— Потребуй расспросить людей, великий султан. Они скажут тебе то же самое.
— Почему же император не внял твоим советам?
— Василевс Константин был тверд и неуступчив, как скала. Только смерть могла сломить его.
— И она не замедлила сделать это, — небрежно кинул Караджа-бей.
Нотар вздрогнул, с трудом поднялся с колен и отвернулся, чтобы скрыть от врагов свои чувства. Султан молчал, кривя скуластое лицо в гримасе недоверия.
— Что мешало тебе тайно помогать нам? — наконец спросил он.
Мегадука сглотнул застрявший в горле ком.
— Его приближенные зорко следили за мной. Каждый мой шаг подвергался контролю. Один неосторожный поступок — и мое тело оказалось бы на дне моря.
— Значит, только страх помешал тебе предать своего господина? — сурово спросил визирь.
Нотар в упор взглянул на первого советника. В его глазах зажглись недобрые огоньки. Но Мехмед не дал ему раскрыть рта.
— Ты готов вручить мне утаённые тобой сокровища? — закричал он. — Так ты, собака, служишь своему государю? Владея богатством, ты не помог ему в дни испытаний, теперь же малодушно предаешь его память. Прочь с глаз моих, ты мне противен! Я не желаю больше видеть тебя.
Свита султана начала надвигаться на димарха, понося его и выкрикивая оскорбления. От ярости и унижения Нотар обезумел.
— Вот как? Для вас я — трусливый и грязный предатель? Да кто вы такие, чтобы судить меня? Возвысившиеся из грязи потомки пастухов! Да-да, пастухов, погонщиков скота! Видит Бог, в душе я не всегда был согласен с василевсом и не раз противоречил ему на словах. Но я служил ему верой и правдой. И не было в государстве меча, надежнее моего!
Его свело в мучительном и долгом приступе кашля.
— Вот сейчас он говорит правду, — шепнул на ухо султану Саган-паша. — Морские укрепления, бывшие под его началом, сдались последними.
Взгляд Мехмеда потемнел.
— Ты же, султан, — отдышавшись, заговорил мегадука, — даже не подозреваешь, каким количеством предателей ты окружен.
Султан всем телом подался вперед.
— Ты что-то знаешь? Почему ты смолк? Говори!
Нотар мстительно взглянул на визиря. Слова этого человека больнее всего ударили по самолюбию димарха, дали сигнал к его травле остальными вельможами султана. С обостренной от страданий наблюдательностью, он успел заприметить на пальце Халиль-паши хорошо знакомый ему перстень с крупным, голубоватого отлива бриллиантом, фамильной драгоценностью Феофана. Перстень, которого не было на руке старика во время их последней беседы. Вывод напрашивался сам собой. Кроме того, для мегадуки не была секретом роль, сыгранная визирем в отмене предполагаемого джихада. Того самого джихада, который помог бы османской армии саморазвалиться, отвести угрозу от Константинополя. Что ж, настало время нанести врагу удар, который не захотел, а может быть и отверг по каким-то личным мотивам Феофан. Это будет справедливым возмездием за утративший свою родину народ.
— Прикажи осмотреть алмазное кольцо на безымянном пальце правой руки своего ближайшего советника.
Халиль-паша побледнел, как полотно.
— Затем спроси, откуда он взял это сокровище и что означает знак, изображенный на обратной стороне камня, — продолжал Нотар.
— А-а! — завопил Саган-паша. — Что я говорил? Визирь вступал в сговор с греками, это же ясно, как утренняя заря!
— Молчать! — взревел Мехмед.
Затем повернулся к первому министру.
— Халиль-паша! — произнес он с преувеличенной любезностью. — Передай мне кольцо с пальца правой руки.
Визирь повиновался без единого слова оправдания. Мехмед принял протянутый перстень, бегло осмотрел его, спрятал на поясе своего халата и вновь обратился к византийцу.
— Что тебе еще известно? Говори!
Злое торжество играло на лице Нотара. В его больном, полубредовом сознании мелькнула странная мысль и он уцепился за нее со всей силой отчаявшегося человека. Он вдруг понял, в чем состоит его долг, долг последнего ромея. Он должен продолжить дело Феофана Никейского, стравить захватчиков между собой и на их костях возродить Империю.
— Я многое знаю о многих, — медленно произнес он.
— Хорошо! — так же медленно выговорил султан. — Я дам тебе надежную охрану. Отправляйся в свой дом, к жене и детям. В ближайшие дни я призову тебя к себе.
Он подозрительно осмотрел своих сановников.
— Нам с тобой предстоит не одна обстоятельная беседа.
Вечером того же дня Халиль-паша был заключен под стражу.
Всерьез обеспокоенные высшие чины Османской империи, несмотря на взаимную неприязнь, собрались в шатре Караджа-бея.
— Нам всем грозит опасность, — удрученный бейлер-бей выражался напрямик.
— Кому не известны глубокий ум и патриотизм великого визиря? Но если даже он попал под подозрение в связях с врагом…..
Он скорбно покачал головой.
— Человек слаб душой и телом, в каждом можно отыскать чувствительную струну. Все мы не раз оказывали мелкие услуги друзьям и принимали в знак благодарности от них подношения. Но что поделаешь, если вскоре по воле Аллаха друзья оказывались в стане врагов?
— За каждый подарок подставлять шею палачу? — кадиаскер недоуменно покрутил головой, как бы дивясь тому, что она еще держится на плечах.
— Надо заставить этого гяура прикусить язык! — прошипел Хамза-бей, вопросительно поглядывая на своего начальника, Саган-пашу.
— Мне не в чем виниться перед своим господином, — с достоинством произнес тот, — но эта змея способна оклеветать и самого Пророка!
— Все мы невиновны, — возразил бейлер-бей. — И даже вина Халиль-паши недостаточно доказана. Может этот злосчастный перстень был подарен ему много лет назад.
— Да, да, — подтвердил кадиаскер. — Предстоит долгое судебное разбирательство. Если к тому времени……
Он изобразил в воздухе веревочную петлю.
— Я думаю, ромейский клеветник должен замолчать, — твердо заявил дефтердар.
— Но как это сделать? — Махмуд-бей изобразил на лице глубокое недоумение и для наглядности несколько раз пожал плечами. — Его дом днем и ночью охраняют янычары.
Караджа-бей оглядел собравшихся.
— Есть только один выход. Коль скоро мы сами, не вызывая подозрений, не можем расправиться с провокатором, сделать это должен кто-то значительно выше нас. Врага надо бить его оружием. Я предлагаю вот что: завтра наш повелитель устраивает пир в честь своей блистательной победы. На этом торжестве, когда все отдадут должное еде и напиткам, вскоре после обильного возлияния…..
Он сделал многозначительную паузу.
— ….которое обычно приводит нашего повелителя в хорошее настроение, мы должны всеми силами, всем дарованным нам Аллахом даром убеждения, склонить владыку к казни византийца.
— Я знаю, что надо делать! — вдруг заявил Саган-паша.
Он помолчал, хитро постреливая взглядом по сторонам.
— Слушайте меня, беи!
Наслаждаясь общим нетерпением, он не спеша приподнял свою чашу с вином и омочил в ней губы.
— Этот грязный гяур, порочащий своим званием мою высокую должность, много говорил нам о своей горячей любви к семье. А ведь его дети, как я успел узнать — это два смазливых мальчугана!
Он сделал внушительную паузу.
— Когда наш повелитель отчасти захмелеет, я приближусь к нему и тихо шепну о этом нетронутом и потому вдвойне лакомом кусочке.
Махмуд-бей взревел от удовольствия, хотя ничего не понял из замысла своего покровителя.
— И что с того? — недоброжелательно заметил Караджа-бей. — Наш повелитель весьма искушен в вопросах любви и, без сомнения, просветит в том обоих мальчишек, по одному или сразу. Но нам-то что за облегчение?
— А то, что стоит их отцу, византийцу Нотару, вскинуться на дыбы, как он тотчас же лишится жизни!
Сановники недоверчиво переглянулись.
— Кто же станет возражать, если его сыновей приблизят ко двору султана? — спросил кадиаскер.
— Верьте мне, я знаком с этой вельможной породой! Вы все слышали сегодня бред, который нёс этот вывалянный в грязи аристократишка. Теперь, судите сами, согласится ли он, чтобы его отпрыски были приближены к сословию победителей, которых он, несмотря на свой позор, глубоко презирает.
— Какое глубокое знание людей! — восхитился дефтердар.
— Я вижу нового советника у трона повелителя! — Хамза-бей низко склонился перед флотоводцем.
— А мальчишки действительно хороши? — осторожно осведомился кадиаскер.
— Хо-хо! Я сам отрублю гадюке голову! — шумел Махмуд-бей, выражая восторг бурной жестикуляцией рук.
Даже обычно осторожный в оценках Караджа-бей не мог сдержать своего удовлетворения. Он поднял чашу и громко провозгласил здравицу в честь светлой головы султанского зятя.
Положив руку на плечо сына, мегадука сидел у изголовья недужной жены.
