— Так что, вы, пожалуйста, не приходите, — предупредил дипломат.
— А на прием, после переговоров, прийти можно? — задал вопрос ошарашенный Аджубей.
— И на прием приходить не следует!
Аджубей был поражен таким поворотом. Как это, его, зятя Первого Секретаря, не допускают к англичанам? Он позвонил жене. Она сказала, что отца внезапно вызывали в Кремль на Президиум и пока он не объявлялся. Алексей Иванович знал, что Президиум ЦК намечался на послезавтра — а почему же сейчас? Алексей Иванович набрал приемную Никиты Сергеевича. Он был в доверительных, нет, скорее в дружеских отношениях со всеми секретарями и референтами, там ему подтвердили, что Первый Секретарь находится на экстренном заседании Президиума. Слово «экстренный» Аджубею совсем не понравилось, но больше все-таки насторожил регулировщик у здания ЦК: ведь вместо милиционеров-регулировщиков перед зданием Центрального Комитета и перед Кремлем в форме орудовцев стояли сотрудники Главного управления охраны. И Шелепина разыскать у Аджубея не получилось.
После работы, перед выездом в Огарево, Алексей Иванович заскочил в аптеку на улицу Грановского, жена просила забрать для малыша болтушку от кожного раздражения. Там он лицом к лицу столкнулся с Полиной Семеновной Жемчужиной, которая с какой-то торжествующей улыбкой кивнула хрущевскому зятю и быстро ушла. Обычно, когда они по-соседски встречались перед подъездом, Полина Семеновна непременно заводила длинный разговор, интересовалась детьми, спрашивала про Раду, справлялась о здоровье Нины Петровны, а сегодня — ни слова. «Странно!» — подумал Аджубей.
За тридцать минут езды за город Алексей Иванович упрямо пытался поймать по радио новости, но никаких особых новостей не передавали. И вот дома, только взглянув на Нину Петровну, он сразу все понял. Никогда еще супруга Никиты Сергеевича не была столь печальна и озабочена, но и она ничего не сказала, и лишь Рада, обняв мужа, прошептала в самое ухо;
— Папу снимают!
Хрущев приехал поздно и не один, с ним были маршал Жуков и генерал Серов. Они заперлись в кабинете. Спустя час подъехали Микоян, Суслов, Брежнев и Фурцева. Около двенадцати ночи посетители разъехались. Полночи Хрущев сидел в кабинете, разбирая бумаги.
Маленький Леша плакал, Алексей Иванович долго не мог заснуть, ворочался, периодически поглядывая в окно на свет в кабинете Радиного отца.
Будильник громко тикал, или это казалось? Нет, не казалось. Монотонное, хищное тиканье разбудило Алексея Ивановича без пятнадцати шесть. В трусах и в майке он вышел на балкон и, достав припрятанные под цветочным горшком сигареты, попробовал закурить. Прикурил, но затягиваться не стал, передумал, переломил сигарету пополам и кинул за балконное ограждение — раз бросил, значит, бросил, не буду курить никогда! — решил он. Утро, казалось, было отлито из свинца: пасмурное, угрюмое, небо давили низкие серые облака, и было нестерпимо душно. Редактор пытался снова лечь и заснуть, но не получилось — внутри все клокотало. Через полчаса Рада стала кормить Лешку, мальчик расплакался, мать долго не могла его успокоить, он плакал и плакал, предчувствуя что-то недоброе. Как могла, мать успокаивала его, брала на руки, качала, давала грудь, но ребенок ревел, всхлипывал и обиженно вздыхал.
Аджубей принялся помогать жене нянчить, но мысли его были далеки от младенца, он ждал трагической развязки, понимал, что свержение Хрущева напрямую отразится на его семье, думал, где и кем он будет работать, где они с Радой и детьми станут жить, ведь особняк на Москве-реке, необъятный дом в Огарево и многокомнатную квартиру на Грановского непременно отберут. «Будем ютиться в комнатке моей мамы на Арбате, той самой, желанной, малюсенькой квартирке, которую маме, как лучшей закройщице московского Дома моделей, предоставили по ходатайству Нины Теймуразовны Берии. Там можно даже очень хорошо жить. Мы с мамой там были счастливы! — прикрыв глаза, размышлял Алексей Иванович.
Мальчик задремал на руках у отца.
«Тяжело Раде будет перестроиться — впятером в одной комнате! — одолевали горькие мысли. — А мне как быть? Из газеты выгонят — куда пойду? Устроюсь на почту, у нас почта за углом. Хорошо мама шьет, как-нибудь проживем!»
Думы были тяжелые. Лешенька снова заплакал.
— Никому, думаю, не надо объяснять, что товарищ Хрущев не оправдал доверия партии, — начал речь Молотов. — На прошлом заседании большинством голосов было принято решение освободить товарища Хрущева от обязанностей Первого Секретаря Центрального Комитета. Поводом для этого послужило явное искажение основных положений марксизма.
— Да где такое было?! — возмутился Никита Сергеевич.
— Не перебивайте! — отрезал Молотов. — Высказывалось предложение отказаться в партии от первых секретарей снизу доверху, упразднить дублирующие отраслевые отделы в структурах ЦК. Было мнение, чтобы партия сосредоточила свою работу на идеологии, а не на хозяйственной деятельности и тем более не касалась вопросов внешней политики государства, — Молотов кашлянул.
— Недостаточно, Вячеслав Михайлович, ты остановился на личности Хрущева, совершенно недостаточно! — с места прогудел Каганович. — В его адрес вчера много негативного говорили. Пусть товарищ Булганин об этом доложит. Я же, со своей стороны, так как раньше других был с ним знаком, скажу следующее.
Товарищ Хрущев мало что знает и мало во что вникает, у него все просто: право, лево, поверхностные представления. А страна, это не тетрадка в клеточку и не деревня с тремя домами! Хрущева хорошо использовать под чьим-то авторитетным началом, тогда будет результат. Он подчиненный, а не государственный деятель, как дорвался до власти, все положительные качества растерял, в том числе и скромность. Посмотришь на него, с виду простой, человеколюбивый. Этой ласковой простотой он многих попутал, с сердечной улыбочкой втирался в доверие, и ко мне через простоту и напускную искренность влез. На самом деле Хрущев пустой, недалекий, грубый и злопамятный человек, к тому же — глупый. На его глупость и необразованность даже товарищ Сталин указывал.
— Так почему не выгнал меня, раз я дурак такой?! — поперхнулся от возмущения Никита Сергеевич.
— Руки не дошли! — с пренебрежением ответил Лазарь Моисеевич.
— Не перебивай, учись слушать! — напустился на Хрущева Маленков.
— От хрущевской простоты мало пользы! — поддержал Молотов. — Как он ведет себя с руководителями зарубежных государств? Да так же, как с рабочими на заводе! Похлопывает их по спине, отпускает непристойные шуточки, пугает, расхаживает без галстука в украинской рубахе. Десятилетиями вырабатывались нормы поведения советского государственного деятеля при зарубежных контактах, а он взял и на все наплевал!
— Где я не той стороной повернулся, Вячеслав? Кто разговаривать со мной не захотел? Даже королева английская два часа болтала!
— Королева с ним бол-та-ла! — оскалился Молотов. — Хватит паясничать!
Маленков с силой вдарил кулаком по столу, да так, что стоящий рядом графин с водой подпрыгнул.
— Мы второй день заседаем, в глаза тебе говорим, а ты делаешь вид, что не понимаешь! Считаю, надо принимать по Хрущеву окончательное решение, выводить из Президиума!
— Человек, у которого три класса образования, не может стоять у руля партии! — поддержал Шепилов.
— У меня тоже три класса, — хмуро сказал маршал Жуков. — Мне тоже заявление писать?
— Сейчас речь не о вас, Георгий Константинович! — промямлил Булганин.
— Сегодня не про меня, а завтра про меня пойдет! Вы тут не придуривайтесь, где существо вопроса?! Почему вам Хрущев сейчас не подходит, а раньше подходил? Где аргументы? Мне тоже кое-кто не нравится, но это не означает, что я могу его поедом есть!
— Вы, товарищ Жуков, себе и похуже выходки позволяете! — имея в виду рукоприкладство, проговорил Каганович.
— Тем, кто нарушает Войсковой Устав, я яйца отобью — армия есть армия! Если приказ дан, а он стоит и в носу ковыряет, за это не только яйца, за это голову можно открутить! — огрызнулся маршал.
— Не понимаю, почему игра идет в одни ворота! — заявил Микоян. — Вывалили на одну сторону весов плохое, а про хорошее позабыли. Так не годится!
— Есть предложение назначить Хрущева министром сельского хозяйства, — подал голос Сабуров.
— Лучше к казахам отправить! — высказался Каганович.
— Вы обещали предоставить мне слово для обстоятельного выступления, я ночь готовился! — затряс толстой пачкой бумаг Никита Сергеевич.
— Отставить! — выпалил Ворошилов. — Ставь вопрос на голосование, товарищ Булганин.
Николай Александрович заерзал на стуле.
— Так неправильно! — подняла голову Фурцева. — Надо дать слово Никите Сергеевичу!
— Никите Сергеевичу! — передразнил Каганович. — Сиди тихо, а то и ты вслед полетишь!
