А. Марченко - Диктатор

И все же при воспоминании о России сердце Ларисы сладостно и горько щемило, а сознание того, что столь долгая и, как ей чудилось, едва ли не во всю человеческую жизнь война должна была вот-вот завершиться (счет уже шел даже не на дни, а на часы), все сильнее разжигало желание поскорее вернуться домой. Ведь там, на родной до боли земле, ее нетерпеливо ждали любимый муж и любимая дочь, лица которых так же пронзительно ярко проступали в ее воображении, как и тот последний день, в который она прощалась с ними. И очень часто, особенно по ночам, она слышала их голоса, слова любви, обращенные к ней.

Такого праздника, какой принесла с собой победа, Лариса не знавала никогда — ни на свадьбах, ни на новогодних встречах, ни на торжественных юбилеях. Гремели духовые оркестры, выводили хватающие за душу мелодии трофейные аккордеоны, наяривали русские гармошки, навевали легкую желанную грусть гитары, задиристо бренчали балалайки, неведомо откуда взявшиеся здесь, в немецком городке, звенели протяжные голосистые песни — на поверженную Германию вместо выстрелов низвергалось море музыки, песен, частушек и плясок.

Едва занялся багровым заревом вечер, как в покинутом немцами ресторане собрались отметить небывалое торжество штабисты. Здесь звучал «Голубой Дунай» Штрауса.

Ларису, как и других женщин, работавших в штабе, наперебой приглашали танцевать. Она очень любила вальс и самозабвенно кружилась по залу в своих легких хромовых сапожках, в защитной, почти новенькой, армейской гимнастерке. Талию туго перетягивал кожаный офицерский ремень, на пышных, тщательно вымытых волосах каким-то чудом держалась пилотка.

Вальс возвращал ее в юность, слегка заглушая тоску, и Лариса заранее решила, что, вернувшись в Москву, она обязательно уговорит Андрея поехать вместе с ней в Сокольники и там попросит музыкантов сыграть этот же самый вальс, который она слышала сейчас в этом немецком городке, в каких-то двух десятках километров от самого Берлина.

Лариса была сейчас в том приподнятом, взволнованном состоянии, какое испытывают люди, после долгого периода невезения вдруг осознавшие, что судьба вскоре повернется к ним совершенно другой, светлой стороной.

Совсем недавно ей удалось с оказией передать Андрею свое письмо. Оказией этой был фотокорреспондент «Правды», представившийся Виктором Теминым. Это был невысокий, стремительный в движениях человек, непоколебимо убежденный, что именно он и делает главное дело на войне — запечатлевает для истории события, которые народ просто не имеет права забывать, и он, Темин, призван не давать ему возможности впасть в историческое забытье.

Темин был из породы тех вездесущих, крайне пронырливых и удачливых журналистов, которые знают абсолютно все и абсолютно всех, для которых не существует никаких тайн и которые своим адским динамизмом как бы опережают время. Он несказанно ошеломил и обрадовал Ларису: оказывается, он уже и сам знает, что она — жена Андрея Грача, и Грач — один из его лучших друзей, и что у него, Андрея, все в полном порядке, и что не далее как месяц назад он видел Андрея вместе с дочуркой, которая прекрасно, насколько это возможно в военное время, выглядит, и даже запомнил, что ее зовут Женей. Для Ларисы это был такой драгоценный подарок, что она, услышав все это, бросилась к Темину и расцеловала его.

— Жаль, что некому запечатлеть,— с притворной досадой сказал Темин, сверкнув той озорной улыбкой, при которой улыбаются и глаза, и губы, и все лицо.— А то я смог бы вручить этот исторический документ Андрюшке. Представляю, как бы взъярился этот ревнивец!

— Он тут же вызвал бы вас на дуэль,— шуткой на шутку ответила Лариса.

— И пожертвовал бы своей жизнью! — засмеялся Темин.— Я же первоклассный стрелок!

— А если я попрошу вас вручить ему мое послание? — с надеждой, что Темин не откажет, вцепилась в него Лариса.

— С превеликим удовольствием! — охотно согласился Темин.— Я страшно люблю делать людям добро! Жаль, что я не успел повидаться с Андреем перед отлетом из Москвы. Я так спешил, так боялся опоздать к штурму рейхстага! А то обязательно привез бы вам его письмо. Пишите, только скорее, особенность моей профессии и конечно же моей натуры состоит в том, что я могу внезапно испариться! Сейчас вершится мировая история!

Лариса схватилась за карандаш, время от времени поглядывая в ту сторону, где сидел Темин, готовый, как ей казалось, исчезнуть в любую минуту. Мысли ее путались, она боялась упустить главное, а Темин, будто желая обозначить свое присутствие, говорил и говорил, не думая о том, что сбивает ее, не давая ей сосредоточиться. Словно издалека долетал до нее его рассказ о том, что еще до войны, во время поисков дирижабля «Италия», он плавал на ледоколе «Красин», бывал у Папанина на льдине в Арктике, снимал нашумевшие на весь мир перелеты Водопьянова, Чкалова, Гризодубовой, фотографировал знамена, водруженные советскими воинами на сопке Заозерной у озера Хасан, а теперь вот сделал главный снимок в своей жизни: запечатлел Знамя Победы над рейхстагом в Берлине. Говорил и том, что «лейка», которой он делал свои знаменитые снимки, была подарена ему Максимом Горьким.

Едва Лариса вручила ему письмо, как он, церемонно поцеловав ей руку, тут же исчез, будто его никогда и не было в штабе. А на другой день Лариса невзначай услышала, как маршал Жуков сердито говорил своему начальнику штаба:

— Этот Темин — авантюрист и анархист самой высшей пробы! Представляешь, позвонил мне, сказал, что у него в кассетах исторические снимки, и попросил как можно скорее переправить его в Москву. Стремление понятное: «Правда» должна первой из мировой прессы дать снимок Знамени Победы на куполе рейхстага. Я дал ему самолет до города Янув, что в Польше, а там велел пересесть на бомбардировщик, который возвращался в Москву. И что ты думаешь, какой конек выкинул этот махровый авантюрист? Он не сел в Януве, а погнал мой самолет прямо в Москву.

— Так он же пересекал границу! — ахнул начальник штаба.— Без пароля, без уведомления московской зоны ПВО! Его же могли запросто ухлопать наши зенитчики!

— В том-то и дело! — еще сильнее разгорячился Жуков.— И все-таки, бродяга, приземлился-таки в Москве! — Трудно было понять, возмущен ли Жуков или же восхищен удачливой наглостью Темина.— И вчера вернулся как ни в чем не бывало! Хотел его примерно наказать, а он, стервец, мне под нос «Правду» сует со своим снимком. Да еще и бахвалится, что сам Сталин, мол, в восторге от этой фотографии, Поспелову якобы звонил. Наверняка брешет, разбойник!

— И что же вы ему припаяли, Георгий Константинович? — Рассказ Жукова позабавил начальника штаба.

— А что? Сказал ему, что за такую оперативность заслуживает Героя, а за то, что угнал самолет, пойдет под арест.

— Неужто и впрямь арестовали?

Жуков добродушно усмехнулся и махнул рукой:

— Такого разве арестуешь? Такие из воды сухими выходят. Вручил ему орден Красной Звезды.

И Лариса, слушая этот разговор, радостно подумала о том, что этот чудесный пройдоха Темин, если будет жив, обязательно доставит ее письмо Андрею, и уж представляла себе, как обрадует мужа и дочь эта ее не жданная ими весточка…

Вальс сменился фокстротом, и к Ларисе, сидящей за столиком, быстрым шагом приблизился незнакомый офицер. Он легким, изящным кивком головы пригласил ее на танец. Лариса уже готова была отказать ему, ей уж очень хотелось немного передохнуть после утомительного вальса. И тут, всмотревшись в офицера, поняла, что перед ней стоит Бурлаков. За те годы, что они не виделись (а Бурлаков после того, как Лариса написала ему шуточный «донос» на Жукова, увлекающегося игрой на трехрядке, больше не попадался ей на глаза), Лариса уже успела начисто позабыть его, и это неожиданное появление особиста привело ее в некоторое смятение. Неужели снова будет домогаться информации о том, как ведут себя высшие военные чины, и прежде всего, конечно, Жуков?

Бурлаков же стоял перед ней и смотрел на нее так трогательно и восхищенно, будто, потеряв ее в водовороте войны, вновь отыскал, хотя и не надеялся отыскать.

— Это вы? — изумленно спросила Лариса, не скрывая своей иронической улыбки.— Вот уж не думала… Каким ветром вас сюда занесло?

— Ветром победы! — Глаза его вспыхнули радостью.— И, как видите, занесло не зря. Я снова встретил вас.

— А я никуда и не пряталась,— Своим подчеркнуто равнодушным тоном она стремилась охладить его радость: недоставало еще, чтобы этот бериевский служака снова начал обхаживать ее.

— Не откажите потанцевать с вами,— Он произнес это с мольбой в голосе, и Лариса не смогла ему отказать.

Повинуясь быстрому ритму фокстрота, они оказались в центре зала, и Бурлаков, умело ведя Ларису в танце, увлекал ее в дальний, слабо освещенный угол. Не прерывая танца, он, наклонившись к ней, негромко произнес: