горизонта, поманил куда-то вдаль, в новое, неизведанное, нужное для любимого отечества, для друзей, оставшихся там, на берегу Кронштадта.
Снова на родине
Жуковский, как всегда, был прав. В 1834 году Александр Иванович возвратился на родину. В этот приезд он долго жил в своем имении Тургенево.
Старый дом, где прошло детство, доставил горькую радость. Вспомнилось, как братья Тургеневы — Александр, Николай и Сергей — уезжали за границу продолжать свое образование в Геттингенском университете. По тем временам это было прогрессивное учебное заведение. В «Хронике русского» Тургенев рассказывал, что один из русских студентов, обучающихся в этом университете, писал:
«Без сомнения приближается время, когда литература моего отечества распространится по всей Европе и когда язык наш будет одною из существенных принадлежностей хорошего воспитания».
В «Евгении Онегине», представляя читателям Ленского, Пушкин писал: «С душою прямо геттингенской». Эту строфу он посвящал своим друзьям свободолюбивым, обучавшимся в Геттингенском университете, в том числе и братьям Тургеневым.
Тургенев ходил по аллеям своего поместья и в эти уединенные часы, любуясь русской природой, часто думал о славе своего отечества — Пушкине. Он вместе с ним был участником Арзамасского братства.
Когда впервые Пушкин появился в Арзамасском братстве, ему по душе пришлись веселые атрибуты его: и арзамасский колпак, и отлично запеченный арзамасский гусь на столе. Как заливался поэт своим звонким смехом, когда произносились надгробные речи литературным противникам! И с каким удовольствием принял прозвище «Сверчок». Они, эти прозвища, были обязательными для всех и взяты из стихов Жуковского.
Оду «Вольность» Пушкин писал в доме братьев Тургеневых. Он закрыл двери столовой, улегся на диван, исписанные листы опускал прямо на пол. А братья охраняли покой поэта, ходили на цыпочках, разговаривали вполголоса. И только тогда осмелились войти в столовую, когда тишину дома пронзил звонкий голос поэта:
— Братья, где вы?
Тургеневу первому Пушкин сообщает: «Пишу новую поэму „Евгений Онегин“, где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы…»
А потом, в один из приездов Тургенева в Россию, он читал ему написанное. И как же ждал, как же ждал годы Тургенев, когда Пушкин закончит своего «Онегина», мысленно предсказывая вечную жизнь этому произведению! И ведь не ошибся! А какой восторг испытал он, когда в Петербурге Пушкин читал ему «Медного всадника», запрещенного Николаем I! Его великий друг, краса любимой родины, читал великое произведение. Тургенев сидел, вернее, лежал в кресле, по обычаю закрыв глаза, а может, оттого, что не хотел показать слезы восторга.
Дома в дневнике он записал одно слово: «Превосходно». А в душе поднимались буря, недоумение. В его беспредельно добром сердце рождался даже гнев. Он недоумевал, как можно было не понять, не оценить величие написанного Пушкиным.
И сейчас вот, в этот приезд на родину, Тургеневу так спокойно, так радостно в своем поместье. С любовью оглядывает он русские березки, за время его отсутствия поднявшиеся ввысь, нежно-зелеными головами своими запутавшиеся в темной зелени елей. С радостью медленно шагает по знакомым, заросшим травой и цветами дорожкам.
С тихой грустью вечерами встречает месяц на ясном просторе неба, усеянном звездами. Картина родная с детства. Все так, как было. Все так, как будет, когда следы на земле его, Тургенева, сотрет время.
Ночами сидел он за письменным столом, кончая свои заграничные записи:
«Кончена сия книга в Тургеневе 1 июля 1834 года, в малом флигеле, на столе управляющего, в 1-м часу утра, в воскресенье. Меня прерывали крестьяне с дарами: но помеха эта не затрудняла меня. Женева и Тургенево слиты в сей книге, как в моей душе и в судьбе моей. О брат! отсутствие твое не мешает мне действовать здесь по сердцу твоему. Тени праотцов, утешьтесь и вы! Отец, призри на своего сына, прах твой мысленно лобызающего».
Отсутствие брата действительно не помешало Александру Ивановичу действовать так, как хотел бы тот. Он перевел крестьян в Тургеневе с барщины на оброк.
Об этом писал Пушкин в «Евгении Онегине»:
«Ярем он барщины старинной оброком легким заменил».
В 1835 году Александр Иванович Тургенев снова уезжает за границу.
Он увлеченно работает в архивах Парижа, Лондона, Рима, Ватикана, собирая материалы русской истории для будущих историков России.
А вскоре на родине уже выходит пушкинский «Современник».
В его первом номере, на первой странице, помещено стихотворение «Пир Петра Первого»:
Нет! Он с подданным мирится; Виноватому вину Отпуская, веселится; Кружку пенит с ним одну; И в чело его целует, Светел сердцем и лицом; И прощенье торжествует, Как победу над врагом.
Об этом в дневнике (1836 г.) писал Л. И. Голенищев-Кутузов:
«Вторник 14. Наконец появилось то, что ожидалось с таким нетерпением — „Современник“ Пушкина, и с первой же страницы чувствуется отпечаток его духа; Пир в Петербурге повествует в гармоничнейших стихах о пире, устроенном Петром Великим не в честь победы и торжества, рождения наследника или именин царицы, но в честь прощения, оказанного им виноватым, которых он обнимает, — стихи звучат по-пушкински, выражения, свойственные ему, так, например, спрашивая о причине пира, он говорит (далее идет четверостишье). Не распространяясь уже о стихе, сама идея стихотворения прекрасна, это урок, преподанный им нашему дорогому и августейшему владыке, — без всякого вступления, предисловия или посвящения журнал начинается этим стихотворением, которое могло быть помещено и в середине, но оно в начале, и именно это обстоятельство характеризует его…»
Так примерно
