидимые тупики и натыкался на одни и те же невидимые стены.
Де Труа удобно утроившись на господствующей над картою этого «лабиринта» скале, наблюдал за этой эфемерной схваткой. Он ощущал размеры отчаяния, испытываемого этим человеком и, странное дело, не ощущал никакого злорадства. Скорее даже что-то напоминающее сочувствие шевелилось в беспросветной душе преследователя.
Наконец, к вечеру, брат Гийом полностью выбился из сил, он заметно шатался и спотыкался. Перепрыгивая с очередного камня на ствол поваленного дерева, он неожиданно сорвался и сильно подвернул ногу. Де Труа отлично слышал его крик. Хотел было приблизиться и помочь, но раздумал. Еще не пришло время.
Он заметил, что брат Гийом выполз из-за валуна и начал, орудуя своим ножом, обрезать ветки с лежащей сухой сосны. Топливо для ночного костра. Видимо, ногу он повредил сильно и решил заночевать в этом месте.
Когда тьма сгустилась, а костер разгорелся, влекомый непреодолимым чувством, состоящим частью из любопытства, частью из какого-то непривычного, притягивающего страха, де Труа начал приближаться к тому месту где лежал преследуемый. Медленно, медленно, подолгу высиживая за каждым укрытием, внимательно всматриваясь в пламя костра и в ту желтоватую ауру, что поселяется в густой ночи вокруг живого пламени. Он никак не мог рассмотреть по какую сторону его находится брат Гийом. Темнота стояла плотной стеной вокруг костра и он умел быть частью темноты.
Где же он?! Может быть это уловка и он уже за спиной с занесенным над спиною преследователя кинжалом!
Где же он!
Де Труа был уже не более, чем в десяти шагах от костра и тут раздался знакомый, спокойный голос брата Гийома.
— Подходите, брат Реми. Подходите и садитесь.
Помедлив несколько секунд преследователь приблизился к костру.
Брат Гийом полулежал в неглубокой выемке под естественным навесом образованным сухими сосновыми лапами. Де Труа молча уселся по другую сторону костра.
— Ну, что же вы, — сказал лежащий, — спрашивайте. Стоило тащиться за мною в такую даль, чтобы теперь так растеряно молчать.
— Мне хочется спросить вас столь о многом, что я, просто не знаю с чего начать.
Де Труа пытался рассмотреть своего собеседника, без этого ему было трудно говорить. Брат Гийом лежал слишком далеко от костра и поэтому черты его облика можно было лишь угадывать.
— Прежде всего, конечно, мне хотелось бы узнать куда вы так стремились последние полтора дня. Ведь не к этому же поваленному дереву. И что вы не смогли отыскать здесь, несмотря на все усилия? Лежащий ответил не сразу.
— Об этом я расскажу вам в конце нашего разговора. Если вы будете способны меня понять.
Последнее заявление можно было счесть вызывающим, но де Труа не обиделся.
— Ну, хорошо. Ответьте мне для начала на несколько простых вопросов. Например, мне хотелось бы знать, не вы ли противодействовали пленению Саладина?
— Разумеется. И это было не так трудно сделать.
— Даже не покидая Агумон?
— В этом не было нужды. И вообще, поверьте, брат Реми, миром правит тот кто никогда не покидает своего дома. Своей цитадели.
Де Труа подбросил в огонь несколько веток.
— А Гизо?
— Что Гизо?
— Он по вашему приказу должен был меня убить?
— По моему. И вот почему. Этот юноша проходил то же поприще, что и вы. В своем стремлении наверх ваши дороги пересеклись. Вы, на его беду, оказались проворнее. Или умнее. Вот и все объяснение. Поверьте, не из простой зловредности я поставил его перед необходимостью вас отравить. Просто дорог ведущих наверх меньше, чем желающих ими воспользоваться. Как-то надо выбирать. К тому же я вас предупреждал — придется пройти еще один круг испытаний. Мальчишку же этого, Гизо, мне даже несколько жаль. Он подавал большие надежды. Мог бы пойти очень далеко. Вы слишком рано ему встретились. Скажу даже больше, если бы была возможность выбирать, я выбрал бы его.
— А госпожа Жильсон?
— Ну, это… — брат Гийом махнул рукой, — просто очень опытная шпионка. Одна из десятков. К тому же всерьез влюбилась в этого бандита Рено.
— Понятно. Теперь я вот, что у вас спрошу. Я сам долго размышлял над этим, но ничего похожего на правдоподобное объяснение не пришло мне в голову. Каким образом орден тамплиеров смог поставить себя в такое привилегированное положение по отношению к папскому престолу? По моему разумению должно существовать нечто, что вызывает у римских первосвященников страх перед орденом. Может быть вы мне скажете, что это?
Брат Гийом порылся в складках своего истрепанного одеяния и бросил к ногам де Труа круглый черный футляр длиною примерно в две пяди.
— Что это? — поинтересовался брат Реми, взвешивая предмет в руке.
— Греки называют ее циста. В таких футлярах они хранили, во время морских путешествий, разного рода ценности. Морская вода даже за тысячу лет не разъест ее.
— И что же находится внутри?
— Евангелие Христа.
— Евангелие Христа?
— Да, — просто сказал брат Гийом, — собственноручные записи Иисуса Христа.
